Нефритовый голубь

Полиция тщетно искала полковника по всему городу. Мы же позвонили в «Московские ведомости», «Русское слово», «Русские ведомости», «Московский листок», «Копейку», которые в вечерних выпусках дали сообщения об исчезновении Подгорнова. О субботнем визите к Али пресса не писала: следователь Пантелей Тертышников, занявшийся нашим делом, посоветовал на всякий случай не делать некоторые подробности случившегося достоянием общественности.

Я прислушались к рекомендациям этого офицера полиции – человека, несомненно солидного, знающего, внушающего доверие своими умными маленькими глазками, длинной профессорской бородой и неимоверной худобой, свидетельствующей либо о присущей выдающимся умам язвенной болезни, либо и вовсе об аскетическом образе жизни, свойственном подвижникам своего дела.

Тертышников, которому я рассказал во всех деталях о походе к Али Магомедду, отправился с нижними чинами в контору пророка. Последнего, однако, там не оказалось. Мой знакомец-секретарь сообщил следователю, что Али еще в воскресенье утром уехал в Петербург, где у него, также как и в Москве, имелась обширная практика.

Вернуться оттуда он предполагал только на следующий день, во вторник.

***

Ко вторнику Михаил Александрович обнаружен не был, и все надежды полиция возлагала теперь на допрос Али Магомедда, человека, который беседовал с полковником еще в субботу, и, возможно, мог каким-то образом прояснить дело.

У нас в доме между тем появился Игорь Велтистов.

– Где же ты пропадал все это время? – гневно напустился я на своего друга.

– В курильне. Это единственное место, где теперь я чувствую себя более-менее сносно, – сухо бросил он мне, а сам быстренько устремился в направлении комнаты Эльзы. Но сестра видеть его, ровно как, впрочем, и всех остальных, не пожелала.

В семье господствовало гнетущее настроение. Причина его возникновения была мне, откровенно говоря, не совсем непонятна. Я, конечно, тоже волновался. Но с другой стороны…

В самом деле, нет полковника, и Бог с ним, не пропадет. А мы, по крайней мере, отдохнем без его персоны несколько дней.

– Нечего придавать этому особого значения: что с ним может случиться? – говорил я Котову, который, узнав о последних событиях, сразу приехал к нам.

Тем не менее, Женя, знавший мою сестру с детства, и движимый прежде всего искренним сочувствием к ней, долго с тоской смотрел на нее. Эльза как раз покинула ненадолго комнату и играла на знаменитом по красоте звука и прочности пианино «Рениш» грустные вещи Шопена…

Прослушав три печальных ноктюрна, Котов вздохнул, подумал немного. Затем сел на свой любимый велосипед – детище американской фирмы B. S. A., оснащенное моторчиком «Луксус» – и покатил в сторону Вспольного переулка, разведать как разворачиваются события, дабы сообщить новости безутешной женщине.

Женя имел неплохие связи в полицейском мире, а с Тертышниковым и вовсе ходил «на кабана» в дебрях Костромской губернии, поэтому ему разрешили присутствовать в конторе пророка, где находились следователь и жандармские чины, караулившие Али Могамедда.

Уже через несколько часов выяснилось, что они не напрасно провели здесь свое драгоценное для общественных нужд время. Сам вид прибывшего из Питера пророка – здоровенный лиловый синяк под правым глазом – не мог не вызвать у них резонных подозрений. Тут же в квартире Али произошел допрос.

Объясняясь с полицией, пророк рассказал, что вечером в субботу, после того, как мы с Эльзой отправились домой, долго пытался растолковать Михаилу Александровичу, чем именно страдает его жена, но полковник, не пожелав вникнуть в суть дела, принялся кричать на пророка. Тот резко ответил, слово за слово, они крепко повздорили, ссора переросла в драку, которая кончилась, разумеется, в пользу более сильной стороны, участвующей в конфликте – атлетически сложенного военного. А затем, по словам Али, полковник хлопнул дверью, пообещав подать на пророка в суд за «гнусное и коварное шарлатанство».

