Невидимые руки

Он тяжело вздохнул.

— Закон, как наша погода, — сказал он и хихикнул. — Всем кажется, что он мог бы быть и помягче, да только это от нас не зависит.

Меня раздражало его веселое настроение, но потом до меня дошло, что так действует на него выкуренная сигарета.

— Скажите мне, вы бы согласились щелкнуть пальцем, чтобы убить какого-нибудь богача в Китае и получить его деньги в наследство? Безнаказанно.

Он уставился на меня, открыв рот.

— А вы? — спросил я.

Он сложил руки на груди, с выражением футболиста, которому только что показали желтую карточку. Я заметил, что у него был маникюр, одни ногти красные, другие черные, через один.

— Я — филантроп! И горжусь этим! — закричал он. За время разговора он становился все более театральным и развязным. Он менял маски, как будто хотел продемонстрировать их все. — Я люблю людей. Я люблю всех людей и никого не осуждаю. Даже тех, кто когда-то отнесся ко мне несправедливо. Я ни к кому не питаю злобу. Запомните это, дорогой мой. Даже тех, кто на меня клевещет, я тоже люблю. Они делают это по незнанию. Вы не услышите от меня ни одного плохого слова ни о ком.

Я уже не мог понять, насколько искренне он это говорит.

— Прощение, — сказал он, — это самое легкое дело в жизни. Прощение нам всем необходимо так же, как и любовь.

Я попытался найти способ прервать его проповедь, но никак не мог придумать ничего умного. Пришлось слушать.

— Если бы я не оказался на том месте, где я оказался волею судьбы, — сказал Малтек, — я стал бы священником. И сделал бы церковь открытой для всех. Превратил бы ее в храм любви, каким церковь, по сути, должна быть. Пусть придут все страждущие. Пусть придут ко мне все невоспитанные, неухоженные дети, а не только те, кто хорошо себя ведет и обласкан родительской заботой. Эти, конечно, тоже, но и все другие: уличная шпана, хулиганы, кошмар полицейских участков. Я сказал бы им, что никакой роли не играет, какими они были, что они натворили, потому что людей создал Бог. Все, что мы делаем, мы делаем потому, что так хочет Бог. Он вложил в нас возможность стать тем, чем мы стали, когда создавал нас.

Его торжественный тон исчез.

— Я хочу сказать, что Бог любит несчастных педиков, иначе это не Бог!

Он бросил на меня возмущенный взгляд.

— В моей церкви, — сказал он, — нашлось бы место и для вас, независимо от вашего послужного списка.

Он закашлялся, но я не использовал шанс прервать его монолог, решив дать ему выговориться.

— Что дороже всего? — спросил он. — Нефть или алмазы? А может быть, вода?

Его было не остановить, он больше не ждал ответов на мгновенно возникающие у него в мозгу вопросы. Мне казалось, что он не видел меня.

— Что дороже всего? Это же совершенно бессмысленно. Индейцы дарили друг другу «потлач». Один вождь присылал другому шкуры двух бизонов. Тот был обязан подарить в ответ что-то более ценное. Смысл был в том, чтобы превзойти дарителя своим даром. Вместо двух шкур восемь. Вместо двух коней пять. И так без конца. Иногда дело доходило до абсурда. Вожди приносили в жертву своих собственных воинов и дарили связки скальпов своему соседу. Ха-ха! Что скажете?

Я подумал, насколько маргинальны были его познания.

— Итак, что же за «потлач» вы мне принесли?

Я услышал, как в соседней комнате кто-то довольно громко говорит по телефону.

— Мы действуем ради собственной выгоды. В бизнесе в том числе. Мы наиболее эффективно помогаем друг другу, когда думаем о себе. Мои клиенты думают о своих интересах, я думаю о своих интересах, и обе стороны остаются довольны. Это странно, может быть, но так обстоят дела. Рука помощи должна оставаться невидимой.

— Ваша контора помогает людям? — сказал я. — Интересно, как? В чем состоит ваш бизнес, если не считать номеров со шлюхами и продажи грязных журнальчиков?

— В чем мой бизнес? — переспросил он и рассмеялся, словно курица закудахтала. Потом стал серьезным. — Знаете, я мог бы сидеть и болтать до бесконечности. Вы, конечно, тоже. Но долг зовет. У меня в подвале большая партия товара, — он засмеялся, — надо его распределить.

