Куклы Сатила. Разработка сержанта М

— Вы не в курсе?.. Стиральные машины в подвале сегодня работают?

Глаза Стока смотрели на стол под стеклом, туда, где утром он заметил бумажку с номером телефона.

— Здрасьте, — промурлыкала бабулька, и Сток понял, что вопрос про стиральные машины не грех повторить.

— Нет, не работают, — сокрушилась старушка. Сток уже отходил к лифтам.

Бумажки с номером телефона под стеклом не было.

Вечером в пятницу объявился Эмери. Договорились на уик-энд выехать за город, подышать, повидаться.

В субботу утром после нескольких дней проливных дождей город сиял: голубая гладь залива будто пропитывала голубым закоулки и кривые улочки, шпили Старого города золотились на солнце, белый шар бассейна будто парил в волнах зелени, далеко на севере за истоками Шнурка на горизонте высились горы. Машины друзей неслись по Седьмому шоссе к горам и дальше через перевалы к озеру Слезы Марии — глубокая выемка меж поросших соснами склонов ущелья питалась десятками потоков, сбегающих с крутизны в хаосе первобытных валунов.

Добрались чуть более чем за полтора часа. Эмери расстелил два пледа у деревянных мостков, нависающих над гладью озерных вод. Сток поставил парусиновый стульчик под высоченную сосну: охра коры сочилась смолой, ковер опавших игл обдавал запахом хвои и прели.

Эмери повалился на живот, откупорил банку пива, протянул Стоку.

Сток опустился на стул, откинулся на спинку, прижатую к стволу, ощутил меж лопаток шероховатую поверхность дерева, запрокинул голову: ствол, будто стальная труба — ни единого изгиба, возносился к небесам, увенчанный клоком продуваемой всеми ветрами зелени.

— Как дела? — Эмери вытер рот салфеткой.

Сток вдохнул запах игл, блаженно перевернул банку, последние капли пива стекли на язык.

Эмери, широкоплечий, с литыми мышцами, нежился под солнцем.

— Не обгори, — предупредил Сток. — Горы, прозрачный воздух, ветерок и все такое…

— Это ты берегись. Блондин, белокожий… С моими испанскими или черт знает какими еще кровями бояться нечего.

Эмери, смуглый красавец с неизменно опаленным солнцем лицом, будто вчера возвратился с курорта.

— Как настроение? — Эмери не забыл, что Сток оставил без ответа его первый вопрос.

Сток пожал плечами. Рано или поздно надо признаваться. Отношения с куклой нереальны и осязаемы одновременно, но… Патрик поймет: именно Эмери подарил куклу Стоку, именно Эмери таинственно намекнул на совершенства дара, именно Эмери скорее любого войдет в положение Стока.

— Я все понимаю, — прервал раздумья друга Эмери.

— Ты о чем? — прикинулся Сток.

— Не валяй дурака! — Патрик потянулся к банке пива. — Тебе откупорить?

Сток кивнул. О кукле говорить не хотелось. Не хотелось обсуждать личное, даже интимное, возникшее между двумя. Сток предощущал привкус предательства, горечь измены, если позволит Эмери разговорить себя.

— Так как? — не унимался Эмери.

Сток поборол возмущение. В конце концов, излюбленный треп мужиков про победы и подробности побед, конечно, мерзко, но только единицы лишали себя такого удовольствия…

— Твоя скрытность трогательна, — расхохотался Эмери. — Верный рыцарь! Согласись, старина, я попал в десятку… даже не думал, что так быстро… так здорово сладится…

Сток потянулся к пиву. Пусть себе мусолит. Пенная жидкость успокоила, придала сил.

— Отмалчиваешься? — не унимался Эмери. — Я же не покушаюсь на твое счастье… я сразу смекнул, как только ты перестал добиваться совместных ужинов по вечерам. Когда у человека возникают пусть предварительные наметки на личную жизнь, на черта ему ужины с друзьями? Я все это проходил… и кто не проходил?..

Сток перевел разговор на менее болезненную тему:

— Послушай, у тебя бывало так, что хочешь вспомнить — и не можешь?

— Сколько угодно! — Эмери перевернулся на спину, нахлобучил на глаза панаму. — А что именно вспомнить? События, даты, имена?

Сток набросил поверх рубашки полотенце — с гор потянуло холодом.

— Номер телефона.

Эмери привстал на локте.

— Номер?

— Ну да.

Эмери сорвал панаму, подставил лицо солнцу.

— Важный номер? Старой знакомой? Дамы из прошлого?

Сток пожал плечами, не рассчитав, что Эмери смежил веки.

По глади Слез Марии неслась моторная лодка, движок, едва слышный секунду назад, накрыл друзей мощным ревом. Подпираемая сзади буруном моторка умчалась к скалам на островке посреди озера.

