Ужасные невинные

– Эти животные… Это ваши трофеи, Анна? – Я перевожу взгляд на головы льва, зебры и антилопы.

Меня ждет банальный ответ. Самый банальный из всех возможных:

– Нет. Я бы не смогла убить ни одно живое существо.

– Конечно. Убивать людей гораздо проще. Хотя бы и в книгах.

– А вам нельзя класть палец в рот, Дэн. – Я все еще не могу привыкнуть к прозрачному смеху Анны. – Так ведь, кажется, говорится по-русски?

– Да.

– Мои книги не больше, чем условность, Дэн. Это просто игра. Игра воображения, игра с читателем, да назовите как угодно…

– У этой вашей книги… у нее очень любопытная обложка, Анна.

– Мне и самой она нравится.

– А кто эта девушка?

– В каком смысле? – настораживается Анна.

– Преступник или жертва?

Мне совершенно наплевать, кем на самом деле является Тинатин – преступником, жертвой, ловцом акул, ловцом снов, капканом, ловушкой, цветочной пыльцой на пальцах человека, именем которого я так беззастенчиво воспользовался; девушкой, снимающейся в рекламе не из-за денег, а только из собственного удовольствия, а даже если бы за деньги – ничего предосудительного в этом нет. Мне совершенно наплевать, но так же совершенно необходимо подобраться к единственному важному для меня знанию: как Тинатин оказалась на обложке чертовой книги, да еще с двумя лицами, какое из них настоящее – неизвестно. То, что слева? Или то, что справа, в том самом месте, где должна быть реклама очередного спонсора?

– В каком смысле? – Глупо переспрашивать во второй раз, но Анна переспрашивает. Я начинаю раздражаться.

– Это ваша героиня? Книга о ней?

– Нет. Конечно же, нет. Это просто обложка. Довольно завлекательная, мимо нее не пройдешь, правда?

– Да уж.

– С содержанием она никак не соотносится. Во всяком случае, напрямую.

– А если не напрямую? – я проявляю удивительную настойчивость.

– Мне было предложено несколько вариантов оформления. Этот понравился мне больше всего.

– Не сомневаюсь, что он был самым лучшим.

– Завораживает, не правда ли? – Теперь мы любуемся обложкой вдвоем.

– Да.

– Мне кажется, что именно так выглядит суть. Ценная мысль, хотя и несколько расплывчатая.

– Суть чего, Анна?

– Суть всего. Любви, смерти, преступления, наказания, суть человеческой природы, ее двойственности. Добра, в котором заключено зло. Зла, в котором заключено добро…

– Хотелось бы еще узнать имя оформителя. – Не слишком ли бесцеремонно я прерываю Анну? – Может быть, это Иисус? Может быть – Сатана?

– Это легко сделать, Дэн. Художник должен быть указан в выходных данных. Дайте-ка я посмотрю.

Анна принимается изучать книгу.

– Ага, вот. Нулла. Буби Нулла.

– Странное имя.

– Похоже, что он итальянец. Или испанец. Хотя само имя скорее немецкое.

Анне, чей первый муж был немцем, умершим от сердечного приступа, виднее.

– Вы знаете его?

– Нет. Никогда раньше он не оформлял мои книги.

– Ну бог с ним. – Мне стыдно, что я напряг Анну, мне хочется сменить тему. – Так ваша книга о добре, в котором заключено зло? Или о зле, в котором заключено добро?

– Моя книга? Наверное, о том, что жертве по большому счету все равно, кто полоснет ножом ей по горлу: последний бродяга или вполне респектабельный человек с обезоруживающей улыбкой, любитель устриц и Вагнера.

Еще одна ценная мысль, лишь в одном Анна ошибается: ни устриц, ни Вагнера я не люблю.

– …о том, что смерть многолика и опасность может прийти с любой, иногда самой неожиданной стороны…

– Мне бы очень хотелось ее прочесть. Очень.

Херня. Мне совсем не хочется читать книгу Анны Брейнсдофер-Пайпер. Такую книгу я мог бы написать и сам, если бы захотел. В ней не было бы философского нытья о добре и зле и многостраничных пассажей о знаках и посланиях, которые иногда оставляют убийцы, они просто не могут от этого удержаться. Но в описание крови, которую я пустил нескольким второстепенным персонажам… В описание крови я бы вложил всю душу.

– Мне бы тоже хотелось, чтобы вы ее прочли.

– Как-нибудь прочту.

– Как-нибудь, Дэн.

Поленья в камине (он наконец-то разгорелся) весело потрескивают. Огонь слишком, неестественно, ярок. Столь же неестественна тьма, сгустившаяся над садом. Сейчас никак не позднее трех-четырех часов дня, но ощущение такое, что наступили сумерки. В сумерках Анна выглядит еще более привлекательной, она даже помолодела, уж не разговоры о преступнике и жертве так завели ее?.. Теперь она полностью соответствует роли бесстрашной охотницы, которую никогда не исполняла.

– …кто