Кровавая графиня

— Нет надобности посвящать его в суть дела, — заметил Павел Ледерер. — Пусть думает, что он и вправду едет с письмом, которое должен вручить другому гонцу, ожидающему, скажем, на дороге у Валкова леса. А ты, Ян, просто заберешь у него коня!

Все рассмеялись. Ян Калина снова взялся за свои костыли и шляпу.

— Время от времени я буду навещать вас, святой отец, в обличии калики перехожего и проситься на ночлег. Здесь, Павел, мы с тобой и сможем встречаться.

— А не знаешь ли ты случайно, где искать Андрея Дрозда и его молодцов? — спросил Павел Ледерер с лукавой улыбкой.

— Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, кроме них самих, об этом знал.

— Знают и другие! Например, Эржа Кардош. Она выслеживала моего отца и твою сестру, а мимоходом вынюхала, куда подевалась дружина. В замке она поведала, что разбойники, сбросив с телеги под Скальским Верхом Фицко и пандурского капитана, далеко не отъехали, не направились в сторону Нового Места, а свернули вправо. Это определенно так, потому как утром у Граховиште люди нашли две ограбленные ночью телеги. Пустые, хоть шаром покати. Одной из лошадей не было. В замке потому убеждены, что молодцы укрылись в своем убежище на Большом Плешивце. У них там, говорят, пещера, которую выискал Андрей Дрозд. Гайдуки долго пытались ее найти, но тщетно, никто на свете, кроме разбойников, ее не найдет. В замке ломают голову над тем, почему они и лошадей взяли. Капитан Имрих Кендерешши завтра на рассвете отправляется с двадцатью пандурами на Большой Плешивец. Горе разбойникам, если они найдут их. Пандуры получат приказ стрелять на месте в каждого, одного Варво оставят в живых.

— Напрасно они стараются, — проговорил Калина.

Он ушел, опираясь на костыли, следом за ним двинулся в путь Павел Ледерер. Священник запечатал лист чистой бумаги и направился в людскую приказать батраку отвезти письмо за Вишневое к Валкову лесу, где его уже ждут.

— Возьми коня, — сказал он ему, — которого недавно оставил здесь тот чужестранец. А то как бы ноги у него не задеревенели от вечного стояния в стойле.

Батрак тут же собрался, а священник горестно про себя усмехнулся: чего только не заставит делать жизнь! Он всегда был честным, прямым, открытым человеком, а сейчас вот унижается до мелкой лжи даже перед собственным батраком…

11. Встреча соперников

В пьянящем блеске золота

Фицко чудодейственно быстро поправлялся. Майорова подтвердила свое искусство. На второй день горбун уже не чувствовал особой боли. На улицу он, правда, пока не выходил — опасался, что злорадно следящим за ним взорам шаг его покажется недостаточно крепким, лицо — слишком бледным, и начнут за его спиной насмешливо перешептываться: до чего же, мол, распухла у него задница… это грозит каждому, кто схлопотал на «кобыле» по меньшей мере двадцать пять ударов. А он-то получил их куда больше!

Вечером того же дня, когда на дворе не было уже ни души, Фицко выбрался тайком из дому с заступом в руке и направился в сад. Он раскопал при лунном свете землю под старой липой и вскоре зашагал обратно с железным сундучком под мышкой. Бережно примостив его в своей каморке на стуле, горбун запер дверь, а окно завесил кабаней[44]. Затем с просветленным лицом открыл железный сундучок. Матовым, но пьянящим блеском засверкали в нем золотые монеты.

Одни дукаты!

Ни одного динария среди них — только дукаты да дукаты!

Он запустил руку в сундук и с наслаждением стал ворошить кучу денег. Потом набрал горсть и подсчитал. С веселым лицом начал строить башенки. Пятьдесят дукатов — одна башенка. И такие золотые башенки он выстраивал все ловчее и ловчее, словно в лихорадке. Когда сундук был опорожнен, взор его в восторге заскользил по лавке и по полу, на которых густо одна возле другой высились стройные и сверкающие башенки по пятьдесят дукатов каждая.

Он зажег еще одну свечку, потом еще одну. Пусть блестит золото, пусть сверкает, точно солнце!

