У каждого свой долг (Сборник)

— Говоришь, нет? — он в упор посмотрел на Рейтера. — А это что такое? — Поперек половиц виднелась едва заметная черточка. — Крышка подполья! Он здесь! Я его по запаху чую…

Бойцы откинули крышку и отскочили в стороны. В тот же миг грянул выстрел. Пуля врезалась в печь, брызнув глиняной крошкой, ударила в крышу.

— А-а, собака, ты так!

Жольдас прыгнул в подполье. Навстречу ему хлопнул второй выстрел. Послышался чей-то сдавленный крик. Глухой удар. Еще удар… Я ринулся в подполье, но помощь моя была уже не нужна. Жольдас справился сам. Дюжий мужчина, едва ли не вдвое здоровее Жольдаса, лежал вниз лицом;

А на дворе и в перелеске пограничники с собаками, натренированными на поисках тайников, уже исследовали метр за метром.

Всходило солнце, когда один из пограничников, сдерживая рвущуюся овчарку, вернулся из перелеска и сообщил:

— Аракс знает свое дело! В лесу погребок. Там и есть оружие. Так ведь, дед? — обратился он с улыбкой к Рейтеру.

Рейтер встал. Дверь комнаты, где находились жена и внуки, была приоткрыта. Он мог с ними проститься, но не захотел. Ненависть к чекистам и недовольство собой подавили все остальные чувства. Молча шагнул через порог…

Я возвращался в управление, когда на улицах там и сям наводили чистоту дворники, когда начинали открываться двери продовольственных лавок. Вскоре прибыли Дуйтис и Крылов.

— Товарищ майор, — доложил дежурный, — Росомаха, выпустив всю обойму из пистолета, одну пулю оставил для себя…

К середине дня 30 апреля операция была закончена. Сотрудники валились с ног. Но что такое усталость рядом с победой над врагом? Банда перестала существовать. И это накануне такого дня. Завтра — Первое мая! Выходите люди смело на улицу. Пойте, веселитесь. Ничто вам отныне не угрожает!

Вечером 1 Мая, укладывая чемодан, я подошел к окну. В открытую форточку доносились песни, нестройный шум веселой уличной толпы.

И вдруг оттуда, где высились готические шпили соборов, взлетела ракета, другая — целый сноп разноцветных огней.

— Смотрите! — невольно воскликнул я.

Крылов подошел к окну.

— Вот он, фейерверк-то. Красиво, черт побери. А!

Когда погасли цветастые фонтаны, я подумал: «Вот и все. Завтра домой. Прощайте, Жольдас и Грета! Я был рад познакомиться с вами. Живите счастливо»…

Чем больше я думал, вспоминал события последних дней, тем сильнее проникался уважением к Крылову. «Ну, а какова же моя роль? Зачем он взял меня с собой? А-а. Понятно! Научить. Приобщить к большому делу!»

Теперь для меня неважен был вопрос о собственной роли: что бы я ни сделал, все в интересах Родины!

А романтика? Была и романтика. Был упорный, кропотливый труд на благо народа. В этом главное!

ВЕНСКИЙ КРОССВОРД

I

ЛЕТУЧИЕ МЫШИ

Ромашко устал сидеть прямо и, откинувшись назад, навалился на парашютный ранец. Широкоплечий и неуклюжий, он выглядел высеченным из камня. Крупный нос, тупой подбородок, глаза прикрыты, и кажется, ничто его не тревожит: ни то, что вот вторые сутки самолет пробирается на восток, ни ночной полет над разбушевавшимся морем, ни стремительный бросок вниз, чтобы уйти от радаров, и даже родная земля где-то далеко внизу.

Еще семь рослых парней, одетых так же, как и Ромашко — в ватники и стеганые брюки, — расположились в узком чреве самолета. Они измотались и лишь изредка перебрасываются словами:

— …На дерево ничего… Чтобы невысокое… Даже лучше, ветки спружинят. Обрежешь стропы и спустишься вниз. Хуже топь…

— Ты прыгал?

— Сколько раз…

Ромашко молчит в полудреме, он весь — олицетворение спокойствия.

В салоне сильно накурено. По временам корпус самолета вздрагивает, словно это живое существо и ему передается напряжение пассажиров.

