Хелен

Наша тюрьма — это, конечно, не замок Иф. Налоги в Сан-Вердо высоченные, поэтому наши школы, тюрьмы и церкви по праву считаются одними из лучших в стране. Камеры просторные и чистые, с выбеленными стенами и кафельными полами. Комнаты для свиданий с родными и встреч с адвокатами комфортные и прилично обставленные — никакой тут вам ерунды, вроде общения через стеклянную перегородку.

Красотку Шварц, старшую надзирательницу, я немного знал. Высокая статная матрона с одутловатым лицом и слегка заметным немецким акцентом. Хотя злые языки говаривали, что Красотка в свое время зверствовала в концлагере, судя по документам, она покинула Германию в 1931 году. Несмотря на крутой нрав, Красотка порой искренне сочувствовала своим заключенным. Вот и сейчас, когда я упомянул Хелен Пиласки, она кивнула и сказала:

— Я рада. Она, конечно, холодная и высокомерная, но заслуживает, чтобы её защищал такой классный адвокат, как вы, мистер Эддиман.

— Вы ей симпатизируете?

— Моя профессия не дает мне права симпатизировать заключенным. Убийство я осуждаю всегда. Подождите здесь — я её приведу.

Минут десять спустя Красотка вернулась и привела Хелен Пиласки.

Первое, что мне запомнилось в Хелен Пиласки, было не её лицо и даже не фигура, а — походка. Она передвигалась с какой-то переливающейся, кошачьей грацией. Словно балерина. Войдя, Хелен остановилась посреди комнаты, а Красотка сказала, что вызвать её я смогу, нажав на кнопку, и удалилась, оставив нас вдвоем. Роста Хелен была высокого — по меньшей мере пять футов восемь дюймов.

Она смотрела мне прямо в глаза — спокойно и, как мне показалось, с некоторым вызовом. Глаза у неё были иссиня-серые, широко расставленные, рот — большой и чувственный. Золотистые волосы были собраны в пучок на затылке и небрежно перехвачены заколкой. Крепкая спортивная фигура. Бросалась в глаза поразительная прямота, с которой Хелен держалась — такое мне приходилось видеть только в фильмах про африканок, расхаживавших с тяжеленными кувшинами на головах.

Одета Хелен была в тюремное платье из выцветшей голубой джинсовки, слишком длинное и плохо подогнанное; на ногах у неё были простенькие парусиновые туфли. Несмотря на это, Хелен сразу поразила меня как необыкновенно красивая и яркая женщина. Описывая её, я пытался расчленить её красоту на отдельные составляющие, но почти сразу убедился, что это невозможно. Истинно красивой женщина может быть только во всем сразу, включая и то, как она о себе думает и как держится. В этом смысле Хелен Пиласки была неописуемо прекрасна, и, говоря это, я имею в виду не кукольно-бездушную красоту, навязанную нам Голливудом и бульваром Заходящего солнца, но ту истинную красоту, которая стара как мир, красоту, которой поклонялись древние эллины, без устали пытаясь воплотить её в мраморе или живописи. Впрочем, возможно, что такое впечатление сложилось только у меня. Спорить не стану.

Я предложил ей присесть, представился и изложил цель своего визита.

Хелен выслушала меня молча, да и затем, когда я закончил, не проронила ни слова. Она вообще не открывала рта с тех пор, как вошла. Мне стало не по себе.

— Итак? — произнес я.

Хелен промолчала.

— Мисс Пиласки, я ваш адвокат. Это для вас хоть что-нибудь значит? Я ведь не ищу работу на свою голову — просто меня назначили защищать вас, и я собираюсь честно выполнить свой профессиональный долг. Я бы хотел услышать ваше мнение по этому поводу.

— По какому поводу? — спросила она. Кейпхарт был прав. Голос у неё был низкий, спокойный и бесстрастный. Дикция — безукоризненная.

— По поводу того, что меня назначили защищать вас.

— Понимаю, — кивнула она. — Что вы хотите от меня услышать?

— Послушайте, мисс Пиласки, давайте договоримся сразу: если вам что-то во мне не нравится — я сам, моя внешность или…

— Я ровным счетом ничего против вас не имею, мистер Эддиман.

— Кто сказал вам мою фамилию?

— Разве не вы сами? Значит, надзирательница.

