Цена жизни – смерть

Они уселись на кухне и не стали особенно ждать, пока пиво остынет, всасывали одну баночку за другой.

— Начнем с начала, — уныло предложил Турецкий. — Кто такой Азаров?

— Теперь уж точно не узнаешь, — пообещал Грязнов.

— Спасибо. Что он делал? Просто налево информацию продавал или на кого-то конкретно работал?

— А домик его ты видел? Ты представляешь, сколько тебе на такой работать надо?

— Не одно поколение Турецких, — подтвердил Турецкий.

— Чего я не пойму, — сказал Слава, — так это почему этот Коля Струков так сразу признался?

— Он не признался. Он только сказал, что налил новобрачному шампанского.

— Это одно и то же. И остальные подтвердили. Ты лучше радуйся. В кои-то веки тебе гладкое дельце досталось.

— Оно не мое, — возразил Турецкий. — Костя сказал, что его будет вести спецуправление ФСБ.

— Ну вот, — расстроился Слава, — была халява, и ту отобрали.

— Отобрали, — подтвердил Турецкий.

Очевидно, оба в уме повторили это слово, потому что одновременно посмотрели друг на друга. И открыли рты.

— Ты понял?! — шепотом спросил Грязнов.

Турецкий только молча кивнул.

— Ты понял?! У него отобрали шампанское. У Азарова.

— Не ори, я понял. У него «отобрали» шампанское, которое было нормальным, не отравленным. То есть его просто разлили по всем остальным бокалам, чтобы Азарову пришлось плеснуть из новой бутылки. В которой был цианид.

— Точно! Значит, тот, кто организовывал этот разлив, и есть убийца. А лить отраву Азарову могла любая невинная овечка. В данном случае Струков.

— Погоди, — возразил Турецкий, — это еще надо наверняка уточнить, кто разливал шампанское всем остальным. Может, он же и разливал, Струков то есть.

— Что же он, идиот, так подставляться?! А где же тогда алиби? И там разливал, и тут разливал.

— Славка, ты запутался, ты уже сам так рассуждаешь, словно Струков — невиновен.

— Действительно, вот черт. А ты снимал показания на этот счет: кто кому и сколько разливал до Азарова?

— Я сделал умнее, — самодовольно ухмыльнулся Турецкий. — Я спрашивал каждого, разливал ли он кому-нибудь другому?

— Осел, — констатировал Грязнов, — ты сделал глупее не придумаешь. И что они тебе ответили?

— Каждый сказал, что никому не наливал, — признался Турецкий. — Кроме Струкова. Тот якобы кроме Азарова наливал еще родителям невесты, то есть вдовы, и двум ее подружкам. Но если мы правильно определили метод убийства, то настоящий убийца ни за что не скажет теперь, что он кому-то разливал.

— Он и не сказал, — заметил Грязнов.

— Откуда ты знаешь?

— Я тоже спрашивал про разлив.

— Ну ты и жук, — не мог не признать Турецкий. — Что они тебе сказали?

— Что разливал Ник. То есть Струков. А он, собственно, согласно твоим данным, и не отказывается.

— Он говорит, что разливал только четверым.

— Уже немало, чтобы дать шампанскому закончиться. Теперь ты понимаешь, что у меня были основания удивляться, что Струков, который, несомненно, и является убийцей, так быстро признался.

— Слава, ты открыл принципиально новый метод следствия. Называется, «забудьте про мотив». Зачем Струкову убивать своего однокашника?

— Да на хрен мне искать мотив?! Я оперативник, и я нашел все улики, которые свидетельствуют против Струкова. А уж с мотивом пусть прокурор возится. Вернее, ФСБ.

— Ах так?! — разозлился Турецкий. — Сейчас я тебе покажу настоящую работу. А ну бери ручку, будешь стенографировать допросы!

Грязнов покрутил пальцем у виска, но спорить не стал, видя, что его друг завелся не на шутку и собирается повторно допрашивать свидетелей в двенадцать часов ночи.

Турецкий решил сановных родственников Азарова пока не беспокоить и начал с подружек невесты. Одна из них, разбуженная звонком Турецкого, не помнила, кто разливал шампанское, две другие сказали: «Ник», «Струков». Еще один однокашник покойника тоже сказал, что разливал Ник. Не считая семьи Аксеновых, оставался еще один гость, который уехал до смерти Азарова и потому особого интереса для следствия не представлял. Разве что как дополнительный свидетель…

— То есть как не представлял?! — закричали они одновременно, расплескивая пиво. — Теперь, когда мы решили, что злодей наливал не Азарову, а всем остальным, он вполне мог уехать до смерти Алексея!

— Да, но остальные-то сказали, что наливал Николай Струков, — сник Турецкий.

— Точно, — подтвердил Грязнов без энтузиазма. — Как бишь его, этого последнего?

— Не помню, Костя забрал все наши записи. Хотя нет, вспомнил, Лапшин, кажется.

— Да точно, — поднатужился Грязнов. — Знаешь что, позвони Меркулову.

— С ума сошел? — Турецкий кивнул на часы.

— Звони, говорю. Все равно не заснем.

Турецкий подчинился.

— Алло, — сказал Меркулов.

— Костя, это мы.

— Ну знаете…

— Только не рычи. Посмотри в наших записях фамилию у восьмого гостя, того, что уехал.

— Лаптев, — сказал Костя. — Совсем обалдели. Что не спится-то? Все?

Грязнов вошел в раж и перехватил инициативу у приятеля, теперь он стал названивать свидетелям. У первой барышни телефон, по-видимому, был отключен — после предыдущего звонка Турецкого она пресекла подобные попытки. Зато другая тут же откликнулась и ответила на вопрос.

— Ну что? — спросил Турецкий.

— Погоди, надо же и остальных спросить. — Невозмутимый Грязнов набирал уже следующий номер.

— Иди к черту! Ты что думаешь, у них не совпадут показания относительно чьего-то имени?!

— Ну ладно, — сдался Грязнов и не стал больше звонить. — Лаптева зовут Никанор. Никанор Лаптев. Вот тебе и Ник, значит, разливающий шампанское так, чтобы Азарову не досталось. И тут же отваливающий якобы по звонку чрезвычайной важности. Надо освобождать Струкова.

Турецкий открыл рот. И закрыл. Потом сказал:

— Я знаю этого типа. Он священнослужитель.

«…Удивительно.

У меня наконец была лаборатория с полным штатом сотрудников, и не каких-то там желторотых аспирантов. Хорошее оборудование, нормальное финансирование и блестящие перспективы.

Теперь, когда эти чинуши из ученого совета увидят настоящие живые примеры воздействия «байкальского эликсира», им придется пересмотреть свое мнение и обо мне, и о моей работе. Хотя теперь защита докторской по большому счету теряла смысл — если у меня и без этого будут условия, за лишней бумажкой я гоняться не стану.