Юго-западный ветер

— Его нет. Кто его спрашивает?

— Это его знакомая… Я позвоню попозже… Спасибо.

— Вы не хотите сообщить свое имя?

— Спасибо… Я не уверена, что он помнит… Еще раз спасибо. До свидания.

Дона Алзира восприняла этот телефонный звонок, как еще одно маленькое доказательство того, что с сыном творится неладное. Час от часу не легче: раз ему звонит девушка, значит, на встречу с ней он не пришел. И это может означать только одно — у него свидание с кем-то еще! Дона Алзира была уверена, что никогда ранее не слышала этот голос. А ведь она знала всех, кто звонил Габриэлу. Ну, не их самих, а их голоса. И еще она была уверена в том, что, если звонившая не захотела сообщить свое имя, следовательно, она хотела его утаить, а разве кому придет в голову скрывать свое имя, если он не занят чем-то таким, что следует скрывать? Дона Алзира вышла из комнаты сына и вернулась к окну на свой наблюдательный пост. Два обстоятельства томили ее душу больше всего: во-первых, ее сыном овладела какая-то напасть, а, во-вторых, падре Кризостомо отказался ей помочь. Со времени смерти Серафима падре Кризостомо был ее главным советчиком во всем, что связано с Габриэлом. И вот теперь — как раз, когда ей совершенно необходима его помощь! — он вдруг начал сомневаться и праздновать труса. Хотелось бы надеяться, что это вышло случайно и скорее связано с его возрастом, а не с утратой веры.

Когда ей исполнится шестьдесят, Габриэлу будет тридцать, у них дни рождения в одном и том же месяце, разница всего в неделю. А она-то мечтала отметить две круглые даты вместе, позвать всех родственников и знакомых! И ее волновало тогда, где устраивать эту вечеринку — ведь тесная квартирка во Фламенго не вместит даже родственников (их, впрочем, наберется немного), не говоря уж о коллегах и друзьях сына. Но сейчас в любом случае и речи нет ни о каком празднике. Дай Бог им с Габриэлом остаться целыми и невредимыми до того времени. В том, что это будет так, уверенности у доны Алзиры не было.

Габриэл хотел только одного — убедиться, что этот человек реально существует: ходит и разговаривает, как обычные люди, живущие в этом городе, что это не плод его фантазии, не бесплотный дух. Но удалось — к немалому его изумлению — выяснить лишь, что он работает по субботам и воскресеньям в небольших кафе и ресторанчиках, где устраивают детские праздники. Позже Габриэл сумел узнать, что тот дает кукольные представления и что ему помогает какая-то девушка. Или, может быть, наоборот, девушка в этом деле главная, а он на подхвате. В голове у Габриэла вообще не укладывалось, чтобы какой-нибудь злодей мог иметь отношение к детским праздникам, и уж совсем непонятно, при чем тут кукольный театр. Все три последних уик-энда он был занят тем, что обходил небольшие кафе в районе Сул, высматривая аргентинца. Неизвестно ни как его зовут, ни откуда он родом. Единственная примета, которую Габриэл хорошо запомнил, — это акцент, свидетельствующий о том, что тот приехал из страны, где говорят по-испански. Насчет Аргентины придумал сам Габриэл, всегда считавший ее жителей чем-то вроде цыган и относившийся к ним с большим подозрением. В некоторых из кафе, которые он посетил, действительно устраивали детские праздники, но никаких следов экстрасенса обнаружить там не удалось. Он не задавался вопросом о том, что будет делать, если найдет его. Когда же он сам появлялся на детских праздниках, где его, естественно, никто не знал, то немедленно оказывался под обстрелом испытующих взглядов, особенно со стороны родителей именинников. В этих взглядах читалось некое дружелюбное недоумение: они будто благодарили его за то, что он их посетил, и в то же время пытались сообразить, кто он такой. Иногда ему даже предлагали сандвич и стаканчик чего-нибудь. Неизвестно, что за преступление может совершить он в будущем, но преступником чувствует себя уже сейчас, прокрадываясь, словно вор, на чужие праздники. Уходил он оттуда, стыдливо понурив голову и бормоча про себя извинения.

