За гранью

— Что делаете? — спросила у них Энни, стоя на верхней ступеньке лестницы, ведущей из подвала.

Один из мужчин обернулся и посмотрел на нее. Сначала она не признала в нем Стефана Новака. Она не была с ним хорошо знакома — Новак был переведен в управление Западного округа в Иствейле сравнительно недавно, — хотя Бэнкс уже представил их друг другу. По словам заместителя главного констебля Рона Маклафлина, Стефан — человек, который способен втащить упирающийся и визжащий Северный Йоркшир в двадцать первый век. Энни считала его слишком сдержанным, даже скрытным, словно он хранил в памяти некую величайшую тайну или нес в душе тяжелое бремя прошлой боли. Внешне он производил впечатление вполне веселого и радующегося жизни человека, но Энни была уверена, что в действительности он вовсе не такой. Стефан был высоким, выше шести футов, симпатичным мужчиной с элегантной короткой стрижкой. Она знала, что он выходец из Польши, и иногда задумывалась, а вдруг он потомок какого-нибудь знатного семейства. Многие поляки, с которыми ей доводилось иметь дело, утверждали, что они из аристократического рода. Стефан никогда об этом не говорил, но в том, как он держится, в гордой посадке головы было поистине что-то аристократическое и величественное.

— А вы Энни, верно? — спросил он. — Сержант Энни Кэббот.

— Теперь уже инспектор, Стефан. Ну, как идут дела?

— А я и не знал, что вы принимаете участие в расследовании.

— У меня свое дело, касается оно только Теренса Пэйна, — объяснила Энни. — Я работаю в отделе по расследованию жалоб и дисциплинарных нарушений.

— Ни за что не поверю, что прокуратура позволила бы этому выродку хоть когда-нибудь выйти из тюрьмы, — сказал Стефан. — Выясняете, оправдано ли обстоятельствами лишение этого человека жизни?

— Надеюсь, что именно с такой точки зрения будет рассматриваться это дело, но кто знает… А пока мне нужно было осмотреть это место.

— После нас вряд ли что-то можно разглядеть, — покачал головой Стефан. — Но наши старания увенчались успехом. Мы нашли еще одно тело. Хотите взглянуть?

— Непременно, — ответила Энни, подлезая под ленту.

— Только будьте осторожны, — предупредил Стефан. — Не заходите за ограничительные ленты.

Соблюдая все рекомендации Стефана, Энни подошла к раскопанной могиле. Она разглядела часть черепа, плечо и часть левого предплечья.

— Сколько пролежал труп? — спросила она.

— Трудно сказать. — Стефан приподнял брови. — Несколько месяцев. — Он представил ей двух мужчин, склонившихся над разрытой могилой: один из них был ботаником, другой — энтомологом. — Эти ребята помогут нам с определением времени захоронения. Мы попросили еще и доктора Уильямса из университета оказать нам помощь.

Энни помнила этого длинноволосого молодого доктора с большим кадыком еще по расследованию преступления в деревне Хоббс-Энд, помнила, как ласково он гладил тазовую кость Глории Шэклтон, с вожделением поглядывая при этом на Энни.

— Я понимаю, это не мое дело, — повела плечами Энни, — но не слишком ли много народу для одного трупа?

Стефан посмотрел на нее сощуренными от солнца глазами.

— Да, — согласился он. — Но пусть лучше они участвуют в деле сейчас, чем потом будут ставить нам палки в колеса.

— Вы правы.

Энни пошла назад к своей машине. Все, что могла выяснить на Хилл-стрит, она выяснила, можно было уезжать. К тому же, взглянув на часы, она вспомнила, что ей надо быть еще и на вскрытии.

— Скажите, ну какого дьявола вы так разоткровенничались с журналисткой? — рассерженно выговаривал Бэнкс. — Я что, не предупреждал вас?

— Сейчас, слушая вас, я впервые поняла, что мы живем в полицейском государстве, — произнесла Мэгги Форрест.

Сложив руки на груди, она злыми, полными слез глазами смотрела на Бэнкса. Они стояли в ее кухне — Бэнкс, сжимающий в руке газету «Пост», и Мэгги, которую его приход застал за уборкой посуды после завтрака. Прочитав в Миллгарте статью, Бэнкс сразу же бросился на Хилл-стрит.

