Желтый билет

— Что ты собираешься с ним делать? — спросил я.

— Положу в шкаф под рубашки, — ответил он.

— Хорошее место, — кивнул я. — Никто не станет его там искать.

— Прошлой ночью, — сказал Мурфин, засовывая пистолет под рубашки, — я лежал и думал. Два человека пытались узнать, что произошло с Арчем Миксом, и их убили. Макса и эту Рейнс. И я пришел к такому выводу: будь у них оружие, возможно, их не смогли бы убить. Поэтому я решил взять с собой пистолет.

— И положить его под рубашки. Боюсь, он тебе не понадобится, даже если ты и успеешь добраться до него.

— Возможно, на ночь я оставлю его под подушкой.

— Это правильно.

— Думаешь, он мне не нужен?

— Не знаю, возможно, ты и прав. Мне, во всяком случае, ясна причина смерти Макса и Салли. Они поняли, что скрывается за словом «Чад», и умерли. Исходя из этого, мне, вероятно, тоже следует обзавестись пистолетом.

— То есть тебе известно, что оно означает?

— Кажется, да.

— Что же?

— Ты нашел листок со словом «Чад», потому что Салли не хватило времени дописать его до конца. Я думаю, что хотела написать — Чадди Джуго.

Я наблюдал за Мурфином. Его глаза сверкнули, и он одарил меня одной из самых отвратительных улыбок. Я буквально видел, как работают его мозги, расставляя все по местам. Наконец по выражению лица Мурфина я понял, что в цепи событий для него не осталось белых пятен.

— О господи, — его физиономия сияла, как медный таз, — все сходится, не так ли?

— Да, — кивнул я. — Все сходится.

Фредди Кунц согласился встретиться с нами в баре «Тихий уголок». Обычно там собирались те, у которых были причины болтаться около муниципалитета. Трое из посетителей показались мне полицейскими, у которых выдался выходной день, двое — адвокатами, еще один, юноша с бледным лицом, — репортером. Две молодые симпатичные женщины, похоже, ждали, кто же купит им что-нибудь выпить. Я не сомневался, что их надежды не пойдут прахом.

В баре царил полумрак. Одну стену занимала длинная стойка, другую, напротив, — отдельные кабинки с высокими деревянными стенками. Посреди зала стояли столы со скатертями в красно-белую клетку. Фартуки пожилых, важного вида официантов чуть ли не закрывали их башмаки.

Один из них подошел к дальней кабинке, куда сели мы с Мурфином, махнул по столу салфеткой и сказал:

— У нас сегодня рагу из барашка.

— Это плохо, — ответил Мурфин. — Нам два пива.

Официант отошел, что-то недовольно бурча. Я сидел спиной к входной двери и не увидел, как вошел Фредди Кунц. Но Мурфин заметил его и помахал рукой.

Подойдя к нашей кабинке, Кунц несколько секунд постоял, разглядывая Мурфина, потом меня, потом снова Мурфина. Кажется, ему не понравилось то, что он увидел.

— Ты толстеешь, — сказал он Мурфину. — Лонгмайр, правда, все такой же. Его по-прежнему можно принять за сент-луисского сутенера, попавшего в полосу неудач. И эти тараканьи усы ничего не меняют.

— Я тоже рад тебя видеть, — ответил Мурфин.

— Подвинься, — сказал Кунц. — Я не хочу сидеть рядом с Лонгмайром. От него можно что-нибудь подцепить.

— Твоя мамаша все еще держит бордель, Фредди? — спросил я.

— Нет, она продала его после того, как твой старик наградил ее триппером.

Оскорбления звучали обыденно, даже механически. Фредди почему-то полагал, что именно так должны разговаривать настоящие мужчины. Если же собеседник не отвечал оскорблением на оскорбление, Фредди мог принять его за гомосексуалиста или того хуже, хотя я и не знал, мог ли он представить что-нибудь более отвратительное.

Кунц родился на ферме где-то в Арканзасе почти полвека назад, и, несмотря на тридцать пять лет, прожитых в Сент-Луисе, в его облике сохранялось что-то деревенское. Копна седеющих волос падала в круглые голубые глаза, казавшиеся чистыми и невинными, как вечерняя молитва, пока Кунц не начинал щуриться, и тогда его взгляд становился хитрым, скрытным и даже злобным. Большой римский нос нависал над широким тонкогубым ртом, а тяжелый раздвоенный подбородок говорил об упрямстве, действительно являющемся главной чертой характера Кунца. Природа не обделила его ростом и шириной плеч, а из рукавов дорогого серого костюма высовывались большие и тяжелые волосатые кулаки.

