Лонтано

– И это семейное тепло!

Эрван не ответил.

– Ты должен поговорить с Гаэль, – продолжил Морван. – Ты должен сказать ей, что мы все рядом и любим ее.

– Проблема не в том, что она сомневается, любим мы ее или нет. Проблема в том, что она нас ненавидит.

– Она повзрослеет. Рано или поздно она поймет.

– А ты? Когда поймешь ты?

Молчание. Орлеанские ворота. Эрван чувствовал, как в нем поднимается гнев…

– Как ты можешь бить жену? – взорвался он.

– Это касается только нас.

– Как ты вообще можешь бить женщину?

– Мэгги не женщина. Не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Она сильнее меня.

– Я ни разу не замечал, чтоб она брала верх.

– Ее сила в другом.

Эрван со всего маху стукнул кулаком по дверце:

– Ты хоть понимаешь, чем была наша жизнь? – Он приставил указательный палец к своему виску. – Каждый нанесенный тобой удар здесь, в глубине моей памяти.

– Прекрати этот спектакль: мне кажется, я вижу себя.

– Я никогда не буду тобой. Ты нас уничтожил. Лоик с его наркотиками. Гаэль с ее ненавистью. И я сам, который по уши залез в преступления других, чтобы забыть те единственные, которые идут в счет: твои.

Морван резко затормозил и вывернул на полосу для экстренной остановки. Эрван всем лицом налетел на приборную доску из орехового капа и подумал, что сейчас выстрелят подушки безопасности.

– Ты что?!

Падре выключил мотор.

– Я объясню тебе положение дел.

– Аллилуйя, – усмехнулся Эрван (у него носом шла кровь). – Я ждал этого сорок два года!

– С твоей матерью… кое-что произошло, когда мы с ней встретились. Наши отношения питались… жестокостью и ужасом. Было…

Казалось, он заколебался. Эрван никогда не видел его таким взволнованным.

– Я не могу сказать тебе больше, – опомнился Морван.

– Это связано с Человеком-гвоздем?

– Хватит, – заключил тот, протягивая сыну бумажный платок.

Эрван уже наталкивался на эту стену: не стоило терять время. Вернемся к делам.

– Как ты его задержал?

– Я тебе уже говорил.

– Нет, ты мне рассказывал, как ты его вычислил.

Морван тронулся с места и мягко влился в поток. Казалось, его грызли собственные признания – те, которых он не сделал. Для него быть искренним означало стать доносчиком.

– Когда мои подозрения пали на Фарабо, я допросил его. И без всякого толка. Просто симпатичный мечтательный мальчишка. Как говорят сегодня специалисты, «стремление к убийству составляло скрытую часть его внутренней жизни». С его расписанием тоже возникали проблемы: на каждое убийство у него оказывалось алиби.

– Как такое возможно?

– Работа в лесу. Он мог рассказывать, что ему заблагорассудится, – его рабочие все подтверждали. Как лбом об стенку. В конце концов я решил его убить. Я тебе уже рассказывал. Он убежал. Я выследил его в лесу.

– Как ты его нашел? И почему пощадил?

– Очень жаль, сынок, но эта тема – табу.

– Для кого?

– Для меня. Некоторые страхи лучше не пробуждать… Никогда мне не приходилось так хреново, как во время той погони. Он знал лес, как негр, а я был всего лишь жалким белым, который его преследовал. На его стороне были все духи, а я был гол…

– Духи, – прервал его Эрван, – ты в это веришь?

– А ты уже начал сомневаться?

Хоть эту невероятную информацию он заполучил: потусторонний мир не был для его отца ни иллюзией, ни суеверием. В подобных расследованиях это козырь. Возможно, Эрван никак не мог приблизиться к новому хищнику, потому что, в отличие от Падре, данное измерение для него не существует.

Морван выехал с окружного бульвара за церковью Сакре-Кёр де Жантийи. Дальше машина запетляла по узким улочкам за Орлеанскими воротами.

И снова у Эрвана не хватит времени спросить обо всем. Он перешел к самому срочному:

– Теперь мы уверены, что Перно был тайным агентом.

– Ну и что?

– Что он для тебя делал?

– Еще раз повторяю, он на меня не работал.

– Что ты про него знаешь?

– Он был специалистом по натяжной пленке.

– Что это такое?

