Полицейские и воры

Дональд УЭСТЛЕЙК

ПОЛИЦЕЙСКИЕ И ВОРЫ

Посвящается Сэнди

ПРОЛОГ

Я оставил машину на Амстердам-авеню и, завернув за угол, зашагал по Семьдесят второй улице. Солнце пекло немилосердно, и я буквально обливался потом, даром что был в рубашке с короткими рукавами и расстегнутым воротничком. Спасибо, конечно, департаменту полиции Нью-Йорка за такое послабление на время жаркого сезона, но нам, копам, и этого мало. Вот если бы нас избавили от обязанности таскать на себе тяжелый револьвер в кобуре да фонарь, которые своим весом оттягивают вниз оружейный пояс... Хотя, с другой стороны, без оружия – какие же мы полицейские? И все-таки, будь моя воля, я бы остановился прямо посередине тротуара и принялся бы с наслаждением чесать все тело, зудящее от липкого пота. Боюсь только, окружающим это показалось бы вопиющим неприличием, хотя я мечтал вовсе не об оскорблении их нравственности.

Я миновал гостиницу “Люцерна” – типичное пристанище одиноких холостяков, которые не знают, куда себя деть, и целыми днями болтаются по Бродвею, кочуя из одного бара в другой. Весь район Бродвея между Семьдесят второй и Семьдесят девятой улицами просто утыкан такими крошечными барами, до тошноты похожими друг на друга: везде одинаковые музыкальные автоматы, торчащие среди безликой пластиковой мебели, убогое внутреннее убранство, имитирующее испанский стиль, и за стойкой – непременно пышногрудая пуэрто-риканская девица. Все одинокие неудачники из ближайших отелей проводят в барах целые вечера, упершись локтями в залитую пивом стойку и провожая официанток мечтательными взглядами. А после закрытия бредут в свои неуютные холостяцкие номера и, лежа в продавленной, скрипучей кровати, предаются буйным фантазиям об утехах с горячими испанскими красотками. А если у них вдруг заведутся деньги, что бывает крайне редко, они приводят к себе какую-нибудь дешевую проститутку, подцепив ее на Бродвее, где она ловит таких же непритязательных клиентов, утешая себя надеждой когда-нибудь стать, буфетчицей в маленьком баре, у которой совсем другая, ни от кого не зависящая жизнь.

Дальше по улице до самого Бродвея тянется ряд старых домов с меблированными комнатами, где доживают свой век бедные вдовы школьных учителей и вышедшие на пенсию рабочие и продавцы. Первые этажи этих обшарпанных строений занимают различные мелкие заведения: бары, булочные-кондитерские, закусочные, химчистки, винные магазинчики. Над каждым светится неоновая вывеска. “Шлиц”, “Хибрю нэшнл”, “Стирка рубашек”. Часы показывали половину одиннадцатого, так что большинство из этих заведений уже закрылись, и над темными витринами горели только их светящиеся вывески да у входа подмигивали красные лампочки включенной на ночь сигнализации. Свет на тротуар падал только из баров и лавчонок, торгующих спиртным, но и в них в этот душный июньский вечер посетителей было мало.

Прохожих на улице почти не видно. Только группка подростков с криками промчалась мимо меня в сторону Бродвея, да по мостовой еле тащились такси, как будто их стальной механизм тоже изнемогал от неимоверной жары, а измученные водители лениво держали руль одной рукой, высовывая наружу другую в надежде поймать хоть одно-единственное дуновение освежающего ветерка. Все, кому не приходилось в это время работать, уже сидели дома под вентиляторами и смотрели телевизор.

На полпути к Бродвею располагалась очередная винная лавка. Поравнявшись с ней, я бросил взгляд сквозь витрину, в которой, как китайский болванчик, монотонно кивал головой механический снеговичок. Покупателей не было. Только за стойкой сидел продавец, пуэрториканец, углубившись в чтение какой-то книжонки с испанским названием на обложке, да у задней стены, заставленной разноцветными бутылками, копошились двое пьяниц, выбирая, что подешевле. Я расстегнул кобуру и двинулся в лавку.