У него не было ни машины, ни денег на такси, так что поисками аргентинца он занимался по субботам и воскресеньям. Колесил по городу на автобусе, попросту сходя на очередной остановке при виде какого-нибудь небольшого заведения. Это был бессистемный и хаотичный поиск, зависевший от автобусных маршрутов. В конце первой недели Габриэл осмотрел, двигаясь пешком, Фламенго, Катете и Ларго до Мачадо. Во второй уик-энд он изучил окрестности Ботафого и Урка, это оказалось несколько сложнее, поскольку маршруты были не прямыми и ему пришлось часто пересаживаться с одного автобуса на другой. Когда он добрался до Копакабаны и Ипанемы, задача в каком-то смысле упростилась, а в чем-то стала и более сложной, поскольку тут кафе и закусочные попадались едва ли не на каждом углу. К концу дня у Габриэла все настолько смешалось в голове, что он чуть ли не забыл о цели своих поисков: у него возникало ощущение, будто он без конца попадает на один и тот же праздник, с теми же детьми, теми же родителями, тем же оформлением и теми же клоунами.

И преследовал его, не давая покоя ни днем, ни ночью, не образ предсказателя — нет, лишь произнесенные им слова. Они давным-давно превратились для Габриэла в некую формулу, ледяную и безличную, и звучала она как смертный приговор. Нельзя сказать, что он страдал избытком воображения. Он никогда не собирался никого убивать и вообще не фантазировал на тему убийств или убийц. Но та простая фраза, сказанная аргентинцем, одна-единственная фраза — наводила на него ужас! Он слышал голос с легким испанским акцентом. И ему казалось, что голос этот, проникая из уха в мозг, неумолчно и гулко, словно под сводами пещеры, звучит у него в голове. Стоило Габриэлу лишь вспомнить эти интонации, как ему становилось дурно и на лбу выступала холодная испарина.

По дороге домой он вдруг сообразил, что аргентинец ведь может жить и в Северном районе или даже в каком-то отдаленном пригороде. Тогда поиски превращаются в чистую лотерею, в которой Габриэлу на выигрыш рассчитывать не приходится. Без машины и без малейшего представления о том, где может обитать аргентинец, ему, наверное, суждено всю жизнь провести, посещая детские праздники по всему Рио-де-Жанейро.

Габриэл почувствовал себя полным идиотом, и не только потому, что поиск оказался бесплодным, но также и потому, что сам толком не понимал, с какой целью он ищет этого аргентинца. Ну хорошо, найдет — и что дальше? Попытается затеять с ним драку? Но Габриэл никогда не был задирой. Вызов и смутная угроза явственно ощущались в предсказании, произнесенном, надо признаться, тихим, мягким голосом. Так что же он может сделать с этим экстрасенсом? Заставить его изменить пророчество? Это уже даже не идиотизм, это просто бред! Габриэл сошел с автобуса на Фламенго, изменив своему обыкновению возвращаться домой с того конца улицы, где она пересекалась с Катете. Ему пришлось пройти пешком изрядное расстояние, прежде чем он оказался перед своим домом и увидел в окне силуэт матери. Она, как всегда, знает о его приходе задолго до того, как увидит.

Только хмыкнув в ответ на сообщение матери о звонке неизвестной девушки, он заперся у себя в комнате. Включил лампу, но даже этот неяркий свет показался ему излишним, однако в полной темноте ему всегда бывало неуютно. Он медленно разделся, точно рассчитывая и сообразуя каждое движение в отведенном ему пространстве. По совести сказать, никакого пространства и не было — был крошечный пятачок, вписанный в прямоугольник стен, сплошь закрытых шкафами и полками, так что не оставалось ни единого свободного сантиметра. Эта комната была совершенным воплощением его самого — полнейшая функциональность, не допускающая ничего лишнего.

Судя по звукам, мать за стенкой готовила ужин. Габриэл был голоден. Но запах пищи тут же напомнил о бесчисленном количестве хот-догов, которые он видел сегодня в закусочных, и его затошнило. Он с трудом удерживался от того, чтобы не начать грызть ногти — эта скверная привычка, приобретенная им буквально несколько недель назад, сильно его раздражала. Впрочем, кое-что раздражало его значительно сильней. Если бы он вздумал выстроить иерархию явлений, которые ему досаждали, то высшую ступень заняла бы манера матери контролировать каждый его шаг… Он перестал грызть ногти, но почувствовал, что, хотя из полуоткрытого окна веет прохладой, ладони у него мокры от пота. Он выключил лампу, и комнату освещал теперь лишь уличный фонарь. Габриэл неподвижно лежал на кровати, дожидаясь, когда мать постучит в дверь и скажет, что ужин готов. Теперь уж и не вспомнить, когда именно начало нарастать в нем это глухое раздражение, с чего, с каких незначащих и мелких раздоров года два или три назад началось оно, а потом усилилось, отгораживая его от матери почти непроницаемой стеной. Их физический контакт прервался, еще когда он был ребенком. Сейчас же их общение свелось к обмену самыми необходимыми репликами.