Он бросил взгляд на телохранителя, сидящего у двери в углу.

— Какие у вас отношения с Фредериком Гюнериусом? — спросил я.

Малтек пожал плечами:

— Доверительные. Партнерские. Я продаю, он покупает.

— Что он покупает?

Малтек улыбнулся:

— Не волнуйтесь, ничего незаконного. Но в то же время он, очевидно, не захочет, чтобы я стоял на площади с мегафоном и распространялся о его делах.

— Можете сами выбирать, где мы продолжим беседу. Здесь или в участке?

Он расхохотался. Кажется, он был простужен.

— Вы же были в магазине, да? Тогда вы знаете, что у меня имеется в наличии. Гюнериус обладает весьма своеобразным вкусом, доложу я вам.

Он покивал головой и уставился на меня.

— Мальчики?

— В каком смысле «мальчики»?

— В последний раз, когда я был у него на вилле, вы садились в машину с мальчиком. Что он там делал?

Малтек непонимающе посмотрел, но не на меня, а на телохранителя.

— Вы там были два дня назад, — продолжал я. — И с вами тогда был несовершеннолетний юноша. Кто это был? Что он там делал?

— Это вам привиделось, — сказал Малтек равнодушным тоном, но смеяться на какое-то время перестал.

— Как часто вы доставляете товар лично клиентам?

— Редко, — сказал Малтек и улыбнулся. — Так редко, что осмелюсь утверждать: никогда. Ведь во время допроса лгать не полагается, верно? А кстати, о холокосте… Вы знаете правду о холокосте?

— Расскажите мне лучше о госпоже Гюнериус, — сказал я. — Что у вас с ней произошло?

— Послушайте, — сказал Малтек. — В конце концов, очень может быть, что Гюнериус грешит онанизмом. Меня это не касается, хотя, если хотите знать мое мнение, я тоже думаю, что это свинство, между прочим.

Он опять развеселился, обменявшись с телохранителем многозначительным взглядом.

— Когда мужчина становится законченным эгоистом, как вы думаете? — сказал он. — Когда он спустил. — Он поднял палец. — А когда мужчина думает о партнере? Правильно. Пока он не спустил. Согласны?

И тут я снова вспомнил того сутенера из Кракова, словно только сейчас, год спустя, мне удалось прояснить себе подробности нашей встречи. Может быть, полицейские нашли его тело за мусорными баками и отметили в протоколе факт смерти, посчитав, что это был самый простой выход для всех сторон, и закрыли дело, даже не начав поиски предполагаемых убийц. А может быть, его товарищи начали собственное расследование, которое не дало никакого результата. А может быть, они даже обрадовались, подумали, что теперь им легче поделить город. Может быть, ни по ту, ни по эту сторону закона не было людей, которые были бы искренне заинтересованы в выяснении обстоятельств смерти Кашоровского.

— Людьми часто движет зависть, — сказал Малтек. — Это отвратительное чувство нельзя недооценивать. Я это уже давно заметил. Даже мои деловые партнеры предпочли бы втайне порадоваться моим неудачам, чем смотреть, как ловко я проворачиваю очередную сделку. У них камень за пазухой, и при случае они с удовольствием запустят этим камнем в мою оранжерею. Я так и вижу, как у них руки чешутся!

Я подумал о той пьянящей радости, которую ощущал, когда бил железной трубой по сутенеру с единственной целью — убить его. В моей власти было тогда решить, оставить этой свинье жизнь или отправить на тот свет.

И не такую ли радость испытывал Малтек, когда к нему в лапы попадали его враги, и, понимая, что он может с ними сделать, соглашались на все его требования, признавали все, что угодно, предавали кого угодно?

— Но какова цена, которую надо заплатить за успех? — спросил он. — Я продаю товар бочками, понимаете? И никакого конца не видно. Стоит мне получить новую партию товара, как через два-три дня его уже нет. Расходится сам по себе. Понимаете? Никакого маркетинга, никаких расчетов, никакой статистики, вообще ничего такого не требуется. Порнография — это вечный двигатель, которому не нужна смазка.