— Не забивайте мне голову детским лепетом про полицейское государство. Вы-то сами кто? Студентка, протестующая против какой-то войны, ведущейся неизвестно где?

— Вы не имеете права говорить со мной в таком тоне. Я не сделала ничего плохого.

— Вы так думаете? Вы хоть представляете, какое осиное гнездо вы помогли разворошить?

— Не понимаю, о чем вы. Я всего лишь хотела помочь Люси, но журналистка все переврала.

— А вы настолько наивны, что не могли этого предвидеть?

— Наивность и желание помочь — это, к вашему сведению, не одно и то же, но такому циничному человеку, как вы, это вряд ли понятно.

Бэнкс, видя, что Мэгги всю трясет то ли от злости, то ли от страха, подумал, что зря дал волю своему гневу. Он знал, что она еще не оправилась от душевных ран, причиненных мужем-садистом, потому, наверное, онемела от страха, когда он повысил на нее голос. Он присел к кухонному столу и попытался разрядить обстановку.

— Мэгги, — произнес он спокойным, мягким тоном, — простите меня, но вы создали нам кучу проблем.

— О каких проблемах вы говорите? — спросила, успокаиваясь, Мэгги.

— Симпатии общества — крайне ненадежная опора, и если вы делаете ставку на них, то вас ждет нечто похожее на танцы с дьяволом. Готовьтесь, что в свое время до вас доберутся и съедят со всеми потрохами, и такое может произойти с кем угодно.

— А как, по-вашему, люди могут узнать, что пришлось испытать Люси? Она сама не станет рассказывать об издевательствах над ней мужа, за это я могу ручаться.

— Никто не знает, что на самом деле происходило в доме Люси. А то, что делаете вы, значительно снижает ее шансы на справедливое судебное разбирательство, если…

— Судебное разбирательство? В чем ее обвиняют?

— Вы не дали мне договорить, я хотел сказать: «… если до этого дойдет».

— Простите, но я не могу с вами согласиться. — Мэгги включила электрический чайник и села к столу напротив Бэнкса. — Людям необходимо знать о домашнем насилии. Особенно потому, что помощи от полиции не дождешься.

— Я понимаю, что у вас стойкое предубеждение против нас, но…

— Предубеждение, вы сказали? Это точно. Ведь не без вашей «помощи» я оказалась в больнице.

— Но вы должны понять, что подобные дела мы вынуждены решать со связанными руками. Мы можем действовать лишь в соответствии с той информацией, которой располагаем, и тем, что позволяют нам законы этой страны.

— Это как раз и есть те причины, что побудили меня открыто рассказать о Люси. А кстати, вы пришли сюда не для того, чтобы помочь ей, я права?

— Я здесь для того, чтобы докопаться до истины.

— В ваших устах это звучит высокомерно и надменно. Всем известно, что полиция стремится только предъявить обвинение, установление истины, а также справедливость их не очень-то заботят.

— Обвинения, если с их помощью удается очистить улицы от хулиганов и преступников, помогают обществу. Но очень часто они не срабатывают. А справедливость… это мы предоставляем судам, но во всем остальном вы неправы. Я не могу говорить за других, но для меня главное — это установление истины. С начала апреля я день и ночь занимаюсь расследованием преступления, а расследуя любое дело, я стараюсь разобраться, что произошло, кто это сделал и почему. Я не всегда выясняю истину, но вас бы наверняка удивило, сколько сил я прикладываю к тому, чтобы до нее докопаться. Иногда это создает неприятности для меня самого. Я должен жить с тем, что узнал, это становится частью моего существования. Я словно катящийся под гору снежный ком, после которого склон остается чистым, а я, накручивая на себя слой за слоем, собираю всю грязь и камни, чтобы вы могли сидеть в своих домах в безопасности и тепле и обвинять меня в гестаповских методах.

— Я имела в виду совсем не это. И кстати, я не всегда пребывала в безопасности и тепле.

— Вы хотя бы поняли, что ваш поступок позволяет извратить истину, какой бы она ни была?