Банда

— Что ты подумала?

— Я подумала, что ты говорил эти слова не только потому что выпил коньяка, — закончила она жестко. — Извини, дорогой, сейчас прикрою срам, чтобы сделать тебе приятное.

Колов вскинулся, хотел ответить что-то резкое и злое, но, увидев, как Лариса, отбросив полотенце, пытается попасть рукой в рукав халата, промолчал, подождал, пока она повяжет пояс и сядет в кресло.

— Ты брала пистолет? Если брала — отдай. И мы останемся друзьями. Обещаю.

Лариса помолчала, поигралась кисточкой халата, глядя в окно, скорбно опустила голову.

— Ты мне не веришь, — проговорила она с трудом, и одинокая слезинка упала ей на руку. — Я все поняла... Ты меня не любишь. И тогда не любил.

— Как я могу тебе верить, если пистолет исчез вместе с тобой в то же утро?! — вскричал Колов.

— Может быть он исчез еще вечером?

— Как?

— Не знаю, о каком пистолете ты говоришь, но вечером я видела у тебя в руках... Ты хотел пойти пострелять...

— Я? Пострелять? В кого?

— Ты хотел показать, как это делается... Я отказалась, но ты все-таки пошел...

— И стрелял? — растерянно спросил Колов.

— Не знаю... При мне... При мне, вроде нет...

— Но выстрелы ты слышала?

— Я в этом не разбираюсь.

— Но грохот, грохот был?

— Что-то грохотало... Может быть, гром, может, кто-то пробежал по листу железа, может, это были и выстрелы... Я ведь, Гена, в тот вечер тоже немного выпила... Наверняка больше бутылки... Я как чувствовала, что такого коньяка мне уж не попробовать.

— Не прибедняйся! Голдобов пьет коньяк не худший.

— Гена, возможно, у него есть коньяк даже лучше твоего, но угощает он только водкой.

— Не может быть! — вскричал Колов изумленно.

— Я говорю то, что знаю, — Лариса нерешительно протянула руку и провела пальцем по колену Колова. Он поймал ее ладонь, заставил посмотреть себе в глаза.

— Послушай меня, Лариса... Ты очень красивая женщина и мы могли бы с тобой надолго стать очень близкими друзьями... Я надеюсь, что это еще возможно... Я бы очень этого хотел. Но пистолет — это из другой области. На нем номер, этот номер числится за мной. Слишком многое на кону. Сейчас те ребята, которые остались на площадке, сделают обыск. Не возражаешь?

— У меня? Здесь? Сейчас?

— Да. У тебя. Здесь. Сейчас.

— г А если буду возражать? Обыска не будет?

— Он будет в любом случае. Но если ты очень уж против, тогда я проведу обыск официально. С понятыми, протоколом и так далее. А если возражать не будешь, то мы все сделаем, можно сказать, в узком, почти семейном кругу.

— Эх, Гена, — проговорила Лариса и, поднявшись, подошла к окну. Обхватив себя руками за плечи, она смотрела на листву, на прохожих, изредка мелькавших во дворе, потом подошла к кровати и с размаху упала на спину. — Валяйте!

— Ты должна понять...

— Тебя что-то смущает? Чего ты ждешь?

— Может быть, пока посидим на кухне? — предложил Колов.

— А вдруг пистолет спрятан как раз там?

— Вообще-то да, — он прошел в прихожую, открыл дверь, впустил в квартиру двух хмурых ребят. — Приступайте, — сказал он. — Начните с кухни. Потом хозяйка перейдет туда варить кофе, а вы займетесь остальным.

Закинув руки за, голову, Лариса безучастно смотрела в, потолок. Колов помялся около нее, сел в кресло, пытался что-то сказать, но Лариса не отвечала. Изредка по ее губам пробегала скорбная улыбка.

— Скажи мне, Гена, — наконец произнесла она негромко, — скажи мне вот что... Ты действительно ищешь пистолет или же обыск понадобился для чего-то другого?

— Не понял? — Колов вскинул брови.

