Внутренние дела

Ясно чего. Они боялись жить с кем-то под одной крышей. Постепенно Каллен начал ощущать… ощущать. Он не знал, как назвать это ощущение. Оно было очень интимное, очень внутреннее, древнее и являлось следствием этой жары и всех этих смертей. У него закипала кровь. Вскоре она вообще испарится, и тогда его вены и артерии… (Циммерман, как поживаешь? Скажи, как называются эти кровеносные сосуды?)… капилляры высохнут, обуглятся, расплавятся. Огонь проникает в его кости, они загорятся, треснут и развалятся, после чего, лишенный своей арматуры, он рухнет, а огонь будет жечь его кожу, волосы и все остальное дерьмо, пока он не сгорит дотла, и ветер не развеет его пепел, и тогда, слава Богу, все кончится.

Клэр прошептала что-то Вере и удалилась, так же незаметно, как и появилась в комнате. Каллен пристально посмотрел на Веру. Одетая в коричневую котоновую рубашку и белые котоновые штаны, кожаные туфли, с гребнем в непокрытых волосах, она походила на африканку. Место ей где-нибудь на кофейной плантации в Кении, а не в храме анархии, находящемся в Нью-Йорке. Может быть, еще до того, как его кровь окончательно выкипит, он успеет добежать до ближайшего магазина одежды, где купит себе яркую рубашку и шорты, а потом помчится в бюро путешествий доставать два билета на самолет Нью-Йорк — Амстердам — Найроби. Самолет поднимется в небо за несколько секунд до ожидаемого самовозгорания Каллена.

Он спасется, и она станет ухаживать за ним, пока он не выздоровеет. А потом они начнут новую жизнь. Будут убивать слонов и есть, их на завтрак, преследовать напуганных газелей, отдавать приказания черным проводникам и носильщикам на беглом суахили. Они будут жить с ней вдвоем под одной пальмой. Заниматься сексом, веселиться, слушать пластинки и смотреть видеофильмы, подаренные друзьями. У них будет просто райская жизнь.

Вера как-то странно посмотрела на Каллена, как будто он только что перестал говорить. Вместо того чтобы говорить непринужденно и спокойно, как обычно, она заговорила скороговоркой:

— Том был рад за меня. Он сожалел о случившемся с Клэр, ему жаль было Лайзу, но он был рад за меня. И он решил воспользоваться этой возможностью: он всегда ненавидел насилие. Эти люди. Безнадежные. Они убивали и отрезали пальцы. Он подумал, что если подозрение падет на них и все решат, что это они убили моего брата, то их всех выловят или загонят в очень глубокое подполье… и они уже не смогут причинять зло другим. Он отрезал палец на руке моего брата и написал на стене: «Ралей».

Но он просчитался. Смерть моего брата вдохновила кого-то на попытку убить меня. Том этого вообразить не мог. А потом гибель этой черной женщины и ее ребенка в бухте Джамайка, убийство твоего друга, детектива Бермудеса — Джо, мне очень жаль, что так получилось… И Том сдался властям — он сообщил мне об этом по телефону; надеюсь, этот звонок тоже зарегистрирован — так как ситуация стала выходить из-под контроля. Он…

— Разреши мне закончить. Пожалуйста, — сказал Каллен. — Тома обвинят в убийстве Чака, потому что у него был тот самый пистолет, и он хотел отомстить за смерть Джой Гриффит. Но его никогда не осудят, потому что, кроме его признания, нет других доказательств его виновности. Так что подлинного убийцу твоего брата никогда не найдут. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда.

— Что? — Вера шагнула к Каллену. — В чем дело, Джо? Почему ты качаешь головой?

Он делал это, чтобы доказать себе, что все еще способен двигаться. А Вере он хотел объяснить, что дело это никогда не раскроют. Но в то время как он качал головой, его мозг работал очень четко и стабильно.

— Эй, а почему это дело никогда не раскроют? — спросил мозг.

— Потому что люди не смотрят вверх, — ответил Каллен.

Глава тридцать четвертая

— Лайонс? — спросил Каллен. Все мы в одной упряжке.

— Я смотрю тебе прямо в глаза, — ответил Циммерман. — Лайонс пользовался услугами одного мелкого мошенника по имени Хектор Пинера, известного под кличкой Маркс, а также поджигателя-наркомана и по совместительству мокрушника, Роберта Саути, по кличке Бобби Либерти.

