Те же и Скунс

– Посмотрите внимательнее, Владимир Матвеевич, – успокаивающе проговорил Осаф Александрович. – Подумайте, соберитесь с мыслями, попейте воды…

– Я и так спокоен, – отчаянно напряжённым, звенящим голосом ответил Виленкин.

– Посмотрите ещё раз. Вы узнаёте эту монету?

– Нет!

– Как же так, – тихо сказал Дубинин. – Вы ведь держали её в руках. Держали…

– Что?..

– Пальчики, Владимир Матвеевич. Ваши пальчики. На этой монете.

– Не может быть! – безапелляционно заявил коллекционер.

– Я вам экспертное заключение представлю… – Дубинин, не ожидавший такого отпора, даже слегка растерялся. – Отпечатки безусловно ваши. Медицинский факт!

– Ну… – Виленкин расстегнул верхнюю пуговищ рубашки, как будто в комнате вдруг стало нестерпимо душно. – Возможно… возможно, я видел её у кого-то из коллег… Кто-то мне, возможно, её показывал… Вот и отпечатки…

– Кто же? – сухо поинтересовалась Пиновская. – Припомните, если не трудно.

– Нет, – ответил Виленкин. – Не помню…

– Да неужто? – Марина Викторовна подняла тонкие боови. – Такую-то редкость, да чтобы вы не упомнили?..

– Не помню, – твердо повторил Владимир Матвеевич. – Возраст, знаете ли… Склероз…

– Ну если склероз… – развел руками Дубинин.

– Дело вот в чём, – Пиновская решила зайти с другой стороны. – Дукат собирались переправить за рубеж вместе с вещами из вашей коллекции. То есть он был либо украден, либо сознательно передан для продажи за границу. Вы же прекрасно понимаете, Владимир Матвеевич, такие вещи вывозу не подлежат. Так не могли бы вы всё-таки вспомнить, кто из ваших знакомых коллекционеров мог показывать вам эту монету? Уж так бы нас выручили…

Виленкин схватился за ворот рубашки, как будто хотел расстегнуть его, но понял, что уже сделал это. Нервно провёл рукой по лбу… Взглянул сначала на Пиновскую, потом на Дубинина:

– Я ничего не могу вам сказать. И монету я вижу в первый раз. Вы мне сказали, что я держал её в руках, и я сделал предположение, но… я же не могу людей очернять…

– Тогда остается предположить, что дукат всё-таки ваш, – брякнул Дубинин.

Пиновская сделала ему большие глаза, но слова уже прозвучали. Коллекционер напрягся, побледнел и вдруг схватился за сердце.

– Что с вами? – тревожно спросила Пиновская.

– Жжёт… Здесь, в груди…

– Осаф Александрович! «Скорую»! Быстро!.. «Скорая помощь» приехала быстрее, чем можно ожидать в наши дни.

– Инфаркт, – констатировал врач. – Насколько тяжёлый, разберёмся в больнице. Хотя, по первым признакам, ничего угрожающего…

Больше всего Владимира Матвеевича беспокоило, сумеют ли эгидовцы как следует запереть квартиру и поставить её на сигнализацию.

Положительные эмоции

Кресло было удобным ровно настолько, чтобы сидеть в нём долгое время, не испытывая дискомфорта, но и не ощущая сонливости. Витя Гусев по кличке Утюг – квадратный парень с коротким ёжиком русых волос – казалось, вовсе и не смотрел на маленькие экраны, но профессиональное зрение было готово в любой момент сфокусироваться, ловя малейшее движение. До сих пор на меньшовскую квартиру не нападали, но Витя бдительности не терял. Он был стражем очень надёжным.

Время ползло медленно. Дождливый октябрьский четверг, середина рабочего дня, когда по домам в основном сидят старики и дети-дошкольники. Любимые часы разных шаромыжников («Мёд, картошку берите…») и квартирных воров. Дождик, наверное, баюкал Елену Николаевну, прикорнувшую на диване в гостиной. Хозяйка была на пятом месяце; когда собираешься рожать в тридцать шесть лет, следует относиться к себе особенно уважительно. Гулять, испытывать одни положительные эмоции и отдыхать, когда хочется. По этому последнему поводу Елена Николаевна особенно комплексовала. Она вообще очень стеснялась заботы, которой все её окружили, а уж лечь в кровать среди бела дня – это, с её точки зрения, было ну полностью непристойно. Она что, барыня какая-нибудь? Нормальная мать, жена, хозяйка в конце концов. Со всеми вытекающими обязанностями…