— Не надо прикидываться дураком... Я прекрасно знаю, что вы заметаете следы, че хотите, чтобы был пойман убийца Николая... Я достаточно повертелась среди вашего брата... Среди таких вот начальников-генералов от общепита, генералов от партии, генералов от милиции. Все вы одним миром мазаны. Все готовы напоить бабу, тем более, что покупать коньяк не приходится, вам его приносят в кабинет, на дачу, в квартиру... Так что пьянки, закуска обходятся недорого... Потом вы залезаете на бабу, на ней же и засыпаете, забыв зачем забрались, — Лариса заговорила громче, почувствовав, что ребята на кухне прислушиваются к ней. — А потом готовы прийти с обыском, чтобы вернуть потерянные по пьянке носки, трояки, трусы, пошитые женой... Вот наутро, допустим, после такой дикой ночки перепутаете мундиры, перепутаете кабинеты и телефоны... Никто даже этого не заметит. Ты завтра уйдешь в горсовет, Первый сядет на твое место, прокурор сделается начальником общепита... И все будет продолжаться, как и сейчас... Ты пришел к бабе, которую напоил, — голос ее зазвенел, — изнасиловал...

— Что ты несешь?! — Колов в ужасе оглянулся на сотрудников.

— А почему мне так не сказать? Я могу так сказать. Я пришла к тебе по делу, принесла документы, которые выводили на убийцу моего мужа. С этими же документами я была у твоего собутыльника Анцыферова, этого красивенького прокурора... Мудак! Вы заинтересовались? Да ничуть! — оба сотрудника стояли в дверях и внимательно прислушивались, готовые исчезнуть, едва лишь Колов обернется. — Анцыферов насмерть перепугался, принялся к тебе звонить, ты сколько мог отпихивался, но потом все-таки согласился принять, поговорить со мной. И что же? Дал команду, вызвал следователя, группу захвата? Нет, Генуля... Ты открыл сейф и вынул коньяк... Потом усадил в машину, увез на дачу, затащил в постель...

— Остановись, Лариса! Иначе ты пожалеешь...

— Генерал! И ты меня пугаешь? Дешевка... Заметались вы, заметались... И Голдобов, и Анцыферов, и ты вот заплясал, как вошь на гребешке... Тоже еще, пистолет он ищет... Знаю я, что ты ищешь... Письма, документы, расписки, накладные.

— Но у меня действительно пропал пистолет! — вскричал Колов.

— Пить надо меньше, — спокойно сказала Лариса. Она уже поняла как остановить обыск. Нужно говорить Колову дерзости, а он не потерпит, чтобы все это слышали подчиненные.

— Прекрасный совет! Для тебя же!

— Да, но я не устраиваю обысков в чужих квартирах... Незаконных обысков без ордеров. Не прячу убийц. Мне не несут взятки. Я не вступаю в сговор с прокурорами, которых годами подкармливают общепитовские генералы. С тобой Голдобов чем расплачивается, Гена? — заметив краешком глаза, что сотрудники скрылись в прихожей, не вынеся столь суровых разоблачений, Лариса заговорила громче. — Ты вот коньячок выпьешь, рыбку скушаешь и, небось, забыл? А у него все записано. Оприходовано. А снимочки сделаны, и свидетели уж свои показания написали. На крючке вы, ребята, на крючке...

— Лариса, тебе придется отвечать за эти слова!

— А тебе — за дела. Я знаю, что могу уже не выйти из этой квартиры, знаю, кого ты привел... Вольете в меня бутылку водки, откроете краники на кухне и, пожалуйста... Не выдержала жена разлуки с любимым мужем... А, Гена? И записку можете заставить написать... А что, пальцы в дверь зажмете — что угодно напишешь... Я ведь знаю, с кем имею дело. Мой Николай не первый! И не последний. После него уже были похороны..

Колов молчал. Думал, как поступить. И Лариса поняла — где-то она переступила допустимую грань. В квартире сгустилась опасность. Голдобов предупреждал ее. Она тоже замолчала, прикидывая, что делать.

— Ребята! — тихо позвал Колов в наступившей тишине. — Тут вот что у нас получилось, — он помялся, оглянувшись на Ларису. И в тот момент, когда Колов снова обернулся к сотрудникам, чтобы закончить приказание, она схватила со столика тяжелый керамический светильник и изо всей силы запустила в окно. Легкая гардинная ткань не смягчила удар, и большое двойное стекло с оглушительным звоном вывалилось наружу. Воспользовавшись замешательством гостей, Лариса вслед за светильником швырнула телефон, а потом и сама, высунувшись из окна, закричала что-то истошно и тонко. Колов вскочил, схватил ее поперек туловища, оттащил от окна, бросил в прихожую, но больше сделать ничего не успел. За окном раздались обеспокоенные голоса, кто-то попытался заглянуть в квартиру.