Умри со мной

— Твой двойник, точно тебе говорю. Невероятно! Ты уверен, что у тебя нет брата-близнеца?

— Приятно слышать, конечно, жалко только, голоса у меня нет.

Джонс сочувственно покивал:

— Я и сам иногда люблю послушать оперу. Мальчишкой пел в хоре. А что ты думаешь об этом нашем парне, Брине? Чертовски хорош, правда?

— Я его только один раз слушал вживую. Певец обалденный! Жалко, не могу позволить себе почаще ходить на его концерты.

Джонс перебирал диски, осматривая каждый, точно какую-то редкую диковинку:

— А кто такая Орнелла Ванони?

— Итальянская певица шестидесятых.

— А «Мэтчбокс Твенти»? И «Эдиторс»? Я отстал от жизни?

— Ты давай слушай новых исполнителей со старыми песнями «Иглз» и не забивай ерундой свою маленькую красивую башку. — Тарталью все сильнее раздражала болтовня Джонса. Он выдрал диски у того из рук и переложил на дальний конец стола. — А теперь уматывай, Джонси, оставь меня в покое. У меня работы выше крыши.

Джонс пожал плечами, тяжело протопал к своему рюкзаку, вынул термос и пакет с толстыми домашними сэндвичами.

— У тебя, Марк, аскетически-католические вкусы. — Он тяжело плюхнулся на стул у своего стола и развернул фольгу. Не успел он откусить первый огромный кусок, как по комнате растекся привычный запах тунца и лука.

— Так ведь я — католик. Чего ж тут удивительного.

Тарталья откатился на стуле подальше от этого запаха.

Джонс понимающе покивал головой:

— Я и забыл. Католик по названию, католик по натуре. Кстати, а сказывается это при выборе женщин? — Он снова откусил от сэндвича, и в маленьких карих глазках у него зажегся прежний озорной огонек.

— Только при выборе музыки… — отозвался Тарталья, внезапно догадавшись, на что Гэри намекает. Поразительно, как быстро даже самые личные события твоей жизни становятся известны окружающим. Если это Сэм разболтала, подумал Марк, убью девчонку. Он уже собирался вступить с Джонсом в перепалку, когда слово колючкой царапнуло ему мозг. «Католик»… Темнота озарилась потоком света. Католичка, сказал про Келли Гудхарт Шон Эшер. Она была католичкой…

— Так как там у нас с дамами-патологами? — с набитым ртом продолжил Джонс. — Такими… с рыжими волосами и…

— Заткнись-ка, Гэри, на минутку. — Тарталья отмахнулся от него, не разбирая, что тот мелет, мысли у него неслись вскачь, разрозненные осколки пазла стали складываться в некий упорядоченный узор. — Я кое-что сообразил. Католик! Ты сказал — католик.

— И что?

Рот Джонса опять был набит. Тарталья крепко зажмурил глаза, чтобы ему не мешал вид жующего Джонса.

— И меня как стукнуло! Келли Гудхарт была католичкой. И Мэрион Спир — тоже. Спорю, что и Иоланда Гарсиа, и Лаура Бенедетти тоже были католичками. Интересно, что там с Джеммой и Элли. Проверить! Надо срочно проверить! Вот оно — связующее звено, которое мы, черт бы нас побрал, никак не могли выудить! Тупицы! Идиоты!

Не успел Джонс слово вымолвить, как Тарталья сорвался с места и вылетел из кабинета, помчавшись по коридору к общей комнате. Там за столом обнаружилась только Иветт Дикенсон, жевавшая сэндвич.

— Где все?

Иветт пожала плечами:

— В основном у канала, обходят близлежащие дома. А что?

— Немедленно вызови всех сюда! Всех, до кого сумеешь дозвониться! Срочно! Погоди, — остановил ее Тарталья, когда та потянулась к телефону. — Не помнишь, Джемма Крамер и Элли Бест… Они были католичками?

Дикенсон непонимающе взглянула на него. Очевидно, решила, он спятил.

— Насчет Джеммы не знаю, а Элли, мне кажется, да. Смутно припоминается, ее мать что-то такое говорила. А что, это важно?

— Пари держу, что и Джемма тоже была католичкой. Меня наконец осенило, какая между ними имелась связь. Все жертвы Тома — католички. Обзвони семьи девушек. Выясни, в каких религиозных общинах они состояли. В каком хоре пели.

Дикенсон смотрела с сомнением.

— Мы ведь уже прошерстили клубы и всякие прочие заведения, сэр. И никакого связующего звена.

Тарталья вздохнул. Что ж, может, и не все так просто. Но чутье подсказывало: он взял верный след.