— Я только хочу, чтобы вы поняли, мисс Пиласки, — вам необходима помощь.

— Почему?

Вот как это все начиналось — она меня просто бесила. Ее отстраненность, безучастность и наплевательское отношение так действовали на нервы, что в первые минуты я мечтал лишь об одном — послать Хелен Пиласки и Чарли Андерсона ко всем чертям и пожелать гореть вечным пламенем в геенне огненной; поразительно, но при этом меня с не меньшей силой снедало и раздирало другое желание — понравиться ей, заставить её принять меня, понять, что я ей необходим.

Чертовски скверный способ знакомства с клиентом. И — абсолютно неправильный.

— Потому что, — начал я, отчаянно стараясь не терять спокойствия, — вы угодили в беду и вам грозят страшные неприятности. Вас обвиняют в убийстве одного из самых влиятельных и высокопоставленных граждан Сан-Вердо и собираются предъявить обвинение в убийстве первой степени. Вы понимаете?

— Наверное, — безразличным тоном произнесла Хелен. — Вы имеете в виду — предумышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.

— Я имею в виду, что именно такое обвинение выдвигается против вас.

— Разумеется.

— Что значит — разумеется?

— Я ведь об этом уже давно думала. Пусть не слишком долго, но все-таки заранее знала о том, что убью Алекса Ноутона, и именно так и поступила.

— Пока вас ещё обвиняют просто в убийстве! — подчеркнул я. — Вы ведь ещё не признали на следствии, что и в самом деле убили судью Ноутона, или что хотя бы обдумывали такую возможность.

Хелен посмотрела на меня так, точно услышала забавную шутку — не слишком лестный взгляд, но, по крайней мере, нечто новое по сравнению с полным безразличием, свойственным ей до сих пор.

— Могу я звать вас Блейк? — спросила вдруг она. — Или — мистер Эддиман?

— Лучше — Блейк. Нам придется познакомиться довольно близко.

— Хорошо. А вы зовите меня — Хелен, а не Пиласки. Славянские корни моей фамилии могут вызывать у людей ненужные ассоциации. Порой мне самой кажется, что такие фамилии…

— О Боже! — не выдержал я.

— Неужели, Блейк, вы всегда так огорчаетесь, когда люди ведут себя не так, как вам хочется?

— Что вы хотите этим сказать? — тихо спросил я, уже вконец рассвирепев и готовый послать всех ко всем чертям.

— Как и все остальные, — задумчиво произнесла Хелен, — вы очень легко заводитесь. В вас накопилось так много ненависти, страха и недоверия…

— Минутку, черт возьми! Я пришел сюда с предложением защищать вас, мисс Пиласки, а не выслушивать дурацкие нотации…

— А разве я приглашала вас, Блейк?

У меня чуть челюсть не отвалилась.

— Я просила вас меня защищать? — продолжала она. — И — как защищать? Каким способом? Всякими вывертами, которые нужны лишь для того, чтобы легче отправить меня на виселицу? Не играйте со мной в кошки-мышки, Блейк Эддиман, и не вымещайте на мне свой дурной нрав и разочарование. Мне это ни к чему. Думаю, что вам лучше уйти.

Но я не ушел. Я молча сидел и пожирал её глазами.

— Пожалуйста, уйдите.

Я не шелохнулся.

— Вы сбиты с толку и растеряны, — сказала она. — Все вы почему-то не знаете, чего хотите…

— Может быть, это вы сбиты с толку, Хелен?

— Может быть. Я рада, что вновь стала для вас — Хелен.

— Спасибо. Это правда, что вы не хотите, чтобы вас защищали? Или это просто поза?

— Что значит — поза?

— Способ воздействия на людей.

— Так можно воздействовать на людей? Тем, что я отказываюсь от защиты?

— Возможно. Трудно сказать, на что поддаются люди.

— А зачем мне на них воздействовать?

— Не знаю… Послушайте, я здесь не для того, чтобы обсуждать всякую ерунду. Я хочу начать выстраивать линию защиты — чтобы попытаться помочь вам. Давайте начнем. Вы признались в том, что убили судью Ноутона — я прочитал протокол вашего допроса.

— Да, я призналась.

— Вы убили его?

— Конечно. В противном случае, к чему мне было в этом признаваться?

— Бывают причины, — пожал плечами я.