Невидимые руки

Внезапно на меня накатила усталость, я почувствовал себя совершенно измотанным. Мы сидели рядом с камином, и жара в комнате была невообразимая.

— Но я не понимаю, что нового я могу рассказать. — Теперь он вел себя менее агрессивно. — Все мои показания уже запротоколированы.

— Есть одна деталь, — сказал я. — Может быть, она и не очень важная. Однажды вы сказали, что Мария хотела больше времени проводить у вас дома, даже жить с вами и Кристиной. По вашим словам, она спрашивала о том, нельзя ли ей сменить школу… Это так?

— Да, несколько раз она упоминала об этом.

Он насторожился, это было видно.

Я не имел ни малейшего представления, как продолжить.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что мать Марии, — сказал я, — не думает, что Мария действительно этого хотела. Скорее, наоборот.

— Что значит «наоборот»?

— У нее создалось впечатление, что Мария никуда не собиралась переезжать, что она хотела больше времени проводить с ней.

— Но если Мария несколько раз обсуждала это со мной, это не означает, что она ставила в известность мать. Я хотел сказать — Нигер.

Почему я весь напрягся, когда он назвал это имя?

Он покачал головой.

— Но только я не понимаю, — сказал он, — какое отношение это имеет к тому, что ее похитили? К ее исчезновению?

Да вообще говоря, казалось бы, никакого, ответил я, но если я упомянул об этом, то потому, что мне поручено выявить все нестыковки в показаниях, да и вообще подобные вопросы — чистая рутина.

— Вы были у Ингер, — сказал он, и я не понял, вопрос это или констатация факта. — И что же она говорит? Что Мария не хотела переезжать?

— Что-то в этом роде, — сказал я.

Было заметно, что он задумался.

— А что еще вы обнаружили? — вдруг спросил он.

— Простите? — сказал я.

— Какие еще нестыковки в наших показаниях вы нашли?

Трудно сказать почему, от страха или волнения, но только голос его задрожал.

— Пока никаких, — ответил я. — Я знаю, что вы уже отвечали на такой вопрос, но прошу все-таки подумать и ответить еще раз. Вы совершенно уверены, что не было какого-нибудь парня, о котором вы не знали?

Он взмахнул руками:

— Господи! Опять вы про это! — Он глубоко вздохнул. — Да, я отвечал раньше, и не один раз. У Марии не было парня. Если бы он был, я знал бы о нем. Ингер тоже знала бы.

— Бывало много случаев, — сказал я, — когда родители клялись, что у них рос совершенно домашний ребенок, а потом обнаруживалось, что этот самый ребенок убегал с кем-то, с кем дружил довольно длительное время, и при этом никто, включая близких людей, не знал об этом. Подростки большие мастера скрывать свою личную жизнь.

— И тем не менее я вас уверяю, что у Марии не было парня. Ингер скажет вам то же самое, если уже не сказала.

Опять эта уверенность, почти наглость, и на этот раз я почувствовал, что она меня раздражает. Мне захотелось напугать его, вернуть к отчаянию. Он должен был сидеть убитый и заплаканный, а он сидел так, словно это дело больше его не касалось. Я знал, что могу сбить с него эту спесь, если захочу. Я знал, что мне потребуется на это несколько минут, даже секунд.

Я подумал, не намекнуть ли мне, что на его счет есть кое-какие подозрения, что его опять могут вызвать на допрос в полицию. Потом добиться его согласия на повторный допрос в участке. Долго ли он будет сохранять спокойствие в таком случае?

— А как насчет «Нашествия демонов»? — спросил я.

— Что?

— Вы знали, что она играла в эту игру?

Прошло много времени, прежде чем он ответил, что знать ему об этом было не обязательно.

— Вот видите, — сказал я, — случается, что родители бывают удивлены тем, чем занимался их ребенок в свободное от уроков время.

Впервые за все это время я почувствовал себя победителем. Мне показалось, что я зажимаю его в угол. Ощущение было прекрасным.

Я продолжил:

— Поэтому мы вынуждены спрашивать об одном и том же по много раз. Проверять все возможные факты, и те, в которых вы совершенно уверены, и те, о которых вы и не подозревали.

