Мессия

– Я ухожу, Эрик.

– Нет. Задержись на секунду.

– Я уже сказал тебе, что не...

Эрик достает из конверта пластинку.

– Ты только послушай это, Ред, а потом пойдешь.

Ред тяжело опускается на стул, в последний раз потакая брату. Игла со скрипом устанавливается на бороздках пластинки.

Струнная музыка, мягкая и успокаивающая.

– Что это?

Эрик подходит к двери и выключает верхний свет. Темноту наполняет музыка.

Голос Эрика возвышается над звуками струнных.

– "Мессия" Генделя. Часть вторая. Партия с контральто. Называется "Он был презрен".

Ред слышит, как Эрик ложится на пол.

– Зачем ты проигрываешь это мне, Эрик?

– Это из Исайи. Глава 53, стих 3: "Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни..." Я слушал это, когда вернулся домой после... Когда я вернулся в ту ночь. Мне показалось, это уместно. Ты мой исповедник. Ты должен это услышать.

Вступает женский голос, воспаряющий над струнным фоном. Звонкий, чистый, четко удерживающий ноты.

Презираемый. Отвергнутый.

Слова роняются в тишину и, падая, подхватываются легчайшим касанием смычка к струнам.

Ред слушает в темноте минут пять, а потом поднимается, чтобы уйти.

Эрик лежит у двери навзничь, грудь его поднимается и опадает в ритме сна. Рот открыт, и из него сильно разит виски. Даже в темноте Ред видит, что сон смягчил черты лица брата, разгладив морщины тревоги и страдания.

Ред подходит к кровати, снимает с нее пуховое одеяло и накрывает Эрика. Присев на корточки, он подтыкает одеяло по бокам и под ноги, чтобы брату было тепло.

"Обещай, что никому не скажешь!" – "Обещаю".

Ред наклоняется и легонько целует Эрика в щеку.

"Мой брат. Бедный мой братишка. Прости за то, что я собираюсь сделать".

В тесной совещательной комнате жарко и душно. Ред бы и рад заполучить кабинет получше, но все они, как назло, заняты. Скотланд-Ярд просто кишит делегациями. Одна из Интерпола, другая из Японии, третья из Чили. Одному Господу ведомо, чем они все заняты.

Ред расположился во главе стола. Джез и Кейт слева от него, оба выглядят аккуратными и свежими. Дункан сидит справа, распространяя по всей комнате резкий табачный запах. У противоположного конца стола размещается профессор Андреас Лабецкий из Министерства внутренних дел, патологоанатом, изучавший тело Филиппа. Позади него, на демонстрационной доске, прикрепленные к ней по углам красными магнитиками, похожими на капельки крови, красуются более сорока снимков, сделанных на местах двух убийств.

Все присутствующие полицейские хорошо знают и высоко ценят Лабецкого, поляка, приехавшего в Эдинбург по обмену из Варшавского университета в 1960-е годы, да так и не вернувшегося домой. Он был главным патологоанатомом в Локерби, где за три дня, не сомкнув глаз, произвел вскрытие более двухсот тел. Из тысяч выпавших на его долю дел это единственное, о котором он отказывается говорить. В 1992 году Лондонский университет предложил Лабецкому профессорскую должность по кафедре судебной медицины, и он сменил Эдинбург на "Большой Дым", а кельтских преступников на кокни. Ни склонность Лабецкого к галстукам-бабочкам, ни курьезное сочетание польского и шотландского вкраплений в акценте не могут затенить тот факт, что он великолепно знает свое дело. Как и Ред, он относится к ужасному с тем же невозмутимым спокойствием, какое привносит в чтение книги или вождение машины. Причем Ред подозревает, что его собственное хладнокровие куда более поверхностно.

Лабецкий прокашливается:

– Я произвел предварительное вскрытие тела Филиппа Рода и также говорил с доктором Слэттери, проводившим сходный осмотр тела Джеймса Каннингэма.

Патологоанатом помахивает листком бумаги, на котором он сделал записи своего разговора со Слэттери.

– Насколько можно судить, оба убийства – дело рук одного и того же человека. Почерк в обоих случаях схож – жертвы раздеты до трусов, языки отрезаны, во рту ложки. Причем, говоря "схож", я имею в виду мужчину, действовавшего в одиночку. Характер повреждений, нанесенных, в частности, Джеймсу Каннингэму, таков, что, с одной стороны, их едва ли могла нанести женщина, а с другой – на результат группового нападения они никак не походят.

Он отодвигает стул назад и подходит к фотографиям на демонстрационной доске.

– Филипп Род почти наверняка был убит первым. Если иметь в виду, что температура тела при нормальной температуре в помещении падает на полтора градуса по Фаренгейту за каждый час, прошедший после наступления смерти, то ко времени обнаружения тела – а это случилось около семи утра – Филипп Род был мертв уже как минимум пять часов. Я бы определил время его смерти примерно между полуночью и двумя часами. Что же до Джеймса Каннингэма, то он, вероятно, был убит между тремя и пятью часами утра. Его тело нашли около девяти, и оно было несколько теплее.

"Род убит к двум часам, самое позднее. Каннингэм не ранее трех", – помечает Ред в своем блокноте. Стало быть, убийца имел в своем распоряжении не меньше часа, чтобы добраться из Фулхэма в Уондсворт. Это вполне осуществимо любым видом транспорта, особенно ночью.

Но как насчет крови? Лондон никогда не пустеет полностью, даже в самое темное время суток. Как может окровавленный убийца проехать полгорода и не привлечь ничьего внимания?

Лабецкий продолжает:

– Причиной смерти Филиппа Рода стало повешение. Он, с петлей на шее, был сброшен с лестничной площадки. А вот о Джеймсе Каннингэме можно сказать, что его забили насмерть. Говоря конкретно, смерть была вызвана несколькими очень сильными ударами по голове. Однако даже без них он все равно через несколько часов умер бы от вызванного избиением повреждения внутренних органов. По правде говоря, если не считать пострадавших в автомобильных катастрофах, мне редко случалось видеть столь сильное внутреннее кровоизлияние, как у Джеймса Каннингэма.

Лабецкий делает жест в сторону подборки фотографий, с холодной беспристрастностью изображающих тело Каннингэма в десяти различных ракурсах.

– Я бы предположил, что атакующий использовал какую-то деревянную дубинку, может быть, что-то вроде бейсбольной биты. Это не слишком хорошо видно здесь из-за крови и ссадин, но при вскрытии мы обнаружили четкие характерные следы. Они образуют эллипс со средним диаметром примерно в три или четыре дюйма, и более широкий конец отметин направлен к центру тела. Это наводит на мысль о том, что орудие убийства имеет на конце утолщение, как у бейсбольной биты. Более того, профессор Слэттери сказал мне, что в волосах на затылке Каннингэма они обнаружили несколько крохотных фрагментов дерева.