Хелен

— Я чувствую себя последним идиотом, что пошел на это. Слушай, Блейк, я тебя прекрасно понимаю…

— Ты же наверняка с ней говорил, — сказал я.

— Конечно — и не раз. Только, наверное, у меня опыта побольше. Или чутья. Проститутка ведь не обязана носить значок или повязку с надписью «проститутка». И нет закона, запрещающего уличным девкам время от времени заглядывать в умную книжку. Черт побери, Блейк, если бы мне платили хотя бы по одному доллару за каждую приличную даму, которая, проигравшись в пух и прах в наших казино, выходила затем на панель, я бы давно был богатым человеком. Да, все они приличные и целомудренные, пока не приезжают в Сан-Вердо подержать руку на пульсе Америки. Замужние. У некоторых четверо, а то и пятеро детей. Потом же все они прямо как с цепи срываются. Такое вытворяют, что далеко не всякая профессионалка себе позволит. Так почему же тебя смущает, что эта Пиласки не укладывается в принятый типаж? Что, по-твоему, мы с Чарли затеяли? Хотим тебя одурачить, что ли? Чего ради?

— Не знаю, — тяжело вздохнул я.

— Ясное дело — не знаешь. Слушай, Блейк, выкинь эти мысли из головы. Хоть ненадолго.

Мы сидели и молча ждали возвращения полицейского. Когда тот вернулся, Комински вручил мне карточку с отпечатком левого большого пальца, затем вынул из стола лупу и протянул мне. Я сравнил свежий отпечаток с отпечатками, присланными из Чикаго и ФБР. Они полностью сошлись. Если Комински не затеял какой-то грандиозный обман — а в это я теперь поверить никак не мог, — то девушка из тюрьмы и лицо, которому принадлежали отпечатки пальцев из полицейской и федеральной коллекций, были идентичны.

Я сел на машину и покатил в пустыню, надеясь хоть немного проветрить воспалившиеся мозги. Накатавшись до полного одурения, я пришел к выводу, что меня не столь беспокоит Хелен Пиласки, сколько поведение Чарли Андерсона и Билли Комински. Я ухитрился прожить тридцать семь лет, но за все эти годы никому не удавалось с такой легкостью надругаться над моим достоинством, как Чарли Андерсону. Стоило ему только свистнуть, и — вот он я, вытягиваюсь в струнку, щелкая каблуками. Увы, в Сан-Вердо по-другому было нельзя. Весь наш город функционировал как один хорошо отлаженный механизм. У нас так: либо ты играешь по принятым правилам, либо тебя вышвыривают под зад коленкой. В нашем Сан-Вердо вы не встретите демонстраций, у нас отсутствует всяческая оппозиция, нет расовых волнений, да и уровень преступности — самый низкий на всем Западе. Город полностью подчинялся всемогущему синдикату и управлялся мафией по своим правилам. Блейк Эддиман был в этой игре даже не пешкой, а — песчинкой. Инфузорией.

Примирившись с этой мыслью, я решил, что рыпаться не стоит. Нужно продумать линию защиты и проучить всю эту кодлу.

Добравшись до Сильвер-плейт, я остановил машину и с полчаса посидел, таращась на серебристый песок.

Затем возвратился в Сан-Вердо.

На этот раз, когда Хелен Пиласки вошла в комнату для встреч с адвокатами, вставать я не стал. Дождавшись, пока уйдет надзирательница, Хелен посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась.

— Не понимаю, почему вы веселитесь, — зло сказал я. — Садитесь, — я указал ей на стул напротив.

— Извините, Блейк, — проговорила Хелен, присаживаясь. — Вы просто чересчур серьезно к себе относитесь. Пока меня не было, вы сидели тут и кипели от злости, а когда я вошла, обожгли таким взглядом, точно хотели испепелить на месте. Вы растеряны и не знаете, на ком сорвать гнев и обиду. Да?

— Хватит болтать! — оборвал её я и, вынув из портфеля ксерокопии, сделанные для меня Комински, протянул ей её анкету.

— Вы знаете, что это такое?

Хелен кинула на бумагу равнодушный взгляд.

— Какая-то полицейская анкета.

— Вы же знаете, черт побери!

— Блейк…

— Черт бы тебя побрал! — вскипел я. — Мне надоело играть с тобой в кошки-мышки. Слушай, сестренка, меня назначили твоим адвокатом, и я собираюсь не только защищать тебя, но и выиграть процесс, чтобы утереть нос этим паразитам. Давай поговорим начистоту. Кто ты такая?

