Куколка

А сейчас был апрель. Истерзанное тело очень красивой женщины лежало на полу, прислонившись щекой к залитой кровью картине Шагала. Сотрудники криминологической лаборатории обсыпали все кругом тонкой пудрой, пытаясь обнаружить отпечатки пальцев, они шарили специальным пылесосом в поисках волос и остатков тканей, осторожно упаковывали в специальный пакет кухонный нож, обнаруженный на полу в коридоре прямо у двери спальни, записную книжку убитой и кошелек, в котором можно было обнаружить все, что угодно, кроме денег.

Детектив Стив Карелла делал торопливые заметки в блокноте, а потом вышел из комнаты и направился в холл, где в огромном кресле сидела маленькая девочка. Ноги ее не доставали до пола, а на руках у нее, закрыв глаза, примостилась дремлющая кукла. Девочку звали Энни Закс – об этом Карелле сообщил один из полицейских, когда Карелла прибыл на место преступления. Кукла по размерам своим была почти одного роста с девочкой.

– Здравствуй, – обратился он к ней и сразу же почувствовал дикую нелепость своего положения, здесь была и усталость, потому что дома он не был двое суток, и скука, поскольку ему предстоял новый раунд монотонных допросов, и отвращение к работе, поскольку человеком, которого ему предстояло сейчас допрашивать, была всего лишь маленькая девочка, изуродованный труп матери которой лежал в соседней комнате. Он попытался как можно приятней улыбнуться. Но улыбка получилась довольно вымученной. Девочка ничего не ответила. Она посмотрела на него своими огромными глазами. Она смотрела на него немигающим взглядом и ничего не говорила.

– Тебя зовут Энни, я угадал? – сказал Карелла. Девочка кивнула. – А ты знаешь, как меня зовут?

– Нет.

– Меня зовут Стив. Девочка снова кивнула.

– У меня тоже есть девочка примерно твоего возраста, – сказал Карелла. – Она – близняшка. А сколько тебе лет Энни?

– Пять.

– Ровно столько же, сколько и моей дочке.

– Угу, – сказала Энни. Она с минутку помолчала, а потом спросила. – Маму убили?

– Да, – ответил Карелла. – Да, детка, ее убили.

– Я боюсь заходить туда и смотреть на нее. – Да, лучше тебе туда не заходить.

– Ее убили ночью, да? – спросила Энни.

– Да.

В комнате воцарилась тишина. Снаружи до Кареллы доносились обрывки разговора между фотографом и медицинским экспертом. Он глянул в обращенное к нему детское личико.

– А где ты была прошлой ночью? – спросил он.

– Угу.

– Где?

– Я была здесь, сидела в той комнате. – Она погладила куклу по щеке, а потом снова подняла голову к Карелле и спросила:

– А близняшка – это что?

– Это когда двое детишек рождаются одновременно.

– А… Она продолжала вглядываться в него. В глазах у нее не было слез и они требовательно смотрели на него, словно ждали ответа.

– Это сделал один дядька, – сказала она наконец.

– Какой дядька? – спросил Карелла.

– А тот, который пришел к маме.

– Это был мужчина? А какой мужчина?

– Он к маме пришел. Они вместе сидели в комнате.

– А кто он такой?

– Не знаю.

– Ты его видела?

– Нет. Я сидела здесь и играла с Болтуньей, когда он пришел.

– А кто это Болтунья – твоя подружка?

– Болтунья – это моя кукла, – сказала девочка и приподняла лежащую на коленях куклу. Она даже рассмеялась его непонятливости. Он испытал непреодолимое желание покрепче прижать ее к себе и сказать ей, что в мире не должно быть таких вещей, как остро заточенные ножи и насильственная смерть.

– А когда это было, детка? – спросил он. – Ты знаешь, какой был тогда час?

– Я не знаю, – сказала она и выразительно пожала плечами. – Я знаю только, когда на часах двенадцать часов и когда семь часов, а больше ничего не знаю.

– Ну хорошо.., а скажи, было уже темно тогда?

– Да, это уже было после ужина.

– Значит, этот мужчина пришел после ужина, правильно?

– Да. – А мама твоя знала этого дяденьку?