— Лайонс?

— Ему, наверное, скучновато было на своем Олимпе, — сказал Циммерман. — Да и работа нервная.

Они сидели в автомобиле «турбо», припаркованном на расстоянии квартала от дома номер 119. Работал кондиционер. Циммерман стоял на улице, когда из парадного подъезда дома вышел Каллен, прикрывая лицо рукой от солнца.

— Так и думал, что встречу тебя здесь, — сказал Каллен. — Как дела, Нейл? Рад тебя видеть.

— У меня все в порядке. Уолш и Дарел мертвы. Да ты знаешь об этом, я думаю. Опять будут похороны.

— А как прошли похороны Кейта?

— Нормально. Было жарко. А тут еще прошел слух о том, что Дарел застрелил Уолша, так что люди обсуждали это событие. Но мать Бермудеса, кажется, ничего не заметила. Так что все прошло нормально.

— Опять будут похороны.

— Дебору будут хоронить завтра, но я не знаю, будут ли какие-то изменения из-за… О черт. Твой… Я хотел сказать «твой деверь», но он тебе не деверь.

Он муж твоей бывшей жены…

— Даг?

— Даг звонил. Он сообщил имя и номер. Это самолет с западного побережья.

— Если я попрошу тебя забыть об этом, ты забудешь, или станешь спрашивать меня, почему я прошу тебя сделать это?

Циммерман посмотрел на Каллена. Переднее сиденье «сааба» никогда не казалось таким широким.

— Как ты себя чувствуешь, Джо?

— Я бы поспал сейчас. Ты думаешь, что кто-нибудь заметит мое отсутствие, если я просплю до Рождества?

— Рождества в этом году не будет. Общество по защите животных не разрешит переправлять оленей самолетами в такую жару.

Каллен заплакал.

Циммерман схватил его за плечи.

— Все в порядке, Джо. Не расстраивайся.

Каллен продолжал плакать.

Он плакал до тех пор, пока возле их машины не остановился «линкольн» Гриняка, шофер которого ехал не по той стороне Семидесятой улицы, так что Гриняк и Каллен оказались лицом к лицу. Они опустили окна своих машин.

Каллен высморкался в гигиеническую салфетку «Клинекс», которую взял в бардачке.

— Я знаю. Какого черта?

— Что слышно о Детройте? — спросил Гриняк.

— Дарел Дин грохнул Уолша, а потом застрелился, — сказал Каллен. — Если в этом деле еще не разобрались, то в левом кармане штанов Уолша находятся волосы, которые он срезал с головы Тома Вэлинтайна. А волосы в пакетике — это собственные волосы Уолша, которые точно такие же, как те, что Ники Поттер вырвала с головы парня, грохнувшего Бермудеса.

— Этот парень — Уолш.

— Да, этот парень — Уолш.

— Все это произошло практически у дверей лаборатории, так что мы сообразили, что к чему, но спасибо тебе за свидетельские показания. Я полагаю, ты присутствовал на месте происшествия.

— Все случилось так быстро, — сказал Каллен. — Но я все равно собираюсь подать в отставку, потому что облажался в этой ситуации.

— Это в кино копы подают в подобных случаях в отставку. В реальной жизни они продолжают работать и лажаться дальше, — Гриняк кивнул подбородком в сторону номера 119. — Что там происходит?

— Все спокойно, — сказал Каллен.

— Ага. А я — принц Уэльский.

— Ты знаешь, что он никогда не носит с собой деньги? — спросил Каллен. — Я имею в виду принца Уэльского. Принца Чарльза. Один из его… конюший, или как их там называют, носит его деньги. Циммерман, ведь такой человек называется конюший?

— Комиссар, а… — Циммерман наклонился к окну. — С вашего разрешения, сэр, я бы хотел отвезти сержанта Каллена домой. Он давно не спал.

Домой? Его цветы, должно быть, уже завяли. Возле двери груды всяких бумаг — счета, объявления о пропавших детях, всякая рекламная макулатура. Повсюду пыль, пыль и пыль. Остатки еды, наверное, покинули холодильник и слушают пластинки Лайл Ловетт.

— Отвези меня к Энн.

— Прежде чем вы уедете, сержант, — сказал Гриняк, — я хочу поблагодарить вас.

Но что он такого сделал? Ах да, он выяснил, что по телефону Гриняка звонили Деборе Дин.