Банда

— Уходим, — сказал Колов и первым вышел на площадку. Вслед за ним быстро и неслышно вышли его сотрудники. Раздался щелчок замка и Лариса поняла, что она в квартире одна.

— На этот раз пронесло, — проговорила она, даже не пытаясь подняться. — И то ладно.

— Эй, хозяйка! Живая? — в разбитое окно заглядывал, тараща глаза, какой-то парень. Лариса узнала его, он жил в соседнем доме.

— Вроде живая, — она поднялась, поправила волосы, попыталась улыбнуться.

— А что случилось-то?

— Попытка ограбления.

— А грабители?

— Сбежали. Так драпанули, что... В дверь сбежали...

— Ну, ты молодец, — он одобрительно покрутил головой. — Сообразила.

— Тут сообразишь... Если жить захочешь... — Лариса взяла из рук парня телефон, поднесла трубку к уху. — Надо же, работает.

— Значит, жизнь продолжается, — сосед подмигнул ей. — Может, в милицию сходить? Тут недалеко, а?

— Да нет, не стоит. Я позвоню им... Спасибо, — Лариса втянула в комнату гардину, расправила ее и снова упала на кровать.

Едва проснувшись, Пафнутьев настороженно прислушался к себе — как голова после вчерашней зверской пьянки? Что делать, что делать, — обреченно подумал он. — В таком положении оказываемся все мы время от времени. Когда каждая бутылка водки достается лишь героическими усилиями, когда любая закуска вызывает радостно-недоверчивое оживление, стоит ли удивляться, что, увидев на столе и то и другое, люди теряют бдительность и отдаются застолью легко и безоглядно. Но Пафнутьев зря опасался головной боли и подавленности — он чувствовал себя прекрасно. Конечно, в теле ощущалась алкогольная усталость, он искренне и убежденно корил себя за слабодушие, но крепкий чай сделал свое дело, и он вышел из дому почти в боевом состоянии духа. О вчерашней пьянке вспоминал без прежнего гнева, вспоминал, изумляясь своему безрассудству, как после ночи, проведенной с женщиной хоть и порочной, но красивой и дерзкой.

Придя в свой кабинетик, не глядя, поддал ногой торчащее из-под стола лошадиное копыто, затолкал за шкаф сплющенное, сдавленное в аварии ведро, а высохшую человеческую руку сунул в ящик стола Дубовику, причем, негодник, так рассчитал, чтобы ящик оказался на упоре, а когда Дубовик потеряет терпение и откроет его с силой, рука вывалится наружу и неизвестно еще — хватит ли следователя по физиономии или свалится ему на колени.

Прежде всего он набрал номер Халандовского.

— Привет, собутыльник, — сказал Пафнутьев. — Жив?

— Еще не знаю... Дай сообразить.

— Послушай, Аркаша, чем ты объяснишь этот безудержный загул?

— Сложностью обстановки в обществе. И больше ничем.

— Значит, наша с тобой личная испорченность здесь ни при чем?

— Мы вели себя достойно. Разве мы сказали друг другу грубые слова? Разве вы пренебрегли моим угощением? Разве я пренебрег вашим обществом? Если бы, Паша, все пили так, как пили вчера мы, в обществе давно бы забыли, что такое преступность.

— Спасибо, Аркаша, если бы ты знал, как мне нужно твое сегодняшнее утешение!

— И твой звонок, Паша, меня тоже порадовал. Как ты вообще?

— Уже лучше.

— Загляни днем, поправим здоровье, а?

— С удовольствием, Аркаша... Если получится. Позвоню.

— Как костюм?

— Я себя не узнал! Я неотразим, Аркаша! Этот костюм меня толкает к жизни ночной, распутной и безнравственной.

— Все помнишь, что я говорил?

— Главное помню.

— Главное — это ты, Паша. Береги себя. Мне будет жаль потерять собутыльника.

— Буду стараться, — и Пафнутьев положил трубку.

Подняв глаза, он увидел сидящих перед ним двух оперативников. Они смотрели на него с легким укором, но в их позах ему привиделась и некоторая готовность действовать. Подперев щеки кулаками, Пафнутьев некоторое время молча разглядывал их, прикидывая какое бы им задание дать, и все никак не мог придумать, поскольку картина преступления была ему ясна, участники известны и теперь наступала весьма щекотливая часть расследования, когда важно было определить, когда брать в первую очередь, с кем повременить, куда нанести очередной удар.

