За гранью

— Я буду благодарна вам, инспектор, — поморщилась Джулия Форд, — если вы пока отложите допрос.

Люси изучающе смотрела на Бэнкса.

— Не будем впадать в пессимизм, — продолжила Джулия Форд, поворачиваясь к Люси. — До камеры дело не дойдет. — Она вновь обратилась к Бэнксу: — Я вас прошу, инспектор, провести нас через запасный выход. Вы видели, какая толпа журналистов караулит у входа?

— Вы правы, — ответил Бэнкс. — Кстати, мне в голову тоже пришла дельная мысль. Пожалуй, мы доставим Люси для допроса в Иствейл. Миллгарт станет для прессы зоопарком, как только газетчики разнюхают, что Люси там. А так у нас появится шанс, по крайней мере, на время избежать любопытства прессы.

Джулия Форд на мгновение задумалась и сказала:

— Хорошая идея.

— А вы поедете в Иствейл со мной? Я одна боюсь.

— Конечно, — ответила Люси Джулия и посмотрела на Бэнкса. — Уверена, что инспектор порекомендует мне приличный отель.

— Интересно, каким образом она узнала, что вы мой врач? — спросила Мэгги доктора Сьюзан Симмс, появившись на приеме.

— Понятия не имею, но не сомневайтесь, я с ней словом не обмолвилась.

— Я знаю, — сказала Мэгги. — Спасибо вам.

— Да выбросьте вы это из головы, дорогая моя. Эта статья имеет отношение, скорее, к профессиональной этике. Вы решили этим интервью оказать поддержку Люси Пэйн, я правильно понимаю?

Мэгги, вспомнив свой утренний спор с Бэнксом, почувствовала, как в ней вновь закипает злость. Она все еще не могла успокоиться:

— Я думаю, даже уверена, что Люси является жертвой семейного насилия.

Некоторое время доктор Симмс молча смотрела сосредоточенным взглядом в окно, а потом, повернувшись, сказала:

— Только будьте осторожной, Мэгги. Крайне осторожной. Сейчас вы находитесь в состоянии сильного стресса. Ну так что, начнем? Насколько я помню, в прошлый раз мы говорили о вашей семье.

Мэгги вспомнила. Тогда — а это была их четвертая встреча — они начали разговор о семье Мэгги. Это ее удивило. Она думала, что их беседа начнется с фрейдистских вопросов о ее отношениях с отцом, хотя доктор Симмс сразу предупредила, что не большая поклонница Фрейда.

Они сидели в небольшом кабинете, окно которого выходило на Парк-сквер — мирный, привлекательный уголок, дающий представление о том, каким был Лидс в восемнадцатом веке. Птицы пели на деревьях, усыпанных белыми цветами; студенты сидели на траве, читая учебники или просто подставляя лица лучам солнца, снова, после вчерашнего дождя, сиявшего в небе. Влажность почти не ощущалась, и воздух был теплым и бодрящим. Окна кабинета доктора Симмс были раскрыты, и Мэгги вдыхала аромат цветов, растущих в укрепленном снаружи ящике; названия этих цветов она не знала, но ей они нравились — яркие, красные, белые, пурпурные. Она видела купол здания городского муниципалитета, возвышающийся над деревьями, и красивые, ухоженные фасады домов на противоположной стороне площади.

Комната, в которой они сидели, была, по мнению Мэгги, типичным врачебным кабинетом или, по крайней мере, походила на старомодную приемную врача: солидный письменный стол; дипломы, развешанные по стенам; шкафы для хранения документов; стеллажи и полки, набитые книгами и журналами по психологии. Кушетки в кабинете не было — Мэгги и доктор Симмс сидели в креслах, но не друг против друга, а под некоторым углом, так что зрительный контакт был возможен — было бы желание, — но необязателен. Доктора Симмс рекомендовала Руфь, и пока Мэгги считала, что ей необычайно повезло с психиатром. На вид Сьюзан Симмс было лет сорок пять, она обладала крепкой, пышной фигурой матроны и постоянно серьезно-суровым взглядом; ее обычным облачением были старомодные наряды в стиле Лоры Эшли, а седые с голубым оттенком волосы были уложены с помощью лака в волны, казавшиеся острыми, как лезвия бритвы. Внешность, как известно, обманчива; в жизни доктор Симмс была добрейшим человеком, но без мягкотелости — о таком психиатре Мэгги могла только мечтать. Сьюзан действительно никогда не проявляла слабости и часто действовала с непреклонной прямотой, особенно если Мэгги — которую она всегда почему-то называла только Маргарет — начинала бессмысленный спор, защищая себя, или принималась хныкать.

