Операция "Кеннеди" (СИ)

Голос Шайке за дверью стал громче. Теперь можно было различить не только грозовые интонации, но и отдельные слова — нелестные для собеседника. Наконец, раздался заключительный аккорд — видимо, удар кулака по столу, и в дверях кабинета возник, затравленно озираясь, заведующий международным отделом "Мевасера". Имени его я не вспомнил бы под пыткой. Он выбежал из приемной, даже не взглянув на нас.

— Сейчас тебя позовет, — заверила Ривка. — Он быстро остывает, просто утро такое, неудачное. Надо кофе ему сделать, он с сукразитом пьет... Сейчас столько разного сукразита стали продавать в магазинах, что не разберешь, какой стоит покупать...

— Молодой господин Соболь уже прибыл? — раздался голос Шайке Алона из селектора на ривкином столе. — Давай его сюда.

Я вошел. Шайке сидел в высоком кожаном кресле, спиной к окну, за которым грузовики сновали по мосту Мозеса, в стороне от улицы Петах-Тиквы; рекламный щит на крыше здания библиотеки "Мевасера" призывал граждан страховаться только в больничной кассе "Маккаби". Небо над Тель-Авивом висело серое, пасмурное, да и в кабинете было довольно сумрачно, так что Шайке виднелся темным силуэтом на фоне черной кожи своего трона.

— Заходи, солдат, — пригласил меня Шайке, указав жестом на кресло у стола, — как служба идет?

— Шхем эвакуируем, — доложил я обстановку. — Как ваши дела?

— Да плохо наши дела, — Шайке махнул рукой. — Идиоты, лентяи, работать никто не хочет. Охотятся за дешевыми сенсациями, о деле не думают. Вот Одед у меня сейчас был...

Ах да, заведующего международным отделом звали Одед. Его всегда так звали, сколько себя помню в этом здании, но я за это время двух слов с ним не сказал.

— Представляешь, его ребята нарыли в Нью-Йорке какого-то анонимного типа из ФБР, который готов подтвердить, что весь план убийства премьер-министра был им известен еще летом. И они якобы пытались сообщить об этом нашим, а наши проигнорировали. Он говорит, что там масса доказательств. А я ему пытаюсь объяснить, что анонимно любой дурак может такую сенсацию родить. Вот если бы этот американец назвался, оказался бы какой-нибудь крупной шишкой в ближневосточном отделе...

— А что за доказательства? — спросил я, скорее из вежливости, чем из интереса. Шайке завелся.

— Ну какие, к черту, могут быть доказательства! Меморандум какой-нибудь, докладная записка, письмо. Я таких доказательств могу испечь вагон и маленькую тележку, не сходя с этого места. Они же нотариально не заверены! Ладно, сколько я могу тебе на жизнь жаловаться. Давай, рассказывай, что тут там у тебя.

— У меня репортаж, — сказал я. — Отправлен из Гонконга по электронной почте в прошлую среду.

— Ах да, Георгий мне говорил, что это бомба, что-то историческое... Какая, впрочем, разница. Читай, разберемся.

Я сел поближе к окну, достал из сумки распечатку своего перевода, разложил ее перед собой на столе и начал читать. Шайке слушал, откинувшись на спинку кресла, жадно втягивая зловонный дым своего "Тайма" и изредка стряхивая пепел в здоровенную стеклянную пепельницу, в которой с утра уже скопилась пирамидка основательно — до самого фильтра — прогоревших окурков.

XVII

"Боинг" авиакомпании Cathay Pacific начал снижаться, нагнув тупое рыло, прямо в океан. Десятки раз я слышал и читал о том, что взлетно-посадочная полоса гонконгского аэропорта Кай-Так вдается на километр в тихоокеанскую бухту. Но одно дело услышать, а совсем другое, когда твой собственный самолет пикирует, как машина покойника Гастелло, в изумрудные воды, где полоска бетона неразличима, а видны лишь солнечные блики на ряби морской. Мой сосед, откормленный китайский бизнесмен в костюме из серого твида, явно не новичок на этом рейсе, тоже забеспокоился, даже вспотел. Трудно привыкнуть к цивилизации нашим желтым братьям, подумал я, глядя в иллюминатор на неумолимо приближающийся снизу океан и чувствуя себя внуком Марко Поло. Но вот легкий толчок, и наш "Боинг" уже покатил по серому асфальту в сторону черной клетчатой стеклобетонной глыбы — зала прилета самого крупного в мире терминала гражданской авиации. Так, во всяком случае, определен Кай-Так в брошюре гонконгской туристической ассоциации. И я, хоть не много видал в своей жизни аэропортов, склонен в это поверить.