— Если единственное, что было общего между девушками, — религия, то в ней и кроется связь.

— Думаете, Том — священник, сэр?

— Нет, не то, — покачал головой Тарталья. — Жили-то они в разных районах Лондона. У них не мог быть один священник. — Он сунул руки в карманы и уставился в пространство, пытаясь осмыслить что к чему. И снова повернулся к Дикенсон. — Послушай, вот ты — юная девушка. Ты одинока. У тебя депрессия. Куда бы ты кинулась?

— Ну, мне потребуется поговорить с кем-то по душам.

— Именно! Если ты не можешь откровенничать с родителями и не желаешь открываться священнику, куда еще ты обратишься?

— Мы проверили «Самаритян», там никакой зацепки.

— Знаю, — нетерпеливо мотнул головой Тарталья. — Нужно искать какую-то сугубо католическую организацию, которую мы почему-то пропустили… — Он тяжело вздохнул. Не первая их оплошность. — Раздобудь-ка мне названия и адреса церквей, куда ходили девушки. Хочу поговорить со священниками.

32

Знакомый сладковатый запах ладана и свечного воска встретил Тарталью, когда он вошел в массивные двери итальянской церкви Святого Петра на Клеркенуэлл-роуд. Ее прихожанкой была, как они выяснили, Лаура Бенедетти. В прошлом многочисленная, паства Клеркенуэлла давно поредела, и все же церковь по-прежнему оставалась главным местом притяжения для живущих в Лондоне итальянцев, и Тарталья прекрасно это знал. В этой церкви выходила замуж его кузина Элайза, тут Николетта и ее муж Джон, живущие неподалеку, в Ислингтоне, крестили несколько лет назад обоих своих детей.

Тарталья мимолетным взглядом окинул нарядный интерьер построенного в девятнадцатом столетии храма: ряды устремившихся ввысь колонн и римские арки. Всюду буйство красок: на панелях — яркие картины из жития святых, слепит глаз сверкающая позолота, цветной мрамор, сотни свечей горят в маленьких боковых приделах. Его опять поразил контраст этой церкви с англиканскими, где погибли Джемма, Лаура и Элли. Неужели Том намеренно выбирал церкви с совсем иной атмосферой, чем та, к которой привыкли девушки, церкви, ничем не напоминающие им о семье, близких, друзьях…

Следующая месса должна была начаться только через час с лишним. В храме почти никого не было, только несколько пожилых леди сидели на скамьях вблизи алтаря, склонив головы в молитве. Перед тем как прийти сюда, Тарталья позвонил Николетте. Та, перекрикивая визги его племянников, сцепившихся, по своему обыкновению, в драке, назвала имя священника — отец Игнацио, — в обмен выманивая обещание, что он непременно придет в следующее воскресенье обедать, что бы там ни происходило с его «проклятым расследованием». Учитывая, что «проклятое расследование», похоже, закрутилось не на шутку, Тарталья, закусив губу, отмолчался. Нет смысла опять затевать ссору. О том, под каким предлогом увильнуть, он поломает голову поближе к назначенной дате.

Выйдя из церкви, Тарталья завернул за угол, направляясь к дому священника, находившемуся на боковой улочке. Пожилая леди проводила его в маленькую душную приемную и сказала, что отец Игнацио скоро к нему выйдет. Марк огляделся: высокий потолок, ничем не застланный пол темного дерева, стены выкрашены в белый цвет. Одну занимал массивный книжный шкаф, забитый религиозными томами в кожаных переплетах на латыни и итальянском. Другую стену украшал портрет святого Винсента Паллотти, основателя церкви Святого Петра, и портреты двух других Отцов Церкви. В углу посверкивало большое распятие. Остальная обстановка — самая скудная: трапезный стол и несколько стульев красного дерева.

Через несколько минут в комнату вошел отец Игнацио.

— Мне сказали, вы хотите увидеться со мной. — Он указал Тарталье на стул по другую сторону стола.

Лицо у священника было загорелое и гладкое, почти без морщин. По виду он был ненамного старше Тартальи, хотя в черных волосах у висков уже пробивалась седина. Высокий и худой, он слегка сутулился, тяжелые очки с толстыми линзами увеличивали его темные глаза. Тарталья назвался и увидел, как лицо отца Игнацио расплывается в широкой теплой улыбке при упоминании о родных Марка, которых священник, похоже, прекрасно знал. Говоря о Николетте и ее семье, отец Игнацио переключился на родной итальянский с сильным неаполитанским акцентом, и Тарталья вначале даже с трудом улавливал суть.