Вместо ответа она подтолкнула ко мне ксерокопию полицейской анкеты.

— Нечего вешать мне лапшу на уши. Или ты хочешь уверить меня, что ты и впрямь дешевая польская шлюха, которую вышвырнули из четвертого класса за развращение малолеток, и которая, недоучившись в седьмом классе, вышла на панель?

— Здесь так написано, — кивнула Хелен.

— Зачем ты водишь меня за нос, Хелен? Ты же отлично знаешь, что это не твоя анкета.

— Моя, Блейк.

— Дай мне руку. Левую.

Она протянула мне левую руку, ладонью вниз, и я не смог не восхититься, залюбовавшись её изящными пальцами с красивыми ногтями; впрочем, ногти были короче, чем следовало, и не очень ровные, как будто владелица время от времени кусала их. Однако это ничего не значило. Многие люди имеют привычку грызть ногти.

— Переверни, — попросил я.

На подушечке левого пальца сохранились следы чернил. Даже в нашем сумасшедшем обществе люди не заходят так далеко, пытаясь обвести кого-нибудь вокруг пальца.

— Значит, это ты, — сказал я, указывая на анкету. — Хелен Пиласки. Двадцати четырех лет от роду, полуграмотная воришка, мошенница и проститутка.

— Судя по всему — да.

— Вот, значит, как — «судя по всему — да». Всего четыре слова, но только настоящая Хелен Пиласки, по-моему, их бы не выговорила. Видишь ли, милая сестренка, пусть я и самый обычный пустоголовый американец, отец которого был ничтожным страховым агентом, кое-какие мозги у меня есть. Мне приходилось общаться с такими хелен пиласки. Все они на одно лицо — опустившиеся, абсолютно деградировавшие личности без единой извилины. Хотя проститутки первоклассные. В каждом казино ошиваются. Внешне — супермодели, а копнешь чуть-чуть — внутри пусто…

— Слушайте, Блейк, почему вы не хотите оставить меня в покое?

— Потому что не могу! Я хочу знать, что тут происходит. Я должен выяснить всю подноготную. Кто ты?

— Там все написано.

— Почему ты убила Ноутона?

— Господи, какая вам разница, Блейк? Боже, как скучно. Вы даже не представляете, сколько раз мне уже задавали этот вопрос.

— Я должен знать. Ведь был же у тебя побудительный мотив. Наверняка был. Что тебя подтолкнуло? Он с тобой спал? Ты была его девушкой?

— Его девушкой? — изумленно спросила она. — О, понимаю. Да, пожалуй, была. Какое-то время.

— Он с тобой дурно обращался? Бил?

— Блейк!

Ее голос прозвучал, как удар хлыста. Я поднял голову и… не узнал ее! Я знал, что передо мной сидит Хелен, но — не узнавал. То же прекрасное спокойное лицо, те же глаза, но вместе с тем — было в ней что-то новое, делавшее её почти неузнаваемой.

— Никто не может дурно обращаться со мной, — тихо произнесла она. — А тем более — бить.

Я вытащил из портфеля бумаги.

— Вот, смотри, что здесь написано. Он сделал тебе кучу подарков: брильянтовый браслет, изумрудная брошь — на сумму свыше двадцати тысяч долларов. Норковое манто, сумка из кожи аллигатора. Довольно дорогие пустячки. Должно быть, он любил тебя.

— Блейк, не будьте ослом!

— Какая прелесть! Я бьюсь головой об стенку, пытаясь докопаться до истины, а мне говорят: «Блейк, не будьте ослом!».

— Извините, Блейк. Просто вы выбрали не то слово. «Любовь». Ваше общество напрочь его испортило, как и другое слово — «свобода». Ведь настоящая любовь подразумевает полное отрешение, самопожертвование, бескорыстие… А раз так, то мог ли Алекс Ноутон кого-то любить?

— Я хочу только узнать, почему ты его убила. Для начала. Как я могу выстраивать линию защиты, если я даже не знаю, что подтолкнуло тебя на убийство. Как мне говорить присяжным — что ты убила его, чтобы позабавиться?

— Что-то в этом роде.

— Ты надо мной издеваешься? — вскипел я.

— Ничуть.

Я грязно выругался и вызвал надзирательницу. Я был сыт по горло.