Пограничный контроль оказался делом нескорым. Бесчисленных пакистанцев, индусов, корейцев и жителей континентального Китая британская погранслужба допрашивала нещадно, с дотошностью, на которую, по мнению многих израильтян, способны лишь наши собственные прыщавые ищейки в аэропорту имени старика Б.Г. Пестрая и шумная очередь к будкам пограничного контроля напоминала свежие кадры руандийской хроники или лучшие времена на Красной площади... На стойках в зале прилета всем не гражданам Британской империи предлагалось заполнить медицинский формуляр на желтой картонке, где я законопослушно указал все данные о поносах, головных болях и резях в животе, постигших меня за последние трое суток. О вчерашнем похмелье я решил не упоминать. Пограничник в синем мундире поспешно отложил мой формуляр в сторону и возвратил мне паспорт со свежим штампом Immigration Service HONG KONG и профилем односпального британского левы. Здравствуй, Ее Императорского Величества колония. Привет тебе из наших Палестин.

Человека, приехавшего меня встречать и ожидавшего прямо за таможенной стойкой, звали Хонг By, что, вероятно, означает по-китайски "само гостеприимство", или "добро пожаловать в Гонконг, дорогой израильский гость". Во всяком случае, именно с таким выражением господин Хонг мне представился, сияя крепкозубой улыбкой на смуглом лице. Как я успел заметить еще в самолете, южная ветвь ханьской нации отличается от своих северных собратьев темной кожей и несколько выступающими угловатыми скулами. Господин Хонг не составлял исключения. Кроме того, — и здесь мой сопровождающий также оказался в струе — жители Гонконга почти поголовно носят очки и изъясняются на вполне сносном диалекте английского языка. Что неудивительно, пока они остаются подданными британской короны. Интересно, что ждет их дальше?.. Возможно, через пару лет носителей очков и английского языка здесь поубавится, но кожа у населения вряд ли посветлеет до привычного нашему глазу бледножелтого оттенка.

— Забавно излагает твой приятель, — заметил в этом месте Шайке Алон, который до сих пор слушал меня, не отрываясь. — Конечно, это не журналистика. Это какой-то Алеф-Бет Иегошуа с Даррелом вперемежку. Придется править, когда будем печатать...

— Да, репортаж действительно не об этом, — согласился я, а про себя подумал, что Матвей, скорее всего, писал эту часть еще до главных событий, в уютном спокойствии своего гостиничного номера в отеле "Пенинсула". Он не знал еще в тот момент, будет ли у него более интересный предмет повествования, чем путевые заметки о посещении Колонии — вот и лил воду, заранее отчитываясь перед Гариком о проделанной налево работе... Шайке Алон кивнул, и я продолжал читать.

XVIII

Господин Хонг усадил меня на переднее сиденье своего просторного "воксхолла" стального цвета. Я сперва решил, что он из ложно понятого китайского гостеприимства предлагает мне вести машину, но потом сообразил, что просто руль у "воксхолла" находится справа — как и у всех остальных автомобилей на дорогах Ее Величества. Хонг завел мотор, и в салоне раздалась сладкая, как сахарный сироп, китайская музыка: ария из тайваньского сериала "Летящая лиса над серебряной горой", как он объяснил мне с гордостью. Покуда в потоке красно-черных такси мы выезжали с многоэтажной аэро-портовской стоянки, я успел выучить все аккорды, используемые тайваньскими композиторами для услаждения слуха своих соотечественников во всем мире. Я подумал, что смог бы, наверное, сам неплохо зарабатывать сочинением китайских шлягеров, если газета "Вестник" почему-либо перестанет меня кормить. Своему провожатому я этого не сказал, а вежливо улыбнулся и отвесил тайваньской эстраде какой-то неуклюжий комплимент, от которого тот просиял, как неоновая вывеска над супермаркетом 7-11.