— Мой отец был довольно известным архитектором. Когда я была совсем маленькой, мы, переехав в Канаду из Англии, много ездили по стране — это было связано с заказами, которые получал отец. Так что я воспитывалась не в семье конторщика и не среди богемы. Отец ценил искусство, но был очень консервативен. В нашей семье и не слышали о домашнем насилии. Отец был строгим, но никогда даже не шлепал нас в виде наказания. Ни мою сестру, Фиону, ни меня.

— А как он приучал вас к дисциплине?

— О, у него было много способов. Не разрешал нам выходить из дома, не давал карманных денег, читал нам нотации…

— Он кричал на вас?

— Нет. Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос.

— А у вашей мамы был спокойный характер?

— Боже милостивый, если бы! Вот она была готова кричать на весь дом, если Фиона или я раздражали ее своим поведением или, например, не убирали свои комнаты, но, как только исчезала причина, вызвавшая ее недовольство, спокойствие тут же восстанавливалось.

Доктор Симмс слушала Мэгги, подперев кулаком подбородок.

— Ясно, — после недолгого раздумья произнесла она. — А теперь снова поговорим о Билле, хорошо?

— Если вам так хочется.

— Нет, Маргарет. Надо, чтобы вы этого хотели.

Мэгги заерзала на стуле:

— Ну хорошо.

— На предыдущей встрече вы говорили, что заметили у него проявления агрессии еще до замужества. Вы бы не могли поподробнее рассказать об этом?

— Да, но его агрессивность не была направлена на меня.

— А на кого? На весь мир?

— Нет. На людей, которые ему чем-то не угодили, на официантов, курьеров.

— Он что, их бил?

— Нет, психовал, выходил из себя, кричал на них. Обзывал идиотами, дебилами. К тому же я заметила, что он и на работе бывает агрессивным.

— Он, если не ошибаюсь, юрист?

— Да. Работает в крупной фирме. И очень хотел стать партнером.

— Как вы считаете, в нем развито чувство соперничества?

— Да, и очень сильно. В школьные годы он был хорошим спортсменом и стал бы профессиональным футболистом, если бы не повредил колено. Он и сейчас прихрамывает, но буквально вскипает от ярости, если кто-то обращает на это внимание и спрашивает о причине, что не мешает ему играть в футбольной команде своей фирмы. Но я не возьму в толк, как это связано с моими проблемами.

Доктор Симмс подалась вперед и, понизив голос, сказала:

— Маргарет, я хочу, чтобы вы осознали, откуда у вашего супруга возникли злоба и агрессивность. Причина не в вас, не в вашей семье. Они возникли из-за воспитания в его семье. Когда вы поймете и прочувствуете, когда убедитесь, что это его проблемы, а не ваши, только тогда вы начнете верить, что не вы были виноваты в том, что произошло, и только тогда вы обретете силы и смелость, чтобы спокойно, с радостью идти по жизни, а не влачить существование жалкой тени — именно так вы сейчас и живете.

— Я уже понимаю, — запротестовала было Мэгги.

— Но пока не чувствуете.

Мэгги в полной растерянности смотрела на собеседницу: доктор Симмс была права.

— Не чувствую? — рассеянно произнесла, собираясь с мыслями, Мэгги. — А ведь и правда…

— Вы хорошо знаете поэзию, Маргарет?

— Не очень. Только то, что изучала в школе, да еще один из моих бойфрендов в колледже читал мне стихи. Об этом даже вспомнить страшно — чушь несусветная. При этом только и думал, как бы забраться мне в трусы.

Доктор Симмс рассмеялась. Еще один сюрприз: ее смех оказался трубным, похожим на лошадиное ржание гоготом.

— У Сэмюэла Кольриджа есть ода «Уныние», в которой лирический герой жалуется на свою неспособность чувствовать. Он смотрит на облака, луну и звезды и с грустью заключает: «Я вижу их красу, не чувствуя ее». По-моему, Маргарет, вам знакома эта болезнь — бесчувствие. Умом вы способны охватить какие угодно жизненные явления, однако не порицаете их и не одобряете: вам все безразлично. Как человек творческий, вы, казалось бы, должны жить душой, однако живете умом, интеллектом. Юнгианцы, к которым я, к счастью, не отношусь, назвали бы вас интровертивно мыслящей личностью. А теперь расскажите мне поподробнее о том, как он за вами ухаживал.