Он осторожно, легонько сел на край топчана, словно опасался, что при резком движении сверкающие башенки рухнут, как воздушные замки во сне, сосчитал их. Девяносто. Девяностократ по пятьдесят дукатов!

При виде этой груды золота у него закружилась голова. Ему хотелось верещать от счастья, созвать весь мир, пусть заглянут в его грязное логово и увидят, какое он скопил богатство, и все благодаря своей ловкости и хитрости.

Долго наслаждался он сверкающими плодами многолетнего труда. В его воображении все это превращалось в дома, лошадей, коров, овец, и он был счастлив, представляя себе эти стада коней и коров взамен накопленного золота.

С необычайной силой вспыхнуло в нем искушение уложить все в сундучок, исчезнуть с ним в неведомом мире и начать совсем иную, незнакомую, прекрасную жизнь.

Нет, еще бы один такой сундучок, и уж тогда прощайте, Чахтицы! Этим решением он пересилил искушение, перед ним зажглась новая надежда. Магдула Калинова сейчас презирает его, но то ли она запоет — причем довольно скоро, под Новый год, — когда у него будет в два раза больше золота? Тогда он откроется ей и скажет: «Видишь все это? Стань моей женой, и один из сундучков — твой!»

На миг он уверился, что, одурманенная золотом, она кинется в его объятия и пойдет за ним хоть на край света. И тут же в памяти возник образ капитана Имриха Кендерешши. И он, вскипев от злости, задался вопросом: а не предпочтет ли она его сундукам с золотом улыбку этого капитана или какого-нибудь другого хлыща? Пусть только попробует — тогда несдобровать ей! А пока не настала решающая минута, она может спокойно спать, он будет охранять ее, простит все прежние оскорбления. А как же быть с Алжбетой Батори? Ничего, случится надобность, он сто раз обведет ее вокруг пальца, сто раз успеет освободить Магдулу Калинову.

Горбун снова сложил золото в сундучок, взял фонарь и понес свой клад в подвал, в безопасное место.

Он закопал его под огромной винной бочкой, через которую проходил тайный коридор. О тайнике в саду ему часто снились тревожные сны. Он просыпался ночью и спешил в сад — убедиться, что никто не докопался до его сокровища под старой липой.

Двое под землей

На другой день рано утром Фицко покинул свою каморку, и сразу в замке стали снова слышны его крики и хохот. Он вел себя так, будто ничего не случилось, гонял гайдуков и подданных, раздавал приказы и осыпал всех угрозами.

Неожиданно на дворе он столкнулся лицом к лицу с капитаном Кендерешши и до того раскипятился, что едва не бросился на него.

Капитан насмешливо осведомился:

— Ну что, Фицко, ты уже снова на ногах?

Горбун кипел злостью и жаждой мщения, но все же ответил вымученной улыбкой. Он понимал, что капитан относится к нему свысока, что для него он не более чем ничтожная букашка.

— Слава Богу, выкарабкался! — притворно захохотал горбун. — Что ж, этот урок я заслужил. Поделом мне! Надо было знать, что негоже с вами связываться, господин капитан.

Тот рассмеялся:

— Наконец ты, кажется, взялся за ум. Лучше поздно, чем никогда!

— Чтобы доказать, что я уже забыл эту историю, я бы предложил вам даже дружбу, если бы вы по званию не были настолько выше меня.

— Да я бы не добивался этой дружбы, будь даже ты гораздо выше меня по званию!

Это неприкрытое презрение больно кольнуло горбуна, но он ничем себя не выдал, в нем уже созрел замысел, который не хотелось сорвать ни малейшей оплошностью.

— Я рад, господин капитан, что встретил вас: приказ, полученный от госпожи, мне следует выполнить тотчас, как только я встану на ноги.

Капитан слушал с интересом.

— Мне надлежит открыть вам некоторые тайны графини, которые она считает нужным вам доверить, — продолжал загадочным шепотом Фицко, хотя поблизости не было ни одной живой души.

— Тайны графини Алжбеты Батори? — удивился капитан.

— Разумеется, только некоторые, господин капитан, поскольку все тайны она доверяет очень немногим, — гордо ответил горбун. — Вот я, например, один из таких…