Чужая осень (сборник)

Коля нарочно сделал паузу и хитро посмотрел на меня.

— Да, на уровне Совмина или Комитета государственной безопасности.

— Так где же разживался лицензиями «Аргус»?

— Я сильно сомневаюсь насчет Совмина, — откровенно поведал Котя.

— Боишься конкуренции? — улыбаюсь в ответ, ставя опустевшую чашку на гжельский поднос.

— Я тебе этого не говорил.

— Скажи, Котя, «Аргус» принадлежит конторе или это вариант его использования?

— Не знаю. Конечно, возможно это чье-то дочернее предприятие. Или в обмен на услуги «Аргус» выполняет частные просьбы. Допустимо, что в свое время «Аргус» попался на чем-то и его склонили к сотрудничеству. Он, что, наступает на твои пятки? Или хочешь иметь эту фирму своим клиентом?

— При одном условии, Котя. «Аргус» станет моим клиентом, если я буду заведовать моргом.

— Чувствую, что наш разговор имеет шанс немножко затянуться…

— Хорошо, Котя. Не стану воровать время у твоих валютных пациентов. Как насчет встречи вечером?

Хотя Гершкович отпускал себе из суеверия сомнительные комплименты, мощный природный компьютер, заключенный в его огромной голове, тут же выдал информацию о наличии свободного времени:

— Кради по-новой, но не раньше двенадцати. И постарайся, чтобы…

— Ну, ты просто меня обижаешь, Котя, — стараюсь доказать, что моя головушка тоже чего-то стоит. — И кроме того, мне есть что предложить.

— Только в конце нашей приятной беседы не пытайся делать своих излюбленных скидок, — привстал с койки Гершкович, — старая дружба, она тоже чего-нибудь да стоит.

Я сидел в «Волге» рядом с Сашей и вдруг почувствовал, что начинаю относиться к Коте действительно как к старому другу. У меня нет друзей, хотя когда-то были. Истинных друзей не может быть слишком много. Но и они разбрелись по свету, оставив меня в одиночестве, лишив простого человеческого общения. Когда-то, давным-давно, я читал книгу «На краю Ойкумены» и никак не мог понять: отчего люди, спаянные такой дружбой, разошлись по разным странам и почему не было у них до конца жизни возможности увидеться. Этого я не понимаю и сейчас.

11

Галерея «Прометей» своим видом наглядно доказывала, что в наше интересное время у многих людей внезапно прорезался вкус не только к долларам, но и к искусству. Постепенно отсыхала старая клиентура, привыкшая шарить по комиссионкам, чтобы по случаю прикупить какого-нибудь Фрагонара аж за пятнадцать рублей. Эта творческая интеллигенция превратилась за несколько лет в веселых нищих, которые хотя и заходили в галерею, но только для того, чтобы пошире раскрыть рот при виде ценников, прикрепленных к рамам. Что касается современных художников, стремящихся продавать свои работы в самом престижном салоне города, я одновременно рассматривал их как неизбежное зло и в общем-то неплохое прикрытие.

Вложение денег в искусство всегда считалось наиболее удачным, а сейчас, в условиях галопирующей инфляции, оно приносило такие дивиденды, о которых даже не смеют мечтать новоявленные банкиры со своими высокими процентными ставками, рассчитанными на лопухов. Ишь ты, наш банк дает шестьсот процентов годовых. Да за это время те дурачки, которые попались на такую удочку, не только спалят имеющиеся деньги, но и эти высокие проценты превратятся в порошок. Так и хочется рядом с гравюрой Риу повесить на стене рекламу типа: «Граждане-товарищи и новоявленные господа! Хотя вы не знаете, кто такой Риу, но через год он будет стоит в три раза больше, чем сегодня. Естественно, в СКВ».

Хотя антиквариата в галерее — кот наплакал. Потому что при его помощи создавалось нужное впечатление — только продажа старинных вещей и помогает держаться на плаву «Прометею», этой чуть ли не благотворительной галерее, подкармливающей современных художников. Но мой главный эксперт работает именно здесь, а не в одном из антикварных салонов — и это очень правильное решение.