Уютный диван был компромиссом. Вроде бы и поспала, а с другой стороны, как бы и не укладывалась капитально. Витя поправил пушистый плед, чуть-чуть приоткрыл форточку и бесшумно удалился из комнаты. Он был не то чтобы влюблён в жену командира – ну только если самую капельку, как и все остальные. Просто в такие минуты он всегда особенно остро ощущал себя мужчиной, защитником. И думал, что когда-нибудь тоже встретит девушку (или, даже лучше, юную женщину, обиженную людьми и судьбой), дождётся от неё обещания насчёт наследника и будет так же ухаживать, оберегая даже от призрака неприятности.

Сигнальная система безмолвствовала: всё хорошо. Витя сходил на кухню, сварил себе кофе и с кружкой в руках устроился на посту.

Но стоило ему сделать первый глоток, как на мониторе, отражавшем положение дел у парадного, обозначились признаки активности. Витя присмотрелся и сразу узнал Нинель Георгиевну – соседку с четвёртого этажа, молодящуюся активную даму. Она, как и весь подъезд, относилась к командиру подчёркнуто доброжелательно: домофон, железная дверь, итальянская плитка, и всё за свой счёт! Другое дело, она, кажется, считала, что из неё получилась бы гораздо более достойная миллионерша, и вовсю строила Антону Андреевичу глазки (над чем меньшовцы втихаря от души зубоскалили). В данный момент Нинель Георгиевна изо всех сил любезничала с кем-то, остававшимся вне поля зрения камеры. Не иначе, работала на перспективу – а вдруг в будущем из него тоже получится миллионер?.. Потом она открыла дверь и вошла. Витя слышал, как ползёт вниз вызванный лифт.

Нинель Георгиевна благополучно поднялась к себе на четвёртый этаж, и некоторое время опять ничего не происходило. Потом… в меньшовской двери мелодично тренькнул звонок, настроенный так, чтобы слышал только охранник. Утюг слегка встрепенулся от неожиданности. Он-то был уверен, что на лестнице нет и не может быть посторонних! Однако чуть ли не одновременно со звуком на «площадочном» мониторе нарисовался какой-то незнакомый мужик.

– Слушаю вас, – сухо сказал ему Витя.

– Родной, а хозяюшка дома? – задушевно долетело в ответ.

Стоявший перед дверью был невысок ростом, худ и невзрачен. Лыжная шапочка, усыпанная бисеринками дождя. Потрёпанная кожаная куртка, линялые джинсы… Мужик как мужик – встретишь на улице и не обернёшься. Утюг обратил внимание на розочки и коробку с тортом у него в руках, и пришелец ему окончательно разонравился. Нынче даже школьники знают, что тортик-букетик (плюс фомка, сокрытая в рукаве) составляют классический инвентарь проходимца: «А Машенька дома?» – «Так вы квартирой ошиблись, Машенька в сорок шестой, только, знаете, они все на дачу уехали». – «А-а, спасибо, спасибо…» Знать-то знают, а всё равно народ попадается.

– Вы конкретно к кому? – спросил Витя. Шумно искоренять незваного гостя ему не хотелось.

– К Меньшовой Елене Николаевне! – без запинки выговорил пришелец. – Будь добр, служивый, позови. Она меня знает.

Если бы у него существовала с Еленой Николаевной предварительная договорённость, Витя знал бы о ней. Пускать в квартиру всяких подозрительных типов, якобы знакомых с хозяйкой, он вовсе не собирался. У него мелькнула мысль о бывшем муже Елены Николаевны вздумавшем её навестить. Сам Утюг его не видал, но был наслышан. И будить командиршу ради свидания с подобным говнюком не имел никакого желания.

– Как доложить? – осведомился он тем же тоном бездушного робота. Если стоявший за дверью был в самом деле мошенником, этот тон поможет ему осознать: ловить, парень, тут нечего. Иди погуляй.

– Алёша я, – беззаботно сообщил ему незваный гость. – Снегирёв. Ну позови Леночку, а?

Витя знал, что хозяйкин экс-муж именовался Геннадием. И что кишка у него, пожалуй, тонка предстать ухмыляющимся наглецом вроде того, что торчал сейчас перед дверью (камера, кстати, наблюдала затылок и более ничего). Опять же, с какой бы радости ему представляться чужим именем и фамилией? Если только предположить, что он немного «принял» для храбрости. Это объясняло и «псевдоним», и манеры…