Я осмотрелся. На окне не было занавесок, только комнатные растения на подоконнике. Комната была пуста: ни книг, ни журналов, ни газет, ни чашек, ни сигарет. Словно эти двое никогда ничего здесь не делали, только сидели на диване или на стульях.

— Вы закончили? — спросил Веннельбу.

— Какова была ваша реакция, когда вы узнали об исчезновении дочери? — спросил я.

— Вы считаете, что я должен воспринимать ваш вопрос всерьез? — совершенно спокойно ответил он.

— Какая первая мысль пришла вам в голову, когда вы узнали, что она пропала? — продолжал я.

— Я подумал, — тихо сказал он, — о бездарных отечественных полицейских и о том, что, видимо, они никогда не сумеют ее найти.

Я не знал, что на это возразить. Даже если я продолжу задавать вопросы, он будет раз за разом ставить меня в тупик. Мое поражение стало фактом. Я зашел слишком далеко и был разбит.

— У вас есть фотографии Марии? — спросил я.

— Нет, — ответил он.

Он смотрел на меня с вызовом, словно ждал любого предлога, чтобы взорваться от возмущения.

— У каждого человека своя манера переживать скорбь, — сказал он чуть погодя в ответ на вопрос, который, как он понял, я хочу задать. — Вы наверняка вели бы себя по-своему на моем месте. Так что если допрос закончен, то вам лучше уйти.

Он больше ничего не сказал, а кивнул в сторону двери, которая вела, видимо, на кухню.

Мы встали. Жена вошла, держа в руке кофейник.

— Уже уходите? — спросила она и испуганно вскинула брови.

У нее был совершенно другой вид, чем час назад, когда мы поздоровались. Тогда она казалась беззаботной, как будто и не слышала об исчезновении Марии.

— Все в порядке, дорогая, — сказал Веннельбу. — Ему надо в участок, он же на службе.

Она стояла, прислонившись к двери. Ее жалобный голос и угнетенный вид наводили на мысли о чем-то нездоровом, что ощущалось в стерильной обстановке этого дома.

Когда я открыл наружную дверь, Халвард остановил меня.

— Если вы наткнетесь на какие-нибудь улики… — он помедлил, — …тогда держите их при себе, не надо приходить и дергать меня. Вы делаете только хуже. Это понятно? Сообщите, когда ее найдете. А до этого я не хочу знать, чем вы там занимаетесь. Найдите ее и сообщите мне, хорошо?

Я не ответил.

— И мне кажется, что Ингер сказала бы вам то же самое. Ей и без того трудно, а вы заставляете ее заново все переживать.

Я вышел под дождь. После натопленной комнаты я испытал облегчение, оказавшись на улице под низким темным небом с косо бегущими черными полосами туч.

Веннельбу что-то прокричал мне вслед.

Я обернулся. Он стоял под козырьком парадного подъезда.

— Закройте дело! — кричал он. — Помощи от вас никакой!

Дождь стучал по мостовой. В окне я увидел чье-то бледное лицо. Я сначала подумал, что это не лицо, а отражение просвета между туч на стекле, но оно пошевелилось. Я подумал о будущем ребенке, которому суждено родиться в этом доме, прожить с родителями до четырнадцати лет и бесследно пропасть, будто его никогда не было на свете.

Анна-София позвонила мне на трубку в тот момент, когда Ингер открывала дверь.

— Где ты? — спросила она.

Я посмотрел на Ингер, она повернулась и ушла в комнату.

— Я на работе, — сказал я.

— Я только что звонила туда, — сказала она.

— Я не в кабинете, я в архиве.

Это получилось непроизвольно. Я не успел подумать, как уже сказал.

Пауза.

— Когда вернешься?

— Не знаю. Скоро позвоню, хорошо?

Еще пауза. Я слышал ее прерывистое дыхание. Или это был плач?

— Хорошо? — повторил я, но знал, что она не ответит.

Я прервал разговор и отключил мобильный телефон. Когда я вошел в комнату, Ингер уже поставила поднос с двумя стаканами на стол.

— Вы за рулем? — спросила она.

Я махнул рукой: