Кровавая графиня

Горбун понял, что спасения нет. Он затрясся в отчаянии, услышав как убегает Анна, вопя во весь голос:

— На помощь, на помощь, я нашла отравителя!

Он вскочил, оперся о дверь и попробовал ее вышибить, но только весь залился потом в напрасном усилии. И в ужасе вдруг увидел, как от светильника, выпавшего из фонаря, загорается солома и выкатившиеся глаза Вихря блестят в жару пламени, точно огромные зрачки чудовища, собравшегося проглотить его.

Отчаяние горбуна росло.

Языки пламени ползли по соломе, облизывая стебель за стеблем. Если огонь не потушить, займется вся конюшня, и он, задохнувшись, превратится в уголь.

А может, недвижно смотреть, как пламя охватывает конюшню и его заодно? Кто знает, что еще ждет впереди!

К воплям Анны прибавлялись теперь и выкрики гайдуков, пандуров, прислуги. Если откроют конюшню и найдут его возле отравленного Вихря, ему конец. И если даже не сразу, то уж наверняка, когда вернется чахтицкая госпожа.

Но когда языки пламени стали облизывать башмаки и брюки и прижигать беспомощно повисшие волосатые руки, инстинкт самосохранения сделал свое.

Он бросился на пламя, стал топтать его, словно давил головы стоглавого дракона, и, сорвав со стены недоуздок Вихря, вступил в бой с опустошающей стихией.

Вскоре он одолел огонь и стал напряженно думать, как спастись от другой, еще более страшной опасности.

В замке все уже были на ногах. Гнев был всеобщий. Если они не обнаружат злодея, госпожа каждого из них призовет к ответу за то, что Вихря отравили, и все дорого поплатятся за смерть ее любимейшего скакуна. Надо поймать отравителя!

Запыхавшаяся Анна хриплым, скрипучим голосом рассказывала, как издох Вихрь, как застигла она отравителя на месте и заперла его в конюшне. Но имя утаила, чтобы не застращать жаждущих мщения.

Негодующая толпа повалила в конюшню.

— Следите за дверью, — кричала Анна, — чтобы отравитель не ускользнул от нас, обратись он даже в гада ползучего.

Толпа встала перед дверью тесным полукругом.

Под одобрительные выкрики Анна подступила к двери и открыла ее.

Сквозь темный проем во двор, залитый лунным светом, вывалилось густое облако дыма. Анна остолбенела, увидев дым, — она никак не могла объяснить себе его происхождение. Судорожно зажав в руке мотыгу, она размахивала ею, словно подстерегала суслика у самой норы.

— Выходи, Фицко! — закричала она.

Стало быть, отравитель — Фицко! Толпа пораженно ахнула.

Но из открытой двери конюшни вываливалась лишь тьма вперемешку с дымом, не слышно было ни малейшего шума.

— Вылезай, Фицко! — закричала снова Анна. К ее ярости и жажде мести добавился и непреодолимый страх. В дыму, валившем из конюшни, ей померещился запах смолы. Уж не спас ли горбуна сам дьявол? Нет, он все-таки должен быть в конюшне!

Точно безумная, она вбежала в темное помещение и стала наугад орудовать мотыгой. Наткнулась на мертвого Вихря, но тут же, отпрянув, зашарила глазами, привыкшими к темноте, по всем углам. Она ясно различила желоб, недоуздок, в углу корзину для сена и мерки для овса, увидела и Вихря, шерсть которого матово блестела в косо падавших лунных лучах. Куда же подевался горбун?

Она выбежала из конюшни, точно из ада, и, трясясь всем телом, стала рвать на себе редкие волосы.

— Нет его там! — кричала она в ужасе, который охватил и толпу, пересиливая ее возмущение.

В эту минуту позади обитателей замка раздался пронзительный окрик:

— Вы что тут делаете? — За окриком последовал взрыв злобного, нечеловеческого смеха.

Сгрудившиеся полукругом люди оглянулись, холодея всем телом. Анна побледнела и чуть не потеряла сознание. Каким образом удалось горбуну выбраться из запертой конюшни? Откуда он идет?

— Эй вы, безмозглое племя! — кричал он. — Попались на крючок глупой ведьмы. Сама отравила Вихря, а вину на меня валит, потому что невзлюбила меня и хочет от меня избавиться. Пропустите!

