Вор-невидимка

Захлебываясь и выкрикивая, архитектор объяснял: дека какой скрипки и кем была сделана по той или иной табличке, кто из музыкантов играл на инструменте, какова судьба мастера и его учеников. А когда наконец в его руках затрепетали подлинные первый и второй варианты табличек для «Жаворонка» Золотницкого, он стал говорить с хрипотцой и глотать слова.

Показав все, что находилось в папке, коллекционер уложил в нее таблички, завязал узлами тесемки и никак не мог попасть ключом в тоненькую скважину замка. Я помог ему, и крышка шкатулки как бы нехотя сама опустилась и защелкнулась.

Когда мы снова уселись в кресла, я спросил Савватеева, почему он не напишет и не издаст монографию о своей коллекции скрипок и табличек. Оказалось, что он уже пишет небольшую книгу, в которой пытается дать разносторонний анализ инструментов различных маетеров, в частности своей коллекции: дерева, из которого скрипка сделана, ее формы, толщинки дек, грунта, лака… Что главенствует в работе того или иного мастера? Каков творческий почерк каждого?

— Вы знаете, — напомнил я ему, — что в конце пятидесятых годов наш мастер Денис Яровой получил большую медаль червонного золота на родине Страдивари?

— Знаю… От конфедерации художественных ремесел, на выставке альтов в городе Асколи Пичено. Но это не совсем то, что меня занимает. Я делаю ставку на «Родину» Золотницкого. Это должен быть совершенно уникальный, необыкновенный инструмент!

Он взял со стола отпечатанную на машинке рукопись, полистал ее и стал читать:

— «Кто может тонко изучить и сравнить данные каждой части самой худшей и самой лучшей скрипок? Только мастер, долгое время занимающийся их реставрацией и на основе опыта познавший эти инструменты.

Но не только в этом дело! Подлинный художник скрипки должен уметь своими руками делать ее. И этого мало! Он еще обязан играть на инструменте, оттого что многие особенности дерева познаются лишь на слух.

Однако теперь нельзя рабски копировать инструменты даже прославленного Страдивари. Три века назад от скрипки требовали мягкого тона, нежного тембра. В наше время, принимая во внимание огромные, далеко не всегда радиофицированные аудитории, необходимо, чтоб инструмент обладал полнозвучностью и, если позволительно употребить такой термин, дальнобойностью. Поэтому скрипка «Родина», над которой сейчас работает Андрей Яковлевич Золотницкий…»

—Два варианта этой скрипки я подробно описал, — сказал архитектор, откладывая рукопись, — а вот третий не могу. Конечно, кое-какие сведения я получил, кое-что предвижу, но таблички толщинок, особенно нижней деки… — Он развел руками.

— Вы же в прекрасных отношениях с Андреем Яковлевичем!

— Я просил его показать таблички. Предупредил, что мне нужен десяток цифр, измененных в третьем варианте по сравнению со вторым. Но старик… неподдающийся! Вы слыхали, в чем Андрей Яковлевич заподозрил даже своего сына? А я все-таки человек посторонний. Поглядеть не дал.

— Жаль… Значит, теперь ваша книга останется недописанной. Ведь с красным портфелем исчезли и все расчеты третьего варианта «Родины». И себя старик наказал, и вас…

— У меня есть свои соображения: тот, кто унес портфель, посмотрит, что в нем, и пришлет обратно.

— Ну что вы! Портфель взял человек, хорошо знающий, что к чему.

— Подождем — увидим…

Однако с какой уверенностью он заявил, что красный портфель вернут!

Я раздвинул раскладную лестницу перед стеллажами, поднялся на несколько ступенек и вытащил с верхней полки составленную А. Михелем «Энциклопедию смычковых инструментов». Пока я ее перелистывал, архитектор объяснил, что в ней интересна глава о крепостном музыканте из оркестра графа Н. П. Шереметьева — замечательном скрипичном мастере Иване Батове. Только зря рассказана басня о том, что он якобы сделал отличную балалайку из… гробовой доски.

В коридоре раздались громкие, настойчивые телефонные звонки. Георгий Георгиевич воскликнул:

— Междугородная! Смотрите все, что хочется! — и убежал.