— Дик! — неожиданно позвал, вероятно, что-то вспомнив, сидящий рядом с ним светловолосый парень. Он только что докурил сигарету и полез в пачку за второй.

Ромашко не изменил позы. Может быть, он не слышал, а может, не хотел отвечать.

— Послушай, Дик! — крикнул парень и тронул его за рукав.

Ромашко нехотя повернул голову.

— Чего тебе?

— Скоро прыгать… — парень посмотрел на часы.

— Дрожишь?

— Ты меня подожди там… Слышишь? Один не уходи…

— Ладно. Ничего не случится.

Ромашко хотел было вернуться в прежнее положение, но пронзительный голос заставил его резко выпрямиться.

— Первий пар бистро прыгай!

Вся команда встрепенулась. Стали подтягивать ремни, надевать капюшоны.

— Интервал фюнфцен минутен!

Голос так же внезапно оборвался, как и возник.

Два человека поспешно поднялись и, взяв в руки по большому рюкзаку, подошли к центру салона. Створки огромного люка провалились куда-то вниз.

— Ну, братцы! — громко воскликнул один из парней. — До встречи в Мюн… — На секунду он задержался на краю, затем шагнул в темноту.

— С богом! — закричали ему вслед, но этот крик потонул в гуле, ворвавшемся вместе с холодным воздухом в тесное помещение воздушного корабля.

Точно выдерживая интервал, подходили к люку парни. И где-то внизу раскрывались перепончатые парашюты. А невидимый в темном небе самолет, словно почувствовал облегчение, взвился вверх, развернулся и взял курс на северо-запад…

Сквозь сон Забродин услышал настойчивый телефонный звонок. Еще не проснувшись как следует, он спустил ноги на пол.

Светало. Звонок повторился.

Забродин ощупью взял со стола очки, накинул халат и подошел к аппарату.

— Слушаю, — сказал он осипшим от сна голосом.

— Товарищ полковник, докладывает дежурный. Только что звонил начальник Калининского управления. Просит немедленно позвонить ему. Срочное дело. Нужны вы лично.

— Высылайте машину!

Одеваясь, Забродин ломал себе голову: что за срочное дело, касающееся лично его, может быть у полковника из Калининского областного управления…

— Володя, опять что-нибудь? — с тревогой спросила жена.

— Не знаю. Если задержусь, то позвоню.

Машина быстро мчалась по пустым улицам Москвы.

Забродин поднялся к себе в кабинет и попросил дежурного заказать Калинин. Через несколько минут он уже разговаривал с начальником управления.

— Товарищ Забродин, вам знакома фамилия — Красков?

— Нет. А в чем дело?

— К нам явился молодой парень, назвался Красковым и заявил, что час назад выпрыгнул с американского самолета. По его словам сброшено еще семь парашютистов. Больше ничего рассказывать не хочет, настаивает на том, чтобы его немедленно связали с Постниковым, Михайловым или с вами. Говорит, что вы в курсе дела.

— Гм… Красков?!

Эта фамилия ничего ему не говорила и, обменявшись еще несколькими репликами с полковником, Забродин пришел к выводу, что ему нужно сейчас же выехать в Калинин.

«Если этот Красков сказал правду, и действительно сброшено восемь парашютистов, то нельзя терять ни минуты, — размышлял Забродин. — Постников погиб на войне, Михайлов сильно болен, а говорить он соглашается только со мной. Значит, надо немедленно с ним встретиться. С другой стороны, какой ему смысл на себя наговаривать? Зачем ему понадобилось называть себя американским агентом? Может, он просто сумасшедший? Предположим. Но тогда откуда он знает мою фамилию? Да и не только мою. Ведь и Постников и Михайлов на самом деле работали когда-то вместе со мной. Правда, очень давно. Неужели выплыла какая-то еще довоенная связь? Даже поверить трудно!» Забродину казалось, что едет он очень медленно. Но когда он вошел в кабинет начальника Калининского областного управления, тот не удержался от одобрительного возгласа:

— Быстро же вы добрались!

В просторном кабинете еще горела настольная лампа, хотя на улице был день. Полковник невысокий, худощавый, с землисто-серым от бессонной ночи лицом говорил быстро, слегка заикаясь.