Грохот мотора будто стер предшествующую беседу, к номеру телефона больше не возвращались.

— Хочешь сыр? — Сток вынул из рюкзака пластиковую баночку. — Тебе намазать на хлеб или дать ложку? Под пиво — объедение, с тмином и креветочным запахом.

Эмери уселся в позе лотоса, взял банку пива, сыр.

— Жаль, у нас нет лодки.

— Редко выбираемся, хотя… можно взять напрокат.

Эмери внимательно посмотрел на Стока.

— Раскалывайся! Пора. Без стеснений. Видел, сколько кукол стояло в подвале? И каждая — подчеркиваю, каждая! — нашла себе покровителя. Так что не стесняйся, дело житейское. Кому плохо от того, что тебе хорошо, пусть и не в обычных обстоятельствах?

Сток смирился: Эмери не отвяжется. По лицу друга Патрик смекнул, что надо лишь чуть-чуть надавить, сел на корточки.

— Было?

Сток не припоминал такого колючего взгляда, предпочел сдаться:

— Было. — И сразу испытал облегчение.

Эмери вскочил, потрепал друга по плечу, швырнул порожнюю банку в пластиковый пакет для мусора.

— А с кем ты сейчас? — Стока осенило, что личная жизнь Эмери в последние годы ему мало известна. Патрик без нажима делился подробностями загулов, вышучивал разовых девиц, но… не мог же Эмери не иметь постоянной привязанности при его тщеславии, деньгах, внешности в конце концов.

Эмери не ответил, сбежал к берегу, зачерпнул ладонями воду, зафыркал, поливая лицо и торс, быстро разделся, нырнул с мостков, бесшумно проваливаясь в глубину.

Сток захмелел, скорее от воздуха. Действительно, кто сейчас у Патрика? Сток так погружен в себя, свои проблемы, что не проявляет интерес к жизни друга, и в этом пренебрежении есть нечто скотское, особенно если учесть, как внимателен к нему Патрик. Сток укорял себя за безразличие, за покорное следование своим болям и бедам, и еще Сток думал, что избранница Патрика, должно быть, хороша: Эмери всегда предпочитал красавиц, пусть и роковых, убаюкивающим кошечкам. Сток не мог себе ответить вразумительно: то, что Патрик скрывает от него свою даму, — унизительно? Или, напротив, означает, как высоко Эмери ценит мнение друга, и, лишь допуская неодобрение Стоком своего выбора, Эмери счел за благо не представлять даму сердца? Сейчас друзья в неравном положении. Один знает все о другом, а другой?.. Сток поднялся, обхватил шершавый ствол, прижал нос к каплям душистой смолы, вдохнул. Подозрительность — не добродетель. Патрик всегда добр к Стоку, а к своим дамам? Друзья повзрослели, время сжевывается теперь раз в десять быстрее, чем всего лишь пяток лет назад: свободных часов в обрез, работа иссушает, беличье колесо утренних подъемов, приездов на службу, возвращений после рабочего дня закрутит кого угодно.

Эмери вылез на берег, зашагал к машинам, к ступням мокрых ног липли иглы, и уже у машин ноги Патрика словно обулись в зеленоватые тапочки.

Дождь налетел внезапно, будто сорвался с горной гряды. Эмери свернул пледы, накрыл непромокаемым чехлом. Друзья забрались в «ланчу» Стока: тепло, тихо, терпкая горечь трубочного табака витала в салоне. Эмери свернулся на заднем сиденье, подтянул колени к животу. Сток развалился впереди. Оба поняли: выпали редкие минуты полного уединения — «ланча» превратилась в крохотную камеру на двоих, и от тягостного молчания можно уйти только в неспешную беседу по душам.

Сток не желал копаться в личных делах Эмери, боялся казаться бестактным, помнил еще из детства советы отца: «Не лезь в потемки чужой жизни». Сток не помнил облик отца, черт его лица, зато помнил голос, хрипловатое повизгивание, назидательность в каждом слове, готовность чуть что поднять руку на ближнего. Отец преподносил сыну вроде бы второсортные истины, бывало, пригоршнями в день, но с годами Сток начал подозревать, что заповеди отца нарочито просты и оттого вечны: «Не ищи смысла жизни!», «Окружающие не обязаны любить тебя», «Время еще никто не обманул»… Сток укорял себя за редкие выезды на кладбище к могиле, а еще старался не думать о матери, которая говорила сыну лишь добрые слова, но к которой чадо не испытывало привязанности, с младых лет учуяв, что участие матери фальшиво и дело ей только до себя и до тех, кто утоляет ее любвеобилие в данный момент.