Все трое обернулись взглянуть на вошедшего, когда я распахнул дверь, после чего забулдыги снова вернулись к взволнованному спору, а продавец уставился на меня безучастным взглядом, каким люди обычно смотрят на копов.

В лавке работал кондиционер, и поток прохладного воздуха сразу остудил промокшую от пота рубашку у меня на спине, в том месте, где она соприкасалась с жарким кожаным сиденьем машины. Невольно передернув плечами, я подошел к стойке.

Лицо пуэрториканца хранило непроницаемое выражение.

– Да, офицер? – бесцветным голосом произнес он.

Я выхватил револьвер и навел его дуло в живот продавцу.

– Живо выкладывай сюда все, что у тебя в кассе, – сказал я, не сводя с него глаз.

Пару секунд его лицо выражало только самый обычный шок. Затем у него в голове оформилась мысль: это не коп, а грабитель, и пуэрториканец принял единственное правильное в этих обстоятельствах решение.

– Да, сэр, – поспешно сказал он и обернулся к кассе.

Парень ведь был всего-навсего служащим, и эти деньги ему не принадлежали.

Пьяницы в дальнем углу застыли на месте, как подтаявшие восковые фигуры, с бутылками вермута в каждой руке. Они стояли, повернувшись в профиль ко мне, ошеломленно таращась друг на друга. В мою сторону они боялись даже голову повернуть.

Пуэрториканец проворно вытаскивал деньги из ячеек кассы и стопками выкладывал их на стойку: однодолларовые, затем пятерки, десятки и двадцатки. Я рассовал пачки по карманам, перекидывая револьвер из одной руки в другую и не спуская его дула с продавца.

Он оставил ящик кассы выдвинутым и стоял опустив руки, демонстрируя мне свое непротивление. Я убрал револьвер в кобуру, но застегивать ее не стал и зашагал к двери.

В стеклянной витрине перед собой я видел всех троих, как в зеркале. Пуэрториканец словно окаменел. Забулдыги смотрели мне вслед, один из них сделал неуверенный жест рукой с зажатой в ней бутылкой. Но второй яростно замотал головой и замахал своими бутылками, и оба снова замерли.

Я вышел из лавки и повернул обратно на Амстердам-авеню. По дороге застегнул кобуру. Добравшись до припаркованной машины, я уселся за руль и помчался прочь.

Глава 1

Оба приятеля жили на Лонг-Айленде, а работали в Нью-Йорке, и, когда им выпадала дневная смена, это означало томительно долгий путь по запруженной автомобилями дороге, соединяющей оба района. Но то было единственным неудобством их местообитания в Лонг-Айленде.

Сегодня оба работали днем и сейчас ползли по автостраде со скоростью черепахи, то и дело останавливаясь, в “плимуте” Джо Лумиса, потевшего за рулем в полной полицейской форме, только без фуражки, которую бросил на заднее сиденье. Он и находившийся рядом его друг Том Гэррит (коричневый костюм, белая рубашка с галстуком) работали в пятнадцатом участке полиции на Уэст-Сайд в Манхэттене, а жили в соседних домах на Мари-Элен-Драйв в Моникуа, Лонг-Айленд, что в двадцати семи милях от тоннеля Мидтаун. Джо служил патрульным полицейским, и его постоянным напарником являлся Пол Голдберг. А Том был детективом третьего класса, обычно работавшим в паре с Эдом Дантино.

Друзья всегда вместе ездили на работу, то в “плимуте” Джо, то в “шевроле” Тома. Вот и сейчас они маялись на жаре, сидя рядом в салоне автомобиля. В чем-то приятели неуловимо походили друг на друга. Разница в возрасте составляла у них два года. Том был старше, ему уже исполнилось тридцать четыре.

Оба одного роста, около шести футов, и оба – в теле. Только у Тома излишки жира скапливались в основном в области живота, тогда как у Джо он равномерно распределялся по всему корпусу, как это бывает у малышей. Они ни за что не признались бы друг другу, что считают свой вес избыточным, и каждый из них втайне несколько раз безуспешно принимался за различные диеты.