– Да, – сказала Энни. – Она смеялась и разговаривала с ним. Это – тогда, когда он пришел.

– А потом что было?

– Не знаю. – Энни снова пожала плечами. – Я сидела у себя и играла.

И снова воцарилась тишина. Первые слезы появились у нее на глазах совершенно внезапно, причем лицо девочки в этот момент ничуть не изменилось: оно не сморщилось, губы не задрожали – просто крупные слезинки одна за другой внезапно выкатились из-под ресниц и покатились вниз по щекам. Она сидела совершенно неподвижно и беззвучно плакала. Карелла стоял перед ней, мучительно ощущая собственную беспомощность – здоровенный мужчина, он вдруг ощутил себя совершенно бессильным и бесполезным перед лицом этого горя.

Он подал ей свой носовой платок. Она молча взяла его и высморкала нос, но не попыталась при этом утереть слезы.

– Он бил ее, – сказала она. – Я слышала, что она плакала, но я боялась войти туда. Поэтому я стала играть в.., в то, что мы с куклой ничего не слышим. А потом.., а потом я и на самом деле ничего не слышала.

– Ладно, Энни, – сказал Карелла. Знаком он подозвал к себе полицейского, стоявшего у двери. Когда тот приблизился, он шепотом спросил у него:

– Ее отец где-нибудь поблизости? Дали ему знать о случившемся?

– Фу ты, черт, а я и не знаю до сих пор, – сказал полицейский. Он повернулся к двери и заорал:

– Эй там, кто-нибудь может сказать, связались уже с мужем или нет?

Полицейский из отдела убийств, работавший сейчас вместе с сотрудником криминологической лаборатории, оторвал взгляд от записной книжки.

– Муж сейчас в Аризоне, – сказал он. – Они уже три года как развелись.

Лейтенант Бернс справедливо считался человеком терпеливым и умеющим войти в чужое положение, однако были моменты, когда и он срывался. И это случалось не раз в последнее время, когда Берт Клинг своим поведением просто стал доводить его до белого каления. И хотя он, будучи действительно человеком терпеливым и входящим в чужое положение, всей душой понимал, что у Клинга имеются основания так себя вести, однако он пришел в конце концов к выводу, что больше не может его терпеть в своем участке. Бернс уже успел усвоить, что психология является весьма значительным, если не решающим фактором в работе полицейского, поскольку она помогает понять тот непреложный факт, что в мире просто нет прирожденных преступников, а есть психически неуравновешенные люди, у которых происходит срыв под давлением самых различных обстоятельств. И психология призвана помочь не осуждать этих людей, а относиться к ним с пониманием. Таким образом она вооружает тебя научно апробированным инструментом. И действительно, очень приятно и даже полезно им пользоваться – этим инструментом, который дает тебе в руки психология, – но все это до тех пор, пока какой-нибудь подонок не ударит тебя ногой в промежность где-нибудь ночью в темном переулке. После этого тебе как-то трудно бывает сразу же сообразить, что этот вор, и бандит – просто жертва душевной травмы, которую он получил в далеком и безрадостном своем детстве. Примерно в этом направлении рассуждал он, думая сейчас о Клинге. С одной стороны, он целиком и полностью понимал, что травма, полученная Клингом, достаточно глубока и что нынешнее поведение его объясняется именно этой травмой, но с другой стороны, он видел, что как полицейский Клинг уже просто перестал отвечать самым элементарным требованиям и терпеть это дольше невозможно.

– Я хочу добиться его перевода, – сказал Бернс Карелле этим утром.

– Почему?

– Потому что он развалит всю работу моего отдела, черт побери, вот почему, если ты уж так хочешь знать, – сказал Бернс. Ему было неприятно разглагольствовать на эту тему и в обычной обстановке он не стал бы спрашивать чужого мнения относительно принятого им лично решения. И в то же время он чувствовал, что это его решение не может считаться окончательным и бесповоротным, и поэтому злился. Ему вообще-то всегда нравился Клинг, но в последнее время он явно перестал ему нравиться. Он все еще считал, что из него мог бы выйти отличный полицейский, но с каждым днем убеждался, что тот не оправдывает возложенных на него надежд. – У меня и без него хватает паршивых полицейских, – сказал он вслух.