Вор-невидимка

Но вообще, что же получается, вдруг спохватываюсь я. Редакция направила меня к Золотницкому по зову его письма: он просит поддержки и помощи. Газета поручает мне написать развернутый очерк о замечательном скрипичном мастере, о его искусстве, о необходимости большего внимания к нуждам его уникальной мастерской. А я почему-то прежде всего ввязываюсь в расследование какого-то сомнительного покушения на кражу, вхожу в роль доморощенного Шерлока Холмса… Воистину «сыщицкий азарт», как сказала Вера Ивановна! Нет, надо снова посоветоваться с ней. И я сразу отправляюсь в редакцию.

Секретарь отдела Алла, дымя сигаретой, сообщила мне, что Вера Ивановна вчера отбыла в командировку. Во время нашего разговора в комнату вошел посетитель. Услышав мою фамилию, он подошел и представился:

— Архитектор Савватеев Георгий Георгиевич… Заочно мы знакомы.

Слегка наклонив голову набок, он пожал мне руку. Это был высокий худой человек с умным лицом и тронутыми сединой волосами. В его больших карих глазах будто сверкнули веселые искорки: он умел смеяться глазами. Савватеев был подчеркнуто элегантен: одет в превосходно сшитый стального цвета костюм, из кармашка пиджака выглядывали концы платочка, складки брюк были так заутюжены, что напоминали ножи.

Мы вместе вышли из редакции.

— Я слышал, что вы изволили нанести визит Андрею Яковлевичу, — начал Савватеев. — У мастера была тяжелая жизнь, от этого у него и жесткий характер, и нелюдимость. У меня есть приятель — кинорежиссер Роман Осипович Разумов. Он уже сделал несколько кинопортретов мастеров советского искусства, а недавно принялся за Андрея Яковлевича. Уговаривает его больше, чем снимает…

— Вероятно, старик стесняется? — предположил я.

— Нет! — воскликнул Георгий Георгиевич. — Ведь Разумов снимает его за работой, а Андрей Яковлевич весьма неравнодушен к славе. Не к личной славе, а к славе своего дела, которое он фанатически лю.бит. Скрипичный мастер совмещает в своем лице архитектора и столяра, скульптора и акустика, конструктора и художника. Кинопортрет может получиться очень интересный. Но в эти дни Золотницкий почему-то капризничает, не в духе…

— По-моему, у старика просто неуживчивый характер, — сказал я. — Все же мне хочется еще раз потолковать с ним и с его учениками.

Савватеев сообщил, что завтра, в понедельник, мастер отпускает своих учеников на экскурсии: в музеи, усадьбы, дома, связанные с творчеством крупных композиторов. Он часто их отпускает: тесно в комнатках мастерской, когда все собираются. И вообще в последнее время он предпочитает оставаться в одиночестве.

Я понял: под благовидным предлогом Андрей Яковлевич удаляет своих учеников. Но разве ему есть что скрывать? Архитектор объяснил, что каждый скрипичный мастер имеет немало производственных секретов. Я вспомнил, как Золотницкий уверял меня, что у него нет никаких секретов.

— Если так, попросите-ка у него пузыречек с протравой или с лаком. Даст он вам — держите карман шире!

Тут Савватеев стал рассказывать о достоинствах скрипок Золотницкого: «Анны», «Жаворонка» и особенно «Родины».

— Этому инструменту суждено прозвучать на весь мир! — сказал он уверенно.

Я удивился, как можно судить о достоинствах «Родины», когда она еще не готова? Архитектор усмехнулся.

— Я слышал «Анну», конечно белую, в двух вариантах, «Жаворонка» — уже отделанного полностью. Белая «Родина» звучала передо мной в первом варианте. Потом второй вариант этой скрипки демонстрировал сын мастера Михаил. Слушали: я, Разумов и сотрудник журнала «Советская музыка». Он заказал мне статью. Честно скажу: все считали, что скрипка закончена, но Андрей Яковлевич не согласился с нами. В третий раз разобрал «Родину» и решил еще поработать над нижней декой.

— Почему только над нижней?

— Дом стоит на фундаменте. А фундамент скрипки, — ее основа, — нижняя дека. Она делается из особого, так называемого фигурного клена, и расчетные таблички для нее можно сравнить по сложности с таблицей логарифмов!

