"Эль Гуахиро" - шахматист

— Мой сосед, Фико — он профессиональный ныряльщик, — тоже был с ними…

— И видел, как Фидель за целый день не уступил ни одному из чемпионов? — Рамиро вновь был доволен собой.

— Чико, что ты говоришь? Да если бы… Так ведь они могли стрелять до следующего утра. Фидель силен, как лошадь, сам понимаешь, и не хотел быть хуже. Они дважды поднимались на борт, и оказывалось, что у ребят на одну-две рыбины больше. Фидель говорил, что еще рано возвращаться, и все снова лезли в воду. Пока Рейес не сообразил и не подмигнул ребятам, и Фидель вышел вперед…

— Да чего ты мелешь? Фидель сам не отличный охотник, что ли? Ты видел, какие у него ружья? — Рамиро перехватывал инициативу в разговоре. — Ты, может, будешь настаивать?

— Нет, конечно… я хотел только сказать, что он азартен. А так… Ну что, он превосходный охотник. А этот «чампион» казенный?

— Нет! — Рамиро внутренне содрогнулся, словно черт дернул его за язык. — То… есть… Вообще-то оно мое, но было казенным…

— Ага! Ну, ладно. Ты извини, мы пойдем купаться. — И оба незнакомца отошли к своим вещам.

Рамиро стал собирать подводное снаряжение, складывать в лежавшую рядом объемистую сумку. Натянул на себя одежду и заметил, как большеголовый быстро поднялся и зашагал к дому Дюпона. «Час от часу не легче! Что у него — море в доме? Или пошел принимать ванну? Вот когда надо уходить!»

Рамиро подозвал к себе мальчишек, гонявших по пляжу, и, к их великой радости, раздал им свой улов. Прихватил ружье с поплавком и куканом в одну, а сумку в другую руку и зашагал прочь от пляжа.

— Послушай, чико, — услышал Рамиро, сделавший не более пяти шагов, слова того, кто так интересовался его ружьем. — Ты не очень спешишь? Погоди немного. Сейчас возвратится мой брат.

— Зачем? — И в ту самую секунду Рамиро увидел, как от площадки трехэтажного особняка Дюпона к пляжу торопится большеголовый, а рядом человек в форме «верде оливо», [12] очень чем-то схожий с падре Селестино, священником ближайшего к финке «Делисиас» католического прихода. Огромный, с бычьей шеей, но маленькой головой и длинными руками, падре был смешной на вид, хотя добрый, особенно к ребятам. Любил играть в шахматы и, когда проигрывал — только ему и Педро, — злился и шептал какие-то слова. Педро утверждал — то была отборная площадная брань. Дон Селестино гордился тем, что лучше него никто не знал историю Греции и Рима и все древние, особенно византийские легенды. Он их шпарил прямо наизусть. И теперь, когда сердце у Рамиро ухнуло в брюхо, перед глазами замаячил дон Селестино в черной сутане. А навстречу Рамиро, преграждая путь, шел человек, который вот сейчас, еще минута, — и задержит его. «Черт возьми! Успеть бы вытащить удостоверение. Но как? Как это сделать у всех на глазах?»

Рамиро ощутил холодок — он возник где-то между лопаток и, неприятно обжигая, побежал вниз. И тут же ему почудилось, что он слышит падре Селестино. «Ибо, — был глас, — снова ты узришь меня, и я возвещу тебе грядущее и открою тайну спасения…» Явись мне, — говорил падре, — Господь, и возвести то, что обещал… возвестить… Помню, господи Иисусе Христе, как ты рек, что должно мне приять такие же, как Иову, испытания. Но теперь вижу, что мои страдания тяжелее его: у Иова ведь оставалась жена его, и друзья, и отеческая земля, услада для глаз. Я же лишен всего этого, нищ, сир, без отчизны, без крова, потерял друзей…»

Военный с пистолетом на боку и большеголовый приближались, а голос священника продолжал:

«Совсем не оставь меня, человеколюбец, призри на уста мои и на сердце мое, дай в терпении и благодарности прожить остаток дней и так обрести покой от множества моих утеснений, ибо ты благословен вовеки», — набатом отдавали в висках слова из легенды о мученичестве святого Евстафия.

«Океанолог» остановился. Бежать было некуда, да и как было бежать? Одна надежда на чудо, и он раздельно, от упадка сил, неуверенности, охватившей его помимо воли, тихо произнес:

— А что мне твой брат? Я его ни о чем не просил…

— Да он пошел за деньгами. Продай, я хочу купить твое ружье. Да вот и они идут!

