Скандинавский детектив. Сборник

— А Йоста Петерсен? — спросил я.— Он мужик сильный и крепкий.

— Это не мог быть Йоста Петерсен, — возразил Харалд. — Человек этот бежал по Английскому парку от «Каролины». Глубокий снег — это все-таки не шоссе. И если человек бежит по снегу, не разбирая дороги, значит, его кто-то испугал, в данном случае Йоста Петерсен, который его окликнул.

— О том, что его окликнули, мы знаем только от Йосты, — возразил я.

— Правильно, — согласился он. — Но Петерсену не имело смысла бежать по парку от «Каролины». Ведь у библиотеки стояла его роскошная машина и всем своим необычным видом говорила о том, что Петерсен находится где-то поблизости. Если он убил фру Хофштедтер, ему следовало как можно скорее убрать оттуда машину.

— А вдруг его напугал ночной сторож, который неожиданно его окликнул? — упорствовал я.

Харалд дал понять, что мои доводы не выдерживают критики.

— Ночной сторож ничего не видел,— сказал он.— Это мы уже установили. А посторонним нет никакого дела до тех, кто вечером бродит вокруг «Каролины». Это может быть ночной сторож или еще кто-нибудь, кого им абсолютно незачем окликать. Возьми хотя бы Урбана Турина и Ульрику Бринкман. Им и в голову не пришло заподозрить в чем-то человека, который бежал по парку.

Я попытался высморкаться. Но теперь это было не так просто. И скоро я оставил бесплодные попытки прочистить бедный нос.

— И еще одно твое сообщение представляло несомненный интерес, — продолжал Харалд. — Собственно говоря, ты рассказал об этом не мне, а Вальграву, который весьма основательно тебя допросил. Протокол допроса я читал, как роман. В частности, ты показал, что, вернувшись домой, Бергрен сбросил совершенно мокрые ботинки.

Я с удовольствием потянулся.

— Я действительно обратил на это внимание. И подумал, что это может представлять для вас известный интерес.

— Он оставил галоши под окном, когда лез в мужской туалет, вероятно, не хотел оставлять следов в библиотеке. После убийства он в панике бежал. И, вполне естественно, забыл галоши под окном. А когда вернулся, чтобы забрать, неожиданно встретил тебя.

— И поскольку совесть у него была нечиста, в первый момент он принял меня за своего отца? — догадался я.

— Весьма возможно, — ответил Харалд.

— Но почему он не дал мне сразу уйти? Тогда он смог бы забрать галоши. Я вовсе не хотел быть навязчивым.

— Тем не менее ты почему-то сразу не ушел, — хмыкнул Харалд. — И пока вы болтали, произошло нечто чрезвычайно важное. Перестал идти снег. Метель кончилась. А немного погодя и небо прояснилось. Он понимал, что за галошами ему теперь идти рискованно. На снегу остались бы следы.

«И он пригласил меня к себе, потому что боялся остаться один, — думал я. — Интересно, что может чувствовать человек, который только что убил другого человека? Да еще того, кого любил? Наверное, больше всего он боится одиночества? Боится увидеть нечто такое, чего другие не видят? И это нечто возникает перед ним, как только он закрывает глаза? И чтобы заснуть, ему приходится глушить себя алкоголем? Но какие видения посещают убийцу во сне?»

Ход моих мыслей был прерван скрипом открывающейся двери. В комнату вошел Густав Бюгден. Харалд вопросительно посмотрел на него. Бюгден почти незаметно покачал головой. Потом повернулся ко мне.

— Пришел Турин, он хотел бы с тобой поговорить.

Я оцепенел, потом взорвался: — Поговорить? Он хочет завершить удачно начатое дело? — Я почувствовал, как меня затрясло от страха. А рука сама потянулась к графину на столике. — Не пускайте ко мне этого психа!

Бюгден усмехнулся, решительно развернулся на каблуках и вышел в коридор. Прежде чем дверь закрылась, я услышал, как он говорит кому-то:

— Доцент сегодня не принимает!

Харалд тоже направился к выходу.

— Я выйду в коридор, немного покурю. И прослежу, чтобы тебя не беспокоили.

— Выкури сигаретку и за меня. — Я грустно вздохнул.