— Что же это за таблички?

— Нижняя дека не имеет ни одного местечка, равного по толщине другому. От размера этих толщинок в миллиметрах в огромной степени зависит характер звучания скрипки. Представьте себе, — Георгий Георгиевич вдруг остановился, — мастер составил новые таблички толщинок и, смотря на них, в третий раз снимает рубаночком стружку, может быть равную какой-нибудь доле миллиметра. Это сверхъювелирная работа! — В голосе Савватеева прозвучало благоговение перед стариком мастером. — Короче говоря, я верю, что Андрей Яковлевич вместе со своим сыном создадут скрипку лучшую, чем Страдивари в расцвете своих творческих сил!

Я было хотел спросить, почему над скрипкой нужна совместная работа отца и сына Золотницких, но Георгий Георгиевич стал прощаться.

— Вы собираетесь писать очерк о скрипичном мастере? — спросил он.

— Обязательно!

— В среду начнется конкурс смычковых инструментов, — сообщил он. — Я член жюри. — И, достав пригласительный билет на два лица, дал его мне. — Весьма советую послушать… Запишите мой телефон. Буду рад поговорить с вами о скрипках.

Он пожал мне руку и быстро зашагал по переулку, А я медленно шел, думая, что с удовольствием напишу очерк о мастере и скрипках, сдам ответственному секретарю редакции, а заниматься поисками мифических преступников, якобы покушающихся на «секреты» мастера, решительно не буду. Все это выдумки, стариковская мнительность…

Я НАЧИНАЮ ПОДОЗРЕВАТЬ СКРИПАЧА

За ночь декабрьская метель залепила снегом окна, витрины, тротуары. На улицах дворничихи в белых фартуках, с бляхами на груди, орудовали скребками. На рынках торговали пахнущими оттаявшей смолой ярко-зелеными елками, в магазинах — цветными елочными бусами, гирляндами лампочек, блестящими игрушками, красноносыми дедами-морозами.

Придя в Консерваторию, на конкурс смычковых инструментов, я заметил в вестибюле одиноко стоящую женщину в голубоватой беличьей шубке. Она повернулась. И я узнал Любу, которая, как выяснилось, ждала мужа.

Мы прошли в тихо гудящий зал. И нам дали по анкетке для отметок качества соревнующихся инструментов. Мы уселись в двенадцатом ряду, неподалеку от покрытого зеленым сукном длинного стола членов жюри — видных композиторов и музыкантов. Здесь уже находился Савватеев. Он приветливо помахал мне рукой.

Теперь я хорошо разглядел Любу. Это была очень яркая женщина лет тридцати двух: задорное лицо, большие синие глаза, огненные волосы… К этим краскам очень шло платье — по черному шелку вытканы белые цветы черемухи. Казалось, они испускают едва уловимый аромат.

С фронтона эстрады смотрел на нас увековеченный в барельефе основатель Московской консерватории Николай Рубинштейн. На большой эстраде стояли высокие серые ширмы, а над ними, в глубине, обрамленные в тяжелый коричневый дуб рвались высоко ввысь матово-серебряные трубы органа.

В уголке перед эстрадой, лицом к ней, стоял мастер Золотницкий. К нему подошел контролер, что-то сказал, и старик нехотя побрел на свое место.

— Андрей Яковлевич даже во сне видит первую премию! — шепнула мне Люба.

— А Михаил Андреевич?

— Это как раз тот солдат, который не будет генералом. ..

Вот и он, легок на помине! Скрипач подошел к седьмому ряду, увидел меня и Любу. Я жестом предложил ему поменяться местами, но он отрицательно покачал головой.

Раздавшийся из-за ширмы голос объявил, что сейчас в качестве образца мы услышим скрипку работы Витачека. Это было показательно: образцом для конкурса назвали не инструмент прославленного кремонца, а советского мастера. По условиям конкурса приглашенные скрипач, альтист, виолончелист и контрабасист исполняли, каждый в течение пяти минут, одни и те же произведения: сонату Баха — для того, чтобы слышать, как звучат аккорды; вступление к «Концерту» Чайковского, при исполнении которого под смычком должны петь одновременно все четыре струны; «Перпетуум Мобиле» Новачика — пьесы, позволяющей оценить, как инструмент отдает звук.