– Пленка для продуктов, которой пользуются на кухне. С ее помощью он душил своих клиентов. А после использования снимал ее: ни следа, комар носа не подточит.

Показалась глухая стена больницы Сент-Анн, настоящего укрепленного города. Эрван был уверен, что сможет подловить отца в чем-то касающемся Перно, – просто надо было дождаться, пока не появится зацепка, кто-то из них наверняка совершил какую-нибудь ошибку…

Он вспомнил об одной детали – лучше уж вскрыть нарыв сразу:

– Согласно расшифровкам разговоров Анн Симони она несколько раз звонила тебе в день своей смерти.

– Точно.

– Зачем?

– Не знаю: я не успел ей перезвонить. Может, почувствовала себя в опасности, может…

Он не закончил фразу, и Эрван решил, что отец говорит правду: соединение каждый раз длилось всего несколько секунд.

– Иво Лартиг – знакомое имя?

– Художник, кажется?

– Да ладно тебе, папа. Парень, который лепит двухметровых минконди, как ты можешь не знать.

– Понимаю. А, да-да. Ты его подозреваешь?

– Я его сегодня допрашиваю.

– А как у тебя продвигается? И что за хрень в Марселе?

Эрван улыбнулся:

– Ну, движемся помаленьку.

– Лучше бы тебе включить вторую скорость. Убийство Перно на первых полосах. Все звонят мне, ты…

– Дай мне еще один день.

Они подъехали к воротам больницы. По знаку Морвана шлагбаум подняли. Привычная власть – тайная, передаваемая по цепочке…

– Твоя сестра в корпусе Брока.

101

Она добыча, самая настоящая.

Глядя на тех, кто столпился вокруг ее кровати, Гаэль представляла их только что спешившимися и разделывающими лань – то есть ее саму – охотниками в алых ливреях, с рожками через плечо. Они вырывали внутренности из ее распоротого живота и бросали взвинченным от запаха крови рычащим собакам.

Она не задержалась в Американском госпитале: ни одного перелома, никаких ран, чудо. Но чудо с помощью дьявола. Ее потащили в Сент-Анн. ГПТ – госпитализация по просьбе третьего лица. У Гаэль даже не было сил сопротивляться. Она уже была под действием успокоительных… готовая к употреблению.

– Все хорошо, дорогая?

Мэгги склонилась над дочерью. Волосы с легким рыжим отливом, множество морщин. Выпуклые глаза придавали ей вид хищной ночной птицы.

Серийным убийцей ее матери была сама жизнь.

Гаэль заметила, что та держит в руке зернышки калифорнийского мака (мать сама выращивала мак на балконе как успокоительное). Продолжая говорить, она жадно грызла их и напоминала какое-то облезлое животное из тех, на кого глазеют в Ботаническом саду. Вот такие мелкие мании и раздражали ее больше всего на свете.

– Все хорошо, Мэгги, – прошептала она. – Я… я хочу отдохнуть.

– Конечно.

Она одарила дочь мокрым поцелуем. Ее Величество Богемная Буржуазность жаловала ей отпущение грехов, бормоча сожаления по поводу следующей семейной трапезы. Отличная шутка!

Мать отошла, и Гаэль смогла рассмотреть остальных: Эрван и Старик, застывшие, как две полицейские дубинки, вперили в нее взгляды столь же мрачные, как и их костюмы; чуть в стороне Лоик, с отсутствующим видом, вожделенно уставился на пустующую койку по соседству. Без сомнения, ему мечталось устроиться здесь, рядышком, и таскать у нее снотворное…

Она прикрыла глаза, чтобы отогнать видение.

«Братья Блюз» шепотом вели свои тайные переговоры:

– Я им не доверяю. Пришли своего парня, пусть присмотрит за ней.

– Есть у меня в группе новичок…

– Отлично.

– Но только на эту ночь.

– Конечно. Завтра посмотрим.

Она улыбнулась, по-прежнему не открывая глаз. За ней хотят присмотреть, тем лучше. Ей говорили о терапии сном, тоже неплохо. Все, кто подвержен депрессии, знают: сон – единственное убежище.

Не важно, что ее план сорвался. И как ее разоблачили. Главное другое: она опять промахнулась. На протяжении недель и месяцев план позволял ей держаться. Но ненависть – это тупик, мираж. Удача, промах ли – привкус остается тот же: горечь…