Лишь через несколько часов я отважился выйти в коридор. У меня кружилась голова, приходилось держаться за стену, чтобы не упасть. Конечно, глупо вставать с постели, когда еле стоишь на ногах. Но мне приходилось выполнять очередное поручение, которое Харалд по обыкновению взвалил на меня. Я подошел к телефону и набрал номер.

— Элиас Бергрен?

— Да.

— Говорит доцент Бруберг, друг Эрика.

— Да?

— Случилось несчастье…

— Ну и что? — равнодушно отозвался голос.

Меня это взбесило.

— Эрик арестован по обвинению в убийстве Марты Хофштедтер. Он признал свою вину.

— Ну и что?

Его словарный запас был предельно ограничен. Некоторое время он молчал. Потом спросил:

— Почему вы звоните именно мне?

Тут я вышел из себя.

— Я думал… — Я заикался от злости. — Мне казалось… Он сильно избит… и лежит в Академической больнице. Я подумал… что ему кто-то должен помочь… подыскать хорошего адвоката…

— Я полагал, — хмыкнул голос в трубке, — суд обязан предоставить обвиняемому защитника. Или я не прав?

— Вы правы.

— Еще есть вопросы?

— Нет. Извините за беспокойство.

— Пожалуйста.

Послышались короткие гудки.

Олле Хогстранд

ВЫКУП

— Когда вернется папа?

Воспитательница раздраженно глянула поверх газеты.

— Ты же знаешь, он уехал и вернется только завтра.

— Почему он все время уезжает? — спросила девочка. — А папа Петера и Йохана каждый вечер приходит домой!

— У твоего папы такая работа, что он много путешествует. Ты же знаешь, он сейчас в Америке.

Девочка взяла цветной карандаш и толстой синей линией перечеркнула свинку в книжке-раскраске. Потом перечеркнула ее еще раз желтым.

— Что ты делаешь? — расстроилась воспитательница. — Свинки не бывают ни синими, ни желтыми.

— Что хочу, то и делаю, — заявила девочка, надув губы.

— Ну началось, — вздохнула воспитательница. — Пора ужинать. Будешь йогурт с хлопьями?

— Да, если это будут хлопья снега.

Воспитательница подошла к висячему шкафчику в кухне обычной стандартной виллы. Достала пачку корнфлекса и поставила на стол.

— А в пачке есть собачка?

— Нет, ты же только недавно что-то там нашла, хотя это глупо — вкладывать игрушки в пачки хлопьев. Ребенок может проглотить и подавиться.

— И от этого умирают?

— Можно умереть, если не вытащить игрушку.

— Совсем как мама, — с довольным видом заявила девочка.

— Да, твоя мама умерла, но не от того, что подавилась.

Девочка, не говоря ни слова, сунула палец в рот.

Воспитательница поставила перед ней тарелку, налила йогурта, потом сунула руку в пачку с хлопьями и посыпала ими йогурт.

— Зачем ты так делаешь, Анни?

— Как?

— Суешь руку в пачку? Папа насыпает прямо из пачки.

Анни не ответила и придвинула к столу высокий табурет с подлокотниками.

— Не хочу слюнявчик, — закапризничала девочка.

— Ладно, не надену, но тогда съешь целую порцию.

— А что такое порция?

— Это значит, съесть нужно все.

Девочка старательно принялась возить ложкой в тарелке. Ела она с аппетитом, изредка только на миг прерываясь, чтобы ложкой утопить в йогурте хлопья.

— Зачем ты так делаешь? С едой не балуются.

— А я и не балуюсь.

— Тогда что ты делаешь?

— Не знаю.

Но она прекрасно знала, что делает, — запомнила, что говорила Анни про игрушки, которыми можно подавиться. Может, хлопья тоже опасны и ими тоже можно подавиться? А если их размочить в йогурте, легче проскользнут.

— Как ты думаешь, папа привезет мне что-нибудь из Америки?

— Наверняка. Он всегда тебе что-нибудь покупает.

— А того медвежонка из Ирландии я не люблю, у него морда глупая.

— Может быть, он купит тебе куклу-индейца.

— А индейцы злые?

— Нет, с чего ты взяла?

— А Петер и Йохан говорят, что индейцы всех убивают.