Версия, изложенная Али Магомеддом, не показалась убедительной проницательному Тертышникову. Он, как выразился Женя, «так и пронзал пучеглазого индусского обманщика своим цепким взглядом», а в конце концов приказал жандармским чинам незамедлительно обыскать контору.

Обследование, произведенное чинами, дало поистине ошеломляющие результаты. Бездыханное тело полковника было найдено в той огромной печи, которою я видел краем глаза во время недавнего визита к пророку. Полицейские обнаружили труп в специально устроенном лазе, охватывавшем по периметру топку печи. Этот лаз, собственно, и создавал большие ее габариты.

Вместо левого глаза на лице Михаила Александровича была ужасная рана…

Да, его лишили жизни точно таким способом, как и всех тех людей, о чьих смертях я прочел в субботу, в «Русских ведомостях».

Само собой, что Али Магомедда обвинили не только в убийстве полковника, но и этих несчастных. Для такой постановки вопроса имелись более чем веские основания. Во-первых, тело в лазе вокруг печки. Во-вторых, недвусмысленное признание самого пророка в ссоре с полковником. Наконец, сам лаз, который Али использовал для того, чтобы прятать свои жертвы.

Здесь, кстати, отыскали несколько волос, не принадлежавших полковнику. Значит, прежде там было сокрыт еще чей-то труп. Следователь считал это вполне доказанным.

***

На следующий день, в среду, Тертышников пригласил Эльзу в полицейское управление для того, чтобы отдать ей вещи, найденные у убитого. Я в те тяжелые для сестры дни неотступно сопровождал ее всюду, куда бы она не выходила из комнаты. Разумеется, что не отклонился от исполнения родственного долга и на сей раз.

Следователь сидел в своем обтянутом черной коже кресле. Обычно непроницаемое лицо Тертышникова выражало неподдельную скорбь. Над головой офицера висел портрет Государя-Императора, написанный, несомненно, даровитым художником. Николай II строго смотрел на стол, на котором находились вещи покойного, и одновременно с подлинно отеческим состраданием – на убитую горем вдову.

Надо признать, что Подгорнов был человеком редко встречающегося ныне спартанского склада. В отличии от тех, кто таскает с собой множество бесполезного барахла, даже когда ненадолго отлучается из дома, полковник всегда брал с собой лишь самое необходимое.

Перед нами лежали бумажник, массивные золотые часы-луковка с длинной цепочкой, пара бриллиантовых запонок из магазина Кузнецова, батистовый, сверкающий чистотой носовой платок, маленький флакончик одеколона «Тезия» (парфюмерия А. Мемерсье), набор зубочисток, две коробки папирос «Дядя Ваня», а также приглашение на IX международный конгресс по прикладной химии (наука эта составляла долгие годы единственное хобби полковника).

Плачущая Эльза брала эти предметы один за другим, прижимала их к своему страдающему, доброму сердцу. Я ласково держал руками вздрагивающие от рыданий плечи сестры, периодически обращаясь к ней со словами утешения. Впрочем, помимо естественного, глубокого своей неподдельностью сопереживания я испытывал немалое удивление из-за того, что среди предметов не было любимой перьевой ручки полковника: нефритовой, увенчанной фигуркой голубя.

Михаил Александрович, насколько я знал, никогда не расставался с ручкой. Куда же в таком случае она могла деться?

Пропажа ручки была бы вполне естественной, если бы наряду с ней исчезло и все остальное. Тогда стало бы ясно – покойного ограбили. А тут… Мое недоумение крепло.

Эльза немного успокоилась. Прикусив губу, она собрала вещи полковника в свой ридикюль. Тертышников, чьи крошечные глаза, в свою очередь, заметно увлажнились, подошел шаркающей походкой к Эльзе – еще раз выразить свои соболезнования. Слова его снова вывели мою несчастную сестру из состояния крайне шаткого равновесия.

Она разрыдалась и в истерическом припадке вцепилась руками в профессорскую бороду доблестного следователя. Эльза громко заголосила, ноги ее неожиданно свела судорога, и она почти повисла на бороде Тертышникова, который, впрочем, держался мужественно, можно сказать, стойко. Благодаря, видимо, присутствию за своей спиной портрета обожаемого монарха, его незримой, но очень значимой поддержке.