Банда - 2

- У меня давно уже все готово, - произнес Халандовский и, сделав в воздухе непонятное движение рукой, протянул Пафнутьеву зажатую в ладони литровую бутылку "Абсолюта". - Ты должен взять ее хотя бы для того, чтобы я не выпил ее сам, - лукаво произнес Халандовский.

- Действительно... - пробормотал Пафнутьев. - Здесь трудно что-либо возразить.

***

Анцыферов парился в сауне с Сысцовым, пил водку на охоте с Кодовым, наверняка встречался с Байрамовым в местах тайных и оттого еще более соблазнительных. Все это давало ему полную уверенность в собственной безопасности, но звериное чутье, отточенное годами сложных игр и игрищ, подсказывало - Пафнутьев вышел на тропу войны. Он и раньше знал, что работать вместе, открыто и доверительно они никогда не смогут, слишком разные люди. Прошли времена, когда Анцыферов в легкомысленном сознании собственного превосходства, относился к Пафнутьеву беззаботно, полагая, что тот никогда не осмелится стать у него на дороге. Но после того, как Пафнутьев побывал у Амона, после того, как ему удалось выскользнуть живым и почти невредимым, Анцыферов насторожился. Он уже знал, что от Пафнутьева каждую секунду можно ожидать действий неожиданных и дерзких, что столь необходимой каждому служащему почтительности в Пафнутьеве явно недостаточно, если она вообще у него есть, эта почтительность.

- Скажи, Павел Николаевич, - обратился Анцыферов к Пафнутьеву, когда тот вошел к нему по какому-то вопросу, - тебе не надоело работать под моим началом?

- А тебе, Леонард?

- Что мне? - не понял тот.

- Не надоело ли тебе работать под моим присмотром?

- Дерзишь, Паша, - усмехнулся Анцыферов. - Ну-ну.

- Когда мы общались недавно с нашим общим другом Амоном, - медленно проговорил Пафнутьев, осторожно подбирая слова, - он рассказал мне много забавных вещей... Оказывается, довольно осведомленный человек, этот Амон.

- Чем же он тебя позабавил? - нервно спросил Анцыферов.

- Представляешь, Леонард, лежу на полу, можно сказать, в чем мать родила, на запястьях наручники, ноги проволокой скручены, рядом, прямо перед моими глазами, голова бедного Ковеленова... Амон подложил ее, чтобы я в должной мере проникся тем, что меня ожидает. А сам смотрит телевизор, режет ножом колбасу, жует, не торопясь... По тому, как он отделяет от колбасы кружок за кружком, я вижу, что нож у него чрезвычайно острый... И представляешь, я спрашиваю - он отвечает. Спрашиваю о еще более запретных вещах - отвечает чистосердечно и без утайки. Больше того, подзадоривает меня, спрашивай, говорит, начальник, все спрашивай, теперь-то мне нечего скрывать, а твои последние минуты жизни окажутся не такими уж печальными... Он почему тянул с отделением головы - ждал твоего звонка...

- Что?! - Анцыферов вскочил так резко, что стул за его спиной опрокинулся на стенку. - Что ты сказал?

- А что я сказал? - Пафнутьев невинно поморгал глазами.

- Амон ждал моей команды, чтобы отрезать тебе голову?!

- Я так сказал? - на лице Пафнутьева возникло такое неподдельное изумление, что Анцыферов на какой-то миг смешался. - Я так не мог сказать, Леонард. Это тебе показалось. Это нервы. Мальчики кровавые в глазах, как сказал поэт. Ты устал, Леонард. Тебе надо отдохнуть или хорошо напиться. Но люди с которыми ты общаешься, не позволяют себе напиваться. И тебе не позволяют. Не с теми пьешь, Леонард.

- С тобой, что ли, мне напиться? - усмехнулся прокурор.

- Есть более достойные люди... Могу поговорить с Худолеем, если хочешь?

- Я сам с ним поговорю.

- Так вот лежу я, и тут кто-то звонит... И по тем словам, которые Амон произносит, по тем вопросам, которые ему кто-то там задает я думаю... Не мой ли друг Леонард на проводе? Не он ли вдруг ударил в колокола, чтобы спасти меня от смерти жестокой и безвременной? А тут Амон, душа отзывчивая и добрая, протягивает мне трубку. Послушай, дескать, поговори, если хочешь... Я беру трубку...

- У тебя же руки скованы!

- Виноват, отставить. Подносит мне Амон трубку к уху и тут я слышу дыхание... Не поверишь" Леонард, дыхание ну прямо точь-в-точь как у тебя сейчас. Алле, - говорю из последних сил в последней надежде, алле... Тот человек, который дышит на твой манер, поперхнулся, не ждал видимо, от Амона таких грубых шуток, и трубку тут же бросил.

- Так что же он тебе сказал?

- О, Амон... Простодушное дитя гор... Лукавым его назвать никак нельзя. Как ребенок, как малый неразумный ребенок, он наслаждался моей беспомощностью и своей властью, могуществом... Да, и своими знаниями. Знаешь, что его потешало больше всего? Я жизнь кладу, чтобы узнать там что-то, выведать, разнюхать, подсмотреть и подслушать, а он шпарит открытым текстом, шпарит ответы на все мои самые заветные вопросы. Все равно, дескать, в ближайшие полчаса голова моя потеряет способность мыслить и передавать информацию, в могилу унесу я с собой все эти тайные знания...

- Ты слышал мой вопрос? - сорвался опять Анцыферов. - Что он тебе сказал?

- Да, - задумчиво протянул Пафнутьев, отрешенно глядя в серое окно. Вот оно, как бывает... Да, и про тебя говорил, - как бы вспомнил что-то важное Пафнутьев. - Говорил. Очень хорошие слова, уважительные. Наш человек, говорит, надежный, исполнительный, вот говорит, человек, на которого всегда можно положиться, всегда в трудную минуту выручит. Так что ты не переживай, Леонард, ни одного худого слова о тебе я от Амона не услышал. Полный восторг и преклонение. И про Колова хорошие слова говорил, уважительные... Ему очень понравилось, когда тот при полном параде ворвался в кабинет к Дубовику. На Амона это произвело потрясающее впечатление. Что он видел в жизни кроме гор и баранов? А тут генерал, при орденах, обнимает его у всех на глазах... По-моему, Амон даже прослезился, когда вспоминал об этом случае.

- Пугаешь?

- Ха! А чем можно испугать честного и бескорыстного прокурора? Не представляю даже, - Пафнутьев пожал тяжелыми плечами и изобразил на лице полнейшее недоумение - дескать, и в самом деле нечем ему припугнуть своего лучшего друга. - Но стоило мне освободиться, - Анцыферов напряженно уставился Пафнутьеву в рот, - стоило мне освободиться, я тут же взял бумагу, шариковую ручку и собственноручно изложил все сведения, полученные от насильника и убийцы. Потом все свои записи размножил и заверил у нотариуса. Дескать, писал в твердом разуме и ясной памяти. И разослал в разные места. И как только со мной случится что-то непредвиденное, тут же во всех этих местах прозвучат одновременно маленькие информационные взрывы.