Я не стал брать уже прочитанные книги А. И. Лемана, а снял с полки премированное Падуанской академией наук сочинение Антонио Богателла, который приводил размеры всех (более сотни) частей скрипки. За ним проглянула папка с белой наклейкой на корешке, где красными чернилами было жирно выведено: «Е. Ф. Витачек». Я взял соседнюю книгу Д. Зеленского об итальянских скрипках и позади снова заметил папку: «Т. Ф. Подгорный». Это меня заинтересовало, и, снимая одну за другой книги первого ряда, я увидел во втором ряду папку: «А. Я. Золотницкий». Почему она такая толстая? Брать или не брать? А вдруг войдет архитектор? Ну и что же? Он сам разрешил мне смотреть все, что пожелаю…

Я вынул папку, раскрыл. Вот пространное описание премированных на конкурсах скрипок «Анна» и «Жаворонок», перечень сортов пошедших на деки клена и ели, таблицы толщинок, замечания о головке, грифе, пружине, составах грунта и лака, а также мельчайшие подробности о качестве звука и тембра. А на новой странице сверху стояло: «Скрипка „Родина“. Это было описание ее первых двух вариантов. С большим знанием указывались не только сорта дерева, но и размеры всех частей, кроме нижней деки. Откуда с такой точностью об этом узнал Савватеев? Далее: о грунте говорилось, что он будет изготовлен из таких-то соединенных с пчелиным воском смол. Но это же был открытый Михаилом Золотницким рецепт! Значит, скрипач показывал архитектору свою статью, а может быть, просил повлиять на отца? О лаке и о струнах „Родины“ не упоминалось вовсе. Но дальше, дальше! На отдельных страницах были наклеены снимки с табличек обеих дек двух вариантов „Родины“. Я перевернул еще один лист и увидел фотографию табличек третьего варианта скрипки со всеми цифрами! А сию минуту Савватеев говорил, что мастер ему их никогда не показывал… Как же он мог их сфотографировать? Ведь они лежали в закрытом несгораемом шкафу, в красном портфеле.

Если бы читатели видели, с каким ошалелым видом я смотрел на эту фотографию, они могли бы убедиться в правильности поговорки: «Уставился, как баран на новые ворота». Впрочем, через минуту я закрыл папку, поставил ее на место и загородил книгой Богателла. Я взял изданный в Лондоне томик Джорджа Харста, который резко критикует скрипичных мастеров…

— Тысячу извинений! — воскликнул Георгий Георгиевич, появляясь в дверях. — Вот не было печали! Заказали срочную статью!

Я знал, что такое срочная статья, поставил Харста на полку, слез с лестницы и сложил ее.

Выйдя в переднюю и уже надев шапку, я услыхал многоголосое пение и чириканье птиц. Савватеев повел меня по коридору и раскрыл вторую дверь слева. Он включил свет. В большой клетке сидели чиж и канарейка, а в другой, еще более просторной — несколько птенчиков. Пел лимонного цвета кенарь, а его пернатые потомки дружно щебетали. Полюбовавшись на этих живых одуванчиков, я погасил свет и пошел одеваться. Георгий Георгиевич объяснил, что канарейками занимается сын-студент, а пристрастил его к этим певцам их домашний врач Лев Натанович Галкин.

— Он работал в нашей поликлинике, — сказал я.

— А теперь поднимай выше! Клиника профессора Кокорева. Говорят, Галкин его правая рука!

… Идя домой, перебирая мысленно детали своего визита, я вспомнил, что скрипичный мастер, почувствовав что-то неладное, отправился за советом не к кому иному, как к архитектору, а с ним в редакцию — к Вере Ивановне. Значит, Золотницкий беспредельно доверял коллекционеру? Но я тут же возразил себе, вспомнив, как часто жертва сама шла в объятия к тому, кто совершит или тайком уже совершил против нее преступление. Я убеждал себя в том, что архитектор — серьезный, рассудительный человек — не пойдет на скверное дело. И опять возражал себе: Савватеев — коллекционер, а такой одержимый страстью человек способен на все!

Многим был известен старичок коллекционер старинных гравюр И. С. Но мало кто осведомлен, что однажды, находясь в читальном зале библиотеки, он, улучив момент, лезвием безопасной бритвы вырезал из уникальной книги гравированный на меди портрет «Кавалеристдевицы, улана Литовского полка Надежды Андреевны Дуровой». Только глубокая старость, уважение к его исследовательским трудам спасли коллекционера от суда.