Тесный полукруг, выстроившийся перед дверью конюшни, распался. Мужчины и женщины испуганно отскакивали, видя перед собой горбуна. На нем были одни брюки, словно в спешке он не успел одеться. Верхняя половина тела была обнажена, и его вид вызывал и в мужчинах и в женщинах ужас и отвращение. Выемка запавшей груди была столь велика, что в нее поместился бы целый арбуз, резко выступавший горб был покрыт густой растительностью — хоть косы заплетай.

Он медленно приближался к Анне, а та стояла точно каменная. Опомнилась она лишь тогда, когда он был уже на расстоянии одного прыжка от нее.

Она поняла: настал ее последний час. Да, один из них должен исчезнуть. Так пусть это будет Фицко! Сжав изо всех сил ручку мотыги, она размахнулась, чтобы ударить его по голове. Когда орудие засвистело в воздухе, толпа вскрикнула. Но горбун поймал мотыгу у самой головы, вырвал ее из рук женщины и прорычал:

— Прежде чем я размозжу тебе башку, признайся, кто отравил Вихря!

— Ты, ты! — завизжала она, в отчаянии озираясь, куда ей податься. И вдруг ее осенило. В конюшню! Только туда! Встанет у самой двери, а пока он будет искать ее во тьме, вышмыгнет и прихлопнет дверь — горбун снова окажется в ловушке.

Едва она успела нырнуть в конюшню, как мотыга врезалась в косяк точь-в-точь на уровне ее головы и взорвала мертвенную тишину пронзительным лязгом.

Горбун, словно раскусив умысел Анны, остановился на пороге конюшни и позвал ближайшего гайдука:

— Запри за мной дверь!

И только потом вошел и вытянутыми руками стал шарить в темноте. Анна с затаенным дыханием вжималась в стену, слушая бешеный стук собственного сердца.

Она напряженно следила за направлением шагов Фицко, а чувствуя, что он приближается к ней, бесшумно пятилась, точно ласка.

Снаружи все обратились в слух: поначалу ничего не было слышно, но вскоре прозвучал победный возглас горбуна:

— А, вот ты где, мерзавка!

Потом они услышали шум борьбы, падение тел, неразборчивые выкрики, выдававшие злобу Фицко и смертельный страх Анны.

Минутой позже снова наступила тишина. Горбун одной рукой крепко сжимал ноги Анны, а другой — ее горло. Она была целиком в его власти и осознавала, что спасти ее может одна только мольба.

— Пожалей, Фицко, — смиренно взмолилась она, — и я всегда буду исполнять любое твое желание. Любой твой приказ!

— Так я тебе и поверил, хитрая ведьма! — зашипел горбун. Их разговор был недоступен и самому изощренному слуху.

— Ради Всевышнего, сжалься надо мной!

— Не верю и тебе, — процедил он сквозь редкие черные усы, — и все же дам тебе еще одну возможность. Если ты прилюдно признаешь, что сама хотела отравить пастора и погубила Вихря, обещаю сохранить тебе жизнь.

Дверь отворилась, и любопытные отступили подальше, чтобы не оказаться рядом с горбуном.

— Теперь послушайте, люди, кто отравитель! — воскликнул он голосом, исполненным достоинства. И, слегка зажав глотку женщины, прошипел: — Говори, Анна Дарабул!

— Признаюсь, что хотела отравить пастора и Вихря тоже я отравила. А вину хотела свалить на Фицко…

Анна Дарабул прохрипела это как можно громче, но сообразила, к каким последствиям приведет прилюдное признание, которое спасает ее лишь от немедленной смерти. Она отчаянно завизжала, пока горбун снова не сжал ее горло.

— Вы слыхали? — крикнул он.

— Слыхали, — прогудел ответ.

— Так подохни, ведьма, прежде чем успеешь всех нас отравить, — заорал Фицко голосом, хриплым от возбуждения. Он протянул к горлу Анны и вторую руку и обеими сжал его, будто железным обручем.

Охваченная смертельным ужасом, чувствуя дыхание смерти, она попыталась еще что-то сказать, но Фицко стал ее душить. Стиснув зубы, он сдавил ей горло и злобно следил, как синеет ее лицо, как вылезают из орбит маленькие глазки и из морщинистого, кровью налитого беззубого рта вываливается язык.

— Вот сейчас один из нас и исчезнет, чертова ведьма! — тихо прозвучали напутственные слова горбуна.

Безмолвно и недвижно смотрели люди, как человек убивает человека. Ни в ком не было ни следа жалости. Лишь дети кричали и плакали. Возможно, только они и ощущали, какое в эту минуту совершается злодеяние.