Официант принес наше пиво, принял заказ у Кунца и, недовольно ворча, принес кружку и ему. Кунц отхлебнул пива, вытер рот тыльной стороной ладони и повернулся к Мурфину.

— Может, ты еще раз скажешь, зачем вы приехали в Сент-Луис?

Мурфин рассказал, и Кунц посмотрел на меня.

— А почему они обратились к тебе?

— Они посчитали, что я знаю Арча лучше, чем кто-то еще.

Он обдумал мои слова и кивнул.

— Ты поселился на ферме не в шестьдесят четвертом году?

— Нет.

— Лонгмайр стал крупным специалистом по предвыборным кампаниям, — заметил Мурфин. — Странно, что ты этого не знаешь.

— Ну, я не следил за его карьерой. А если бы в шестьдесят четвертом меня спросили о будущем Лонгмайра, я бы сказал, что из него получится отменный воришка. Или что-то вроде этого.

Мурфин попробовал пива.

— Как ты допустил, что тебя вышвырнули вон?

— Как? — Кунц задумался и, чтобы помочь своим мыслям, уставился в потолок. — Полагаю, я потерял бдительность. После исчезновения Арча прошло дня два, не больше, как мне звонит Гэллопс, этот ниггер, играющий в большого босса, и говорит, что посылает мне помощь из Вашингтона. Я ответил, что помощь мне не нужна. Но он сказал, что я ничего не понимаю. Мы как раз вели переговоры по новому контракту. Мы выставили вполне разумные требования, и переговоры близились к успешному завершению.

— Понятно, — кивнул Мурфин.

— А потом из Вашингтона прилетают шесть парней, которых я никогда не видел. Ко мне они даже не подходят. Но внезапно назначается экстренное заседание совета директоров, и все шестеро сидят там, не за центральным столом, а у стены. Похожие, как близнецы. Лет тридцати-тридцати трех, розовые херувимчики в новых костюмах и начищенных башмаках. И, насколько я слышал, с набитыми деньгами карманами.

— Так что голоса они купили на корню. Вносится предложение отказаться от моих услуг, его поддерживают, шестеро голосуют «за», пятеро — «против», и я вылетаю с работы. А через два месяца я получил бы право на пенсию. Ну, я начинаю разнюхивать, что к чему, и вычисляю, что эти мальчики потратили почти двадцать тысяч долларов, чтобы обеспечить нужный им исход голосования. Доказать это я, естественно, не могу, но думаю, что так оно и есть, потому что Сэмми Нулан, вы помните Сэмми, у него никогда не было и собственного ночного горшка, разъезжает теперь на новеньком «понтиаке». Раньше он мог позволить себе лишь подержанный «форд».

Кунц допил пиво.

— Итак, я безработный, но по-прежнему пытаюсь быть в курсе событий. И узнаю, что профсоюз прерывает переговоры с городом. Без всякого предупреждения. Шестерка, присланная Гэллопсом, предлагает совершенно новые условия контракта. Один из директоров, возможно, ты его помнишь, Тед Гринлиф…

Мурфин кивнул, показывая, что он помнит Гринлифа.

— Так вот, Тед Гринлиф просматривает эти условия и говорит, что эти парни сошли с ума. С ним никто не спорит. Они вежливо улыбаются и дают ему выговориться. А потом кто-то его избил до полусмерти. На следующий день совет директоров получил из больницы письменное заявление Теда об отставке. Письменное, потому что со сломанной челюстью много не наговоришь. Чувствуете, какая тут обстановка?

— Кажется, да, — ответил Мурфин.

— Какие они выставили условия? — спросил я.

— Ну что ж, сейчас я их перечислю. Там много пунктов, но достаточно остановиться на самых главных. Они требуют увеличить жалованье на двадцать процентов и четырехдневную рабочую неделю. Муниципалитет поднимает новые условия на смех. Шестерка Гэллопса, что ведет переговоры от лица профсоюза, не присоединяется к общему веселью. Они лишь улыбаются, но не отступают ни на шаг.

— А рядовые члены? — спросил Мурфин.