Цена жизни – смерть

Денис был полон новостей. Для начала он поведал, как Вовику удалось бежать из клиники.

Ушлый наркоша поставил койку на попа, добрался до вытяжного отверстия, как-то исхитрился в него протиснуться, хотя вообще-то оно такое маленькое, что кошке пролезть трудно. Пока Вовик торчал под потолком, оборвал проводку в коридоре, поэтому камера его не засекла. Потом прятался под столом дежурного санитара, пока тот ходил проверять, что со светом. А в пересменку, в шесть утра, спер в подсобке рабочую одежду и преспокойно выбрался наружу, охрана-то сонная после ночи дежурства, и народ как раз на выход потянулся — они пропускали не глядя, все же свои…

— А нашел где, у того самого приятеля? — спросил Турецкий.

— Да. Вовик мне сам дверь открыл, и у него чуть глаза на лоб не вылезли. Решил даже, что я ему померещился.

— Что, уколотый уже был?

— В том-то и дело, что нет.

Денис жестом Дэвида Копперфильда извлек из кармана листок и протянул Турецкому.

«…Рахимов Гусейн, 1-я Останкинская, 43. Спросить Викентия Анатольевича и сунуть металлический рубль. Можно бумажку с надписью „рубль“. Николаич, метро „Пушкинская“…»

— Что это за агентурная сеть?

— Вовик умирал, как брат Митька…

— И ты ему дозу раздобыл?

— Каюсь, Александр Борисович, но заметьте: исключительно для пользы дела. К тому же одной больше, одной меньше… И опять-таки я его тут же обратно в клинику поместил. Как-нибудь простится мне на Страшном суде.

— Кто эти люди? — Турецкий ткнул в бумажку. — Какое они имеют отношение к нашему дражайшему Вовику и, главное, к Промыслову?

— Пока не знаю. Вовик уверял, что народ солидный и может многое рассказать при правильном подходе.

— Что ж он сам не поговорил с ними, подхода не нашел? — раздраженно спросил Турецкий.

— Говорит, не успел. Взялся завязывать, а тут мы нагрянули.

— А происхождение дневника он тебе объяснил?

— Да! Дневник его попросили спрятать — то ли Жека, то ли от Жеки… Не помнит, был уколотый.

Мне восемнадцать лет, моя будущая специальность — биохимия.

Я окончила первый курс, сессию сдала на «отлично», правда только с третьего захода. Но в данном случае важен результат, а не процесс, верно? Кроме того, имеется еще и побочный результат: родители улетели на свой ненаглядный Байкал, так и не дождавшись меня, и теперь мне самой придется доставать билет.

В Москве жарко. Я отправилась на разведку в кассы Аэрофлота и ужаснулась: если не хочешь переплачивать втрое, притом что билет до Иркутска и так хорошо за сотню рэ затягивает — стой двое суток в очереди. Безвылазно! И скорей всего, без особых гарантий на успех.

Ближайший рейс, на который официально есть места, — через две недели. И, как уверяют старожилы, пока я достою, они, скорее всего, закончатся.

Я в трансе. Придется прибегнуть к крайнему средству. Я долго уговариваю себя, что в этом нет ничего предосудительного, что такова человеческая природа, что им, возможно, будет даже где-то в чем-то приятно. В общем, ни в чем я себя не убедила, но позвонила им обоим. И они оба конечно же восприняли мою просьбу достать билет с радостью и как руководство к действию.

Я называю себя стервой и даю обет вставать в шесть утра и совершать пробежку вокруг квартала в течение недели. Если попаду на Байкал раньше — пробежка заменяется пятиминутным купанием.

Они мужественно несут вахту, как и подобает героям-любовникам (правильнее сказать, героям-поклонникам). Вечером они наперебой докладывают о головокружительных махинациях, в которые пустились, и ближайших радужных перспективах моего отлета. Я почему-то уверена, что, будь нужда срочно улететь кому-нибудь из них, стояли бы они как миленькие в очереди, совершенно уныло и кряхтели бы по поводу советской действительности. Отсюда вывод: героизм моих ГП (героев-поклонников) носит ярко выраженный гормональный характер.

Однако утром билет уже у меня на руках, на сегодняшнее число! Я сдержанно выражаю свою безмерную благодарность обоим ГП, даю телеграмму в Иркутск ДСДД, чтобы договорился про вертолет, и экстренно собираюсь.

Но самое ужасное обнаруживается при посадке в самолет!

Они летят со мной. Оба ГП, вот так номер! Пока не вышел казус с билетом, я не говорила им, где собираюсь провести лето. Но раньше я считала это легкой предосторожностью, а теперь понимаю, что на сто процентов была права.

Я пытаюсь уговорить их отказаться от этой идиотской затеи и остаться в Москве — разумеется, совершенно бесполезно, проще переубедить телеграфный столб. Пару телеграфных столбов.

Если бы я умела закатывать истерики, но увы, увы. В конце концов, я беру с них множество железных обещаний и связываю суровыми договоренностями: не мешать мне работать и не травмировать психику родителей. Легко сказать! Боюсь, сам факт наличия сразу двух ГП в нашем семейном лагере напрочь выбьет их из колеи. Взлетаем. Я засыпаю, и мне снится, как я выступаю перед аудиторией с речью в защиту полиандрии. В девятнадцатом веке, говорю я, многомужество бытовало у алеутов, мужья же в таком случае обычно приходились друг другу просто братьями… Конечно, я просыпаюсь в холодном поту.

Оба ГП — мои сокурсники.

На ГП-1 я обратила внимание первого сентября, и все остальные тоже: он вообще был первым, что бросалось в глаза. ГП-1 пришел с огромным ранцевым опрыскивателем, наполненным пивом, и поил всех желающих, нужно было поднести шланг ко рту на некотором расстоянии, а он открывал вентиль и играл с напором. Само собой, он сразу стал центром всеобщего внимания и праядром, вокруг которого произошла концентрация прогрессивных сил. Я тоже была частью прогрессивной силы и страшно этим гордилась некоторое время, целый месяц пожалуй.

И ГП-2 постоянно вертелся где-то рядом. Собственно, в разряд ГП именно он перешел первым. Приглашал меня в Ленком, в Театр миниатюр и на Таганку, заодно — к себе домой смотреть видик, впрочем, интимным свиданием это нельзя было назвать, народу набивалось как в очереди у театральных касс. Кстати, сам ГП-2 за высокие физические кондиции был принят в почетную боевую группу театральных ломовиков. Я однажды присутствовала при «боевых действиях». Весьма впечатляюще. Они в количестве полусотни человек, а может и больше, выстраивались параллельно очереди в кассу и в момент ее открытия на — раз-два-три — оттесняли законную очередь в сторону.