Круги по воде

«Э, милый, ты начинаешь срываться, — усмехнулся про себя Игорь. — Даже твои нервы, кажется, не выдерживают». И спокойно заметил:

– Конечно, нарушение. Но автор проекта Лучинин сам руководил перестройкой. Все очень спешили. Так что наличие эскизов можно если не оправдать, то объяснить.

– Ваша обязанность не объяснять, а выслушивать объяснения!

– Я именно так и сделал. И именно так все мне и объяснили, кроме вас. Вы объясняете очень странно.

– Вся рота шагает не в ногу, один он в ногу, — пробасил со своего дивана Раскатов.

– А вы!.. — обернулся к нему Ревенко. — Вы!.. — и вдруг спокойно и иронически закончил: — Вы ведь были, кажется, другого мнения, Викентий Петрович. Неужели так быстро поменяли?

– Не быстро, — пробурчал Раскатов. — Совсем не быстро. А надо было бы.

– Минутку, Владимир Яковлевич, — вмешался Игорь. — Я записываю ваше объяснение. Итак, завод перестраивался по чертежам, по которым потом был построен цех на Барановском комбинате. При этом вы внесли в проект большие изменения, иногда даже ухудшая его тем самым.

– Позвольте! Почему же ухудшая?

– Качество продукции у вас несколько хуже. А производительность меньше. Вот справка главного инженера комбината.

– Ну, знаете! Мы строили первыми.

– Конечно. Итак, я вас правильно понял?

– Да, — резко ответил Ревенко. — И компетентная комиссия из министерства…

– Вот теперь перейдём к этой комиссии, — перебил его Игорь. — Вы давно знакомы с её председателем?

– Я?.. Сравнительно давно.

– Вы, кажется, учились вместе?

Ревенко усмехнулся, демонстрируя удивительное самообладание, и провёл рукой по волосам.

– Кто вам это сказал? Впрочем, извините. Вам ведь нельзя задавать вопросов. И у вас… э-э, свои методы.

– В данном случае метод был весьма прост, — невозмутимо ответил Игорь. — Нам сказал об этом сам Михаил Никитович Кобец.

– Сам?! — не смог сдержать изумления Ревенко. — Но позвольте! Как вы могли…

– Оставьте вопросы, — сухо прервал его Игорь. — У меня слишком много их к вам. Так вот. Кобец признал свою полнейшую некомпетентность в данном вопросе. И мы ещё к этому вернёмся. А сейчас скажите: вы знали об анонимных письмах, поступивших в прокуратуру, в газету, в министерство по делу Лучинина?

Ревенко снова взял себя в руки и спокойно ответил:

– Конечно. Я их даже читал.

– Они содержат, в общем, одни и те же обвинения, не так ли?

– Да, пожалуй.

– У вас не возникло ощущения, что их писал один и тот же человек?

– Я об этом не думал.

– А вы не подумали, что их автор очень хорошо знает заводские дела и, возможно, сам работает на заводе?

– Вполне вероятно.

Ревенко был спокоен, удивительно спокоен, только полное лицо его словно окаменело, даже глаза, только двигались губы.

– Мы тоже обо всем этом подумали, — медленно сказал Игорь. — И нашли их автора.

– Поздравляю.

– И он сознался. Ему, собственно, ничего больше не оставалось. Это некий Носов. Вы его знаете?

– Знаю, — сухо ответил Ревенко.

– Прекрасно. Но вот что на первый взгляд странно. Все обвинения, содержавшиеся в письмах, подтвердила комиссия. Ей давали объяснения вы…

– Не я один.

– Конечно. Но вы давали объяснения именно по этим пунктам. Так пишет нам Кобец, — Игорь указал на одну из бумаг на столе. — И эти же самые пункты, эти же обвинения, вы подсказали Носову для его писем. Вот его показания.

– Ложь, — спокойно произнёс Ревенко. — И притом наглая ложь.

– Вот как? — удивился Игорь. — Но Кобец — лицо официальное и к тому же ваш старый приятель. Зачем ему…

– Я говорю про Носова, — с ударением на каждом слове, медленно и твёрдо произнёс Ревенко. Лицо его при этом оставалось неподвижно, глаза смотрели куда-то в одну точку.

– Про Носова? — переспросил Игорь. — А Кобец, значит, прав?

– Да.

– Так и запишем… Теперь насчёт Носова. Я согласен. Этот человек доверия не заслуживает. Но он не только негодяй, он ещё и хитрец. И вас обманул. Вы не догадываетесь в чем?

– Нет.

– Вы не помните, что просили его вернуть одну бумагу, вернее записку, и он вам сказал, что потерял её?

– Это тоже ложь.

– Возможно. Но бумага эта теперь у нас. Там вашей рукой написаны некоторые трудные для Носова слова и формулировки. И приписано: «Смотри, пиши правильно, а то не поймут».

– Ложь!

– Вот она, эта записка. — Игорь взял со стола не большой помятый листок и показал Ревенко.

– Разрешите… — протянул тот руку.

– Нет. Вы и так узнаете.

– Разрешите! — грозно повторил Ревенко, продолжая каменно сидеть на своём стуле с протянутой рукой.

– Нет. Смотрите издали. Вполне…

– Ну, так я сам!..

Ревенко неожиданно сорвался со стула, с грохотом опрокинув на пол портфель, выхватил у Игоря записку и мгновенно сунул её в рот.

Он не успел, однако, её проглотить, как со своего дивана кинулся на него Раскатов и сдавил ему горло.

– А ну, плюй! — задыхаясь, крикнул он.

Лицо Ревенко налилось кровью, он громко засопел и стал отрывать, ломать пальцы Раскатова. Но тот уже другой рукой сжал ему аелюсть с такой силой, что, застонав, Ревенко разомкнул стиснутые зубы, и бумажный комок вывалился на пол. Раскатов ногой швырнул его к Игорю.

Тот осторожно и брезгливо расправил мокрую записку и, положив её на промокашку, прижал толстой папкой.

Ревенко без сил повалился на стул, держась рукой за горло и шевеля челюстью. Кровь медленно отливала от его лица. Он ничего не мог произнести, только ненавидящими глазами следил, как Раскатов медленно возвращается к дивану. На широкой спине под взмокшей гимнастёркой двигались лопатки: Раскатов, словно на зарядке, несколько раз с силой развёл локти. Видно, у него затекли руки. Опустившись на диван и ещё не остыв от возбуждения, он прохрипел:

– Задушил бы, будь моя воля…

Ревенко, наконец, пришёл в себя и, криво усмехнувшись, сказал, обращаясь к Игорю:

– Поскольку я все равно не буду подписывать ваш протокол, то можете не стараться записывать.

– Нет, я буду стараться, — возразил Игорь. — А там будет видно. Я только сейчас сделаю в нем по метку о вашем выдающемся поступке.