В антикварном салоне ходит импозантно-надутый Дюк в шикарном костюме с парижским галстуком и увеличивает своим видом, а также умением навешать лапши на уши, стоимость произведений искусства. А Студент, заведующий скромной галереей, которому Дюк по части знаний в подметки не годится, сидит в своей каптерке под названием кабинет, в халате, покрытом всеми цветами масляной радуги, и свое дело знает туго. Он никогда в жизни не сумеет хорошо продать пусть даже Рембрандта. Зато Дюк, торгуя каким-нибудь неизвестным художником круга Венецианова, сдерет с клиента столько, будто этот самый Рембрандт растирал ему краски.

Я зашел в крохотную комнатку, где Студент колдовал над какой-то иконой, снимая с нее верхнюю запись, и легонько коснулся плеча моего главного эксперта. Если бы я просто поздоровался, Студент бы не услышал: когда влезает в работу, можно спокойно вытягивать стул из-под него и вряд ли он это заметит.

— Здравствуйте, — поздоровался Студент, явно недовольно отрываясь от изъеденной шашелем доски.

— С сегодняшнего дня — у тебя творческий отпуск, — заметил я. — Будешь сидеть дома.

— Простите, я не понял.

— Видишь ли, Студент, хотя какой-то придурок и утверждал, что незаменимых людей нет, я отношусь к этому заявлению совсем иначе. Однажды только случайность спасла тебя от того света. Не хочу тебя пугать, но предстоят кое-какие события, так что слушайся старших. Это — раз. Второе — мне срочно нужна какая-то хорошая вещь из последней закупки.

При слове «вещь» Студента, как всегда, передернуло, но у меня не было времени выбирать выражения.

— Живопись, фарфор, что вас интересует?

— Что-то очень компактное.

— Дискос устроит?

Я молча кивнул головой и Студент с явным сожалением полез в свой обшарпанный стол. Казалось бы, уже столько произведений искусства прошло через его руки, а Студент расстается с каждый новым экспонатом, делая при этом вид, будто хоронит родную маму.

Интересная штучка, на тыльной стороне клеймо «АР» и Георгий Победоносец, чуть ниже дата — 1802 год. Если не принимать во внимание дату изготовления, дискос выполнен из золота, которое тоже чего-нибудь стоит.

— Поведай мне более подробно об этой художественной ценности.

Студент не уловил иронии в моем голосе и стал выступать с таким видом, будто не сидит в этой крохотной каморке, а делает доклад на международном симпозиуме.

— Работа мастера Алексея Ивановича Раткова, начало девятнадцатого века. Дискос золотой с гравированным изображением евхаристического младенца среди двух архангелов и ангельских ликов на тарели, с прорезным чеканным поддоном, орнаментированным в стиле…

— Послушай, Студент, — бестактно прерываю я это почти академическое выступление, — у меня тоже есть глаза на морде и кое-какие знания. Скажи лучше главное — откуда взялась эта миска?

Студент чуть не задохнулся от негодования. Да, все-таки нужно выбирать выражения, а то его когда-нибудь инсульт хватит.

— Ребята привезли из Самары, — наконец пришел в себя Студент. — К сожалению, несмотря на то, что я много раз просил делиться сведениями — у кого была приобретена та или иная работа, вы почему-то не хотите.

— Лишние знания иногда наносят ущерб здоровью, Студент. Так что говори главное.

— Ранее это произведение искусства находилось в Патриаршей ризнице.

Спрашивать о стоимости дискоса не было никакого смысла. Студент тут же расскажет, что он бесценен. А что касается эквивалента произведения искусства в презренном металле — в этом вопросе я сам очень даже хороший специалист. Тридцать тысяч долларов — не меньше. Но придется отдать за двадцать. Мне, конечно, эти двадцать тысяч также остро необходимы, как Студенту новый халат, но ведь нужно чем-то порадовать Котю.

Саша увез Студента домой, а я плюхнулся на сидение появившейся у галереи «Волги» Рябова.

— Сережа, сегодня ночью я должен быть у Гершковича. Причем, один.

— Конечно, — согласно закивал головой Рябов и я понял, что в этой ночной прогулке за мной будет наблюдать усиленный патруль его головорезов. Я обещал Коте, что о нашей встрече никто не догадается — и сдержал свое слово. Потому что Гершкович прекрасно знает — мы с Рябовым теснее сиамских близнецов.