— Какие новости из управления общественного питания? — спросил Пафнутьев. — Там были ревизии, разоблачения?

— Ничего серьезного... Небольшие обвесы...

— Это как понимать — небольшие?

— Ну... Вместо пятисот граммов отвешивали четыреста... Но это по отдельным магазинам, отдельные продавцы... В масштабе управления — полный порядок.

— Почему вы решили, что в управлении полный порядок?

— Нам показали документацию.

— Вы что же думаете, в управлении покажут вам какую-то другую документацию? Ладно, дальше неинтересно... Слушайте внимательно... Вот номер мотоцикла... Мне нужен и он, и его хозяин. Будьте осторожны. Возможны неожиданности...

— Павел Николаевич... Мы в общем-то зашли попрощаться... Нам сказали, что ты отстранен и мы будем работать с другим следователем.

— Так... Ну, хорошо. Вы попрощались? А теперь идите. И чтоб духу вашего в этом кабинете больше не было.

— Что ж ты так, Павел Николаевич, — начал было Ерцев, но Пафнутьев в бешенстве перебил его.

— От вас воняет, ясно? Воняет! Выметайтесь!

— Как бы от тебя не завоняло, Павел Николаевич, — сказал Манякин с улыбкой. — Как вон от того копыта, — он кивнул в сторону лошадиной ноги.

— Вон! — Пафнутьев замахнулся телефоном и оперативников вымело из кабинета.

«Спокойно, Павел Николаевич, спокойно, — сказал себе Пафнутьев, снова усаживаясь за стол. Он не испытал ни раздражения, ни раскаяния в своем столь несдержанном поведении. Эта вспышка окончательно погасила все алкогольные недомогания, и он снова чувствовал себя свежо. — Этот день еще мой и Анцыферов не сможет отнять его у меня. Колов забрал оперативников? Это он сделал напрасно. Будь они при мне — генералу было бы спокойнее. Что они могут сделать? Могут похитить мотоцикл... И у меня не будет никаких доказательств. Вот это уже плохо... В самом деле, убийца на крючке только благодаря мотоциклу. Достаточно утопить его в лесной луже, загнать в гараж и мне никогда ничего не доказать. Значит, срочно — мотоцикл... Но тогда вся банда получит предупреждение...»

Вошел Анцыферов, изящно прислонился к косяку двери, с улыбкой посмотрел на Пафнутьева.

— Как успехи, Паша?

— У меня забрали оперативников. Как раз в тот момент, когда я собирался арестовать убийцу.

— Это Колов. Я проговорился, что отстранил тебя от дела.

— Все это у вас отлично разыграно. — Привет! — поздоровался он с вошедшим Дубовиком. — Но послушай и ты... У меня забрали оперативников в тот момент, когда я дал им команду арестовать убийцу, — эти слова Пафнутьев произнес уже для Дубовика.

— Я дам тебе десяток оперативников, — Анцыферов все понял, забеспокоился. — Только задерживай, ради Бога. Приходи. Решим. Дадим. Похвалим за усердие. — И он вышел.

В это время раздался телефонный звонок.

— Слушаю!

— Здравствуйте, — раздался в трубке вежливый голос, и Пафнутьев тут же почувствовал, что уже где-то слышал это воркование, но вспомнить не смог, очевидно, разговаривал с человеком вживую, не по телефону. — Вы занимаетесь делом по убийству Пахомова?

— Занимаюсь.

— Ровно в двенадцать часов дня... — говоривший помолчал, давая возможность Пафнутьеву усвоить сказанное. — Сегодня ровно в двенадцать часов дня у торгового центра... Там небольшой сквер возле поворота трамвая...

— Знаю! — отрывисто сказал Пафнутьев.

— Вы будете сидеть на голубой скамейке... Их там несколько, но голубая одна... К вам подойдет мальчик и передаст кое-какие документы. Они могут пригодиться.

Все.

Пафнутьев с недоумением посмотрел на трубку, из которой уже неслись частые гудки, и осторожно положил ее на рычаги.

— Что, Паша? — спросил Дубовик. — Взятку предлагают?

— Черт их знает... Может быть... Пока предлагают встретиться.

— Ночью на кладбище?

— Нет, в том-то все и дело, что нет... Средь бела дня, в оживленном месте... Какие-то документы...