Своя мера (СИ)

Дубрава Е.

Своя мера

- Скоро дойдём, барин, чуть более версты осталось. - Фимка, нынешний мой попутчик, из-под сложенной козырьком ладони оглядывал гору. Прошлый мой проводник, немало походивший со мной по лесам, заболел не вовремя. Как заболел - принёс из леса добычу немалую и, как водится, заехал в трактир прежде дому. Фимку же мне посоветовали как знатного охотника, знавшего лес на сотню вёрст округ. Был он мужичонка невысокого роста, довольно щуплого сложения, с живым лицом. В сощуренных глазах его явственно виднелась та хитринка, что с мужицкою смекалкою вперёд иного ума идёт. Обращался ко мне Фимка с должным уважением, но вместе с тем совершенно по-свойски. Он сразу пришелся мне по душе, а по пути мы скоро разговорились, во многом сошлись во мнениях - насчёт охоты и прочего. Шел по лесу Фимка без устали, я же был не против стать на привал хоть и сейчас - сказывался целый день ходьбы, да по большей части в гору. Но сосновый лес сменился каменистой россыпью, сплошь поросшей невысоким - мне по пояс, кустарником, да и ставать на ночевку в версте от надежного пристанища было бы не слишком разумно.

Позже мне показалось, что нежелание идти к балагану объяснялось не так усталостью, а скорее тем предчувствием, что порой просыпается в тайге даже и у городского человека.

- Чуешь, барин, дымком пахнет? Уже, видать, гости на балагане, - Фимка поглядывал по сторонам довольно задумчиво.

Скорая картина, открывшаяся за поворотом, подтвердила его правоту. На небольшой лужайке, возле жарко пылавшего костра, расположилась небольшая изыскательная артель, судя по всему - вольных золотодобытчиков, человек с десяток.

Спутника моего тотчас признали.

- Мир на привале, - поздоровался Фимка. - Дозвольте присесть к вашему костерку.

Главою у артели оказался крепкий кряжистый мужик лет пятидесяти, с окладистой, еще не полностью седою бородой, сразу внушавший доверие. Рядом с ним держался молодой черноглазый парень, как я узнал позже - его сын. С отца он не взял ни масти, ни стати, и как казалось - права голоса вовсе не имел. За весь вечер я так и не услыхал от него ни единого слова. Еще один, с клочковатой рыжею бородой, приходился мужику шурином, прочие же были весьма разномастным людом, некоторые внешности самой разбойничьей. Впрочем, многие считают, что весь народ, что по лесам ходит - сплошь разбойники. В жизни же драки и прочие непотребства большей частью творятся или же по трактирам, спьяну, или же по случаю - как тогда говорится: "Бес попутал". В самих же артелях порядки довольно строгие, давно уже устоявшиеся.

Мы внесли свою часть дичи в общий котёл и скоро уже ели отличную кашу и печеных рябчиков. Несмотря на сильную усталость, заснуть я позже никак не мог, вот и присоединился к главе артели, сидевшему у костра. Мужик с простецким именем Иван Петрович оказался не так уж и прост. Почти всю жизнь проработал он смотрителем на казенных приисках, знал досконально рудное дело, с охотой вспоминал былые времена - еще до воли. И поистине, шахты, по этим краям уже закрывшиеся, дали когда-то в казну на дармовом труде более сотни пудов золота. "А ныне разбаловался народ, никакого порядка нет. Да и то сказать - моют по отвалам песок, едва с хлеба на воду", - рассказать мог Иван Петрович о здешних делах многое. Уже к ночи достал я свою книжку, занёс туда краткие вехи услышанного, как поступал каждый вечер, записывая особо выразительные словечки, да прочее, узнанное от Фимки, чтобы потом, на постоялом дворе, переписать подробнее. Память человеческая - такая она штука, что хранит более всего последние яркие впечатления, многие мелочи же, и составляющие достоверность и основу всей жизни, скоро из неё улетучиваются.

Поутру Петрович, узнав, что направляемся мы в Лукьяновку, пригласил остановиться у него. Как оказалось, он держал постой. Что тут было более - приязни, заложившейся вчера, как к благодарному слушателю, или же хозяйского расчета - я не задумывался. Кому приходилось ставать на ночь в худую избёнку, где к тому же оказывалось с десяток-полтора членов семейства, так что и лавок на всех не хватало - тот подобным комфортом не брезгует.