— Нет! — вскричал Рамиро. — У тебя не все дома! Послушай, что за идея! Ты что придумал? — Рамиро искренне возмущался. — Тоже мне! Продай ему ружье, а я, с чем я буду охотиться? Да и не нужны мне твои деньги. Извини, я опаздываю на автобус. — И Рамиро, приветливо махнув рукой, стал неторопливо удаляться от пляжа в сторону, где должна быть автобусная остановка. «Черт его возьми! Вот напасть! Худо им, если увидят что новое, сразу бросаются, как на фортуну».

— Погодите, — остановил его большеголовый юноша.

— Я все сказал! Не продаю! — Рамиро обрел уверенность, а подошедший военный уже говорил:

— Норберто, таких денег у меня при себе нет! Если поедем в Варадеро, там я смогу достать…

— Чего уж теперь, раз ружье не продается.

А в ушах его звучало: «Да будет ему слава, честь, сила, величие и поклонение ныне и присно и во веки веков. Аминь!» Слова эти как прилетели, так и отлетели куда-то в небытие, словно уносимые ветром, и Рамиро еле их различал. Все вытеснила одна мысль: удержать ноги, сделать так, чтобы они не торопились, чтобы против его сознания не заспешили.

Мозг, освободившись от обуявшего его минуту назад страха, работал четко: «Тщательно провериться. Спокойно! На Пятой улице поликлиника с черным ходом. У Центрального сквера общественный туалет с двумя выходами — и сразу скамейки и люди, среди которых можно затеряться и оглядеть каждого, кто выйдет вслед за мной».

Только сев в автобус, Рамиро опустил руку в карман. Там лежали пятьдесят песо и ключ с картонной биркой, на которой стояло: «Е, № 318».

Добравшись до Варадеро, Рамиро около часа удостоверялся, нет ли за ним наблюдения. И только убедившись, что он «чист», выпил два стакана «гуарапо» — сока, тут же на глазах выдавливаемого из стеблей сахарного тростника. Утолив жажду, он улыбнулся самому себе и не спеша отправился искать улицу Е, выходившую на пляжи, и коттедж № 318.

В холле на журнальном столике, где стояла ваза с цветами, ему была оставлена записка: «Луис, располагайся и отдыхай. Меня срочно вызвали в Гавану. Скоро вернусь. Все, что тебе надо, найдешь на кухне и в чемоданах». Он поел и лег спать.

Проснулся Рамиро только под вечер, принял душ и вышел прогуляться. Сразу бросилось в глаза, что улицы, скверы и парки, кафе и бары полны народа. И не американские туристы разгуливали в Варадеро, как это было прежде, а простой, по всему видно, трудовой люд. Это было непонятно и раздражало.

«Зачем? Зачем так хлипко обманывать?» — подумал он. Те, кто рассказывал ему о жизни на Кубе совсем иначе, не могли не знать ее действительного лица. «Глупо! Это все равно, что строить дом на гнилых бревнах. Будет стоять до первого свежего ветерка. Вот так, во многом они недальновидны. Лишь бы достигнуть успеха. И представляют себя непревзойденными. Ну и ладно, это их дело». Рамиро подумал еще, что люди, зажившие на Кубе иной жизнью, и веселятся по-иному. Их радость не показная, она не бьет в глаза своей рассчитанной роскошью и вызывает, черт возьми, невольное уважение своей искренностью.

Утром следующего дня он сел в автобус, который по новой автостраде всего за два часа доставил его в Гавану. Времени у Рамиро было много, и, взяв такси, он поехал в район Мирамар. Мексиканский дипломат, которого он этой ночью должен был навестить, не ждал его прихода. Рамиро имел приказание явиться к нему вечером или ночью, когда тот возвратится после работы домой. Перед этим, однако, следовало изучить обстановку.

Столицу Рамиро нашел неузнаваемой. Внешний вид Гаваны во многом изменился к худшему. Поголовно все дома давно не крашены, большинство улиц нуждалось в ремонте, открыты были только некоторые из некогда шикарных магазинов, автопарк обветшал настолько, что иные машины катили по городу без окон и дверей. Системы кондиционирования воздуха в общественных помещениях, кино, ресторанах, частных домах, за самым малым исключением, повыходили из строя и бездействовали. С городе днем летали москиты, чего прежде, к великой гордости гаванцев, никогда на бывало.