Исчезнувший поезд

– Фотолюбители, мать их! Интересно, какое это падло нашептало ему о самоубийстве мальчика, о его предсмертной записке и о том, куда этот вот «случайный снимочек» надо отправить – в порядке помощи милиции от общественности?

Тут встрял Старик.

– Я с тобой согласен. Потому что даже у нас на Богомольца нет и близко таких телеобъективов, чтобы «случайно» за четыреста метров давать такое качество.

– Думаешь, Контора?

– А я знаю? Лет пять назад сказал бы – ни в коем случае. А сейчас? Ты же видел, какое они там, на Владимирской, строительство развели.

Генерал согласился.

– А что ты хочешь? У них же при Андропове управления, как кролики плодятся – седьмое, девятое, двести двадцать пятое! Черта лысого с рогами хата, а не государственная безопасность.

Старик переждал взрыв генеральского гнева и проворчал:

– Все равно не сходится. Ну, наступил Сирота чекистам на мозоль, пусть даже на яйца. И что? Две минуты работы – снять трубку, позвонить, куда положено, и завтра Сироту в говновозы не возьмут, а не то, что в милиции не оставят. Но чтобы невинного, да еще и больного пацана в петлю толкать и всю эту комедию со случайными фотографиями, посмертными записками и специнспекциями устраивать – извини, но даже они еще до этого не доросли.

– А если не они, то кто? Потому что специнспекцию я возьму на себя, мол, ближе не установленные преступные элементы в порядке мести принципиальному сотруднику милиции… и все такое прочее.

Старик поднялся и вернулся в рамки субординации.

– Писать, товарищ генерал, это ваше дело, а мое – устроить кое-кому проверку на вшивость. Причем такую, чтобы мотня треснула.

И вышел.

– А со мной что, товарищ генерал?

– Официально я тебя отстраняю от каких-либо дел в связи с якобы служебным расследованием. А неофициально – чтобы с этой минуты ты безоружный даже в туалет не выходил. Сел на очко – одной рукой штаны держи, второй – «стечкина». Рыпнется кто-то – стреляй без предупреждения. На работу тебя будут привозить и отвозить. А там посмотрим. Вдруг, все намного проще. Помнишь историю с Байковым кладбищем? Может, этот несчастный паренек увидел ночью что-то такое, чего не должен был видеть. В конце концов, не все то, что серое, то кагебе.

Уже в тот вечер наши оперативники, которые тайком в облезлом такси сопровождали служебный «газик», на котором меня подбросили домой, засекли «жигули», которые прилепились к «газику» еще на площади Богдана. Эта машина с ровенскими номерами плелась за нами до самого моего дома, после чего спокойненько через улицу Боженко, Корчеватое и Мышеловку дернула на Кончу Заспу. А там оторвалась от наших оперативников классическим способом. «Жигули» подъехали к воротам какого-то ведомственного пионерского лагеря, открыли ворота, въехали, закрыли ворота и спокойненько покатили главной аллеей между корпусами. Пока наши ребята советовались, догонять пешком или открыть въезд, оказалось, что за одним из корпусов через большой пролом в заборе подозрительная машина выкатилась на лесную дорогу – и ищи-свищи!

На следующий день меня демонстративно повезли на Богомольца, якобы в специнспекцию, а на самом деле – в архивы. Там я до вечера листал ориентировки за последние несколько лет, пытаясь найти хоть что-то похожее на массовое исчезновение киевлян вместе с поездом метро. Единственной стоящей внимания оказалась информация из Эстонии. Там две супружеские пары исчезли вместе со своими новенькими «Волгами» последней модели по дороге из Тарту в Ленинград. Хотя в операции кроме милиции были задействованы внутренние войска, пограничники и даже военные аквалангисты, не нашли даже малейшего следа. Совпадало приблизительно время, когда обе машины с экипажами в последний раз видели случайные свидетели на автозаправке – двадцать один ноль-ноль. Версий было много, но ни одна из них не подтвердилась.