Добрались мы туда через пару дней. Лукьяновка, названная так по одноимённой речке, оказалась довольно большим поселением, раскиданным по холмам безо всякого плана. За избами не было ни пашни, ни даже выгонов - сразу лес. Лукьяновка, еще с каторжных времён, жила с золотодобычи. Впрочем, видно было, что знавала она лучшие времена - даже и на околицах виднелись где новый сруб, где новая крыша. Мужик, как заведено, получив крупный фарт, начинал обзаводиться хозяйством, прежде чем снести большую часть в трактир. Вот во дворе, за покосившимся заборчиком, а то и вовсе без ворот, и стояла часто кривая избёнка под новою крышей.

Просторная изба же Ивана Петровича оказалась в самом центре, в удобном месте на небольшой возвышенности. В гостевой избе других постояльцев не было. Как ожидалось, прибыть хозяин должен был гораздо раньше нас - мы шли неторопясь, на болоте стали еще на охоту. На куликов - дрянную дичь, как утверждал Фимка. Но хозяин прибыл почти одновременно с нами, в доме затеялась кутерьма, я же почаёвничав, почти сразу решил лечь спать.

"Утро туманное..." - вспомнились отчего-то мне памятные строки, едва я проснулся поутру. "Утро недоброе", - тут же добавилось от себя. Так как проснулся я от крика да воя. Утро было столь раннее, что наползший за ночь от речной долины туман сизыми полосами клубился почти за порогом, не успев истаять. Выли же бабы, а мужики метались как-то без толку. Я стоял в растерянности, пока не ухватил за шиворот Фимку.

Лихие дела, о которых я столько слышал, оказались вдруг совсем рядом. Ночью лихие тати, разбойничьи души, насмерть убили хозяина. Нашла Ивана Петровича, лежащим возле дровяного сарая, хозяйка его, отправившись поутру к скотине. Что ж. Золото многим глаза застит. То только странно, что решились залезть в избу с домочадцами. Сколько уж принёс хозяин того золота, мне не узнать. Да и то сказать - у каждого своя мера.

Вскоре явились пара человек из конторы. Я из избы не выходил, не видя нужды мешаться. Как услыхал: велели до вечера ничего не трогать да чужих в дом не впускать, ожидать приезда исправника. Планам моим, отдохнуть пару-другую деньков да заняться наконец накопившимися заметками, очевидно, не суждено было сбыться. Да и хозяевам явно было не до постояльцев. Так что решил я было вскоре съехать, но тут явился и ко мне некий субъект - худой, лысый, в черном сюртуке. Как оказалось - помощник управляющего. Не тот чин, чтобы мне указывать, так что мялся он и мямлил, но просил настоятельно до приезда исправника никуда не съезжать. Дело было здравое, спорить я не видел резона. Тому лишь удивился, что исправник, по общей уверенности, должен был лично из города явиться и делом заняться. Хозяин, видимо, был гораздо более важною птицей, чем казалось. Обычно в таких делах, если на горячем не заставали, то искать уже смысла никакого не было. Или на следующем деле лиходеи погорят, или, что тоже нередко бывало - сами горемыки сознаются, от тоски али спьяну. Себе же от исправника я заботы особой не видел.

Фимка же со мною был не согласен.

- Худое дело, барин. Ты бы со двора не уходил, от греха-то. - Какого-то смурного нынче Фимку в расчет я не принял и тотчас же вышел на улицу.

Решил осмотреться, так как вчера в сумерках особо не успел. Хозяйская изба была большая, добротная, на три окошка. Рядом ворота под козырьком, дальше забор, сзади - крытый хозяйственный двор. Гостевая изба пристроена была возле ворот с другого боку и окнами также глядела прямо на улицу. Так что вышел я за те ворота, оказался один возле хорошо наезженного пути, недолго и постоял, осматриваясь. Посреди пустой дороги, как из-под земли, явились четверо варнаков. Одного, здорового мужика с шрамом на всю физиономию - виденного мною на балагане, я признал сразу. Хоть и был белый день, а стояли они вокруг меня с таким видом, что стало мне сильно не по себе.