Где-то ближе к концу рабочего дня Старик начал обещанную «проверку на вшивость». Я вышел из парадных дверей, но вместо того чтобы сесть в «газик», пошагал под зданием Управления на конечную остановку второго троллейбуса. По дороге я делал вид, что заглядываю в бумаги, которые вынимаю из папочки. Хвост прицепился сразу. Но это мне уже потом рассказали, потому что я все время изображал забацанного мента. Для внешнего наблюдения эта сторона улицы очень неудобна, потому что здесь почему-то всегда мало людей. Народ преимущественно толчется возле входа в Софию или фотографируется под памятником Богдану Хмельницкому. Поэтому мой сопровождающий, наверно, обрадовался, когда между ним и мной оказалась пара человек, которые лениво поднялись с лавочки в сквере и тоже двинули на остановку. Вообще, в этом что-то было – пасти милиционера под самыми окнами киевской милицейской Управы.

Троллейбус подкатил и раскрыл двери. Я прижал папочку локтем и вошел одним из первых. Сопровождающий, изображая вежливость, пропустил в салон остальных пассажиров. Все правильно, первая заповедь ищейки: в транспорт садись в последнюю секунду, потому что объект наблюдения может неожиданно выскочить в предпоследнюю.

В троллейбусных динамиках прохрипело: осторожно, двери закрываются, следующая остановка – улица Ирининская. Между ищейкой и все еще открытой задней дверью остался один-единственный человек: уже немолодой мужчина, который, сопя, пристраивался, как ему лучше войти. Я уже сидел, сунув нос в раскрытую папочку. Бабахнула передняя дверь, зашипели отпущенные тормоза.

И в это время тот неуклюжий пожилой мужик мгновенно, с разворота, изо всех сил ударил ищейку локтем в солнечное сплетение. Даже квакнуло. Неизвестный начал складываться пополам, а Старик (потому что это был он) рывком обернулся, схватил топтуна обеими руками за локти, резко выровнял и коленом снизу, что было сил, ударил его в пах. Это был фирменный «дуплет» Старика, о котором рассказывали легенды в следственных изоляторах, на этапах и в колониях.

От неимоверной боли и отбитой дыхалки неизвестный вырубился. Он бы упал на асфальт, как подкошенный, но те двое с лавочки материализовались за его спиной, заломили руки назад и защелкнули наручники. После этого внесли бессознательную добычу в троллейбус и заорали водителю:

– Милиция! Задержание опасного преступника! Гони скорее, тормознешь на той стороне под райотделом.

Это тоже была придумка Старика – затащить неизвестного не в главную Управу, а в райотдел, чтобы те, кто его послал, поломали голову над философской категорией случайности и закономерности. Кстати, пистолет ищейки и его документы перекочевали в карман Старика еще в тот момент, когда парню надевали наручники.

В райотделе наша добыча, ко всеобщему удивлению, начала приходить в себя. Поэтому я перестал прикидываться озабоченным и возвернул топтуна в первоначальное состояние ударом рукоятки своего «стечкина» по его затылку.

– Копыта не отбросит? – озабоченно поинтересовался дежурный по райотделу.

– Да где там, – отозвался один из наших. – Накачанная, стервь, мускулы на руках, как у Жаботинского. Если бы не товарищ подполковник.

Дальнейшее развитие мысли оперативника оборвал сам Старик.

– Ребята, боюсь, мы фраернулись. Кажется, мы лампасника взяли. Это армейский литер. Все чисто – и ксива не липовая, и волына его. Вообще-то было известно, что наш Старик переходит на «феню» исключительно в шоковом состоянии. Этот чрезвычайно редкий момент мы как раз и наблюдали. Впрочем, старый партизан достаточно быстро опомнился, позвонил Генералу, кратко и четко все доложил, внимательно выслушал, сказал: «Будет сделано!» и положил трубку. Потом приказал дежурному по райотделу:

– Звони в войсковую комендатуру, пусть забирают своего орла.

– А что я им скажу?

– Как всегда в таких случаях: во время оперативных мероприятий вызвал подозрение своим поведением, на просьбу предъявить документы начал ругаться. Пытался выхватить оружие, одним словом – ты звони, а мы пошли объяснения писать. Потом расскажешь, что и к чему.

Потом дежурный действительно рассказал все с подробностями. Войсковики приехали достаточно быстро, без комментариев написали расписку в получении старшего лейтенанта, его оружия и документов и отбыли вместе с ним. Единственное, что удивило дежурного, так это то, что вместо милицейских наручников, которые еще мы сняли со старлея и забрали с собой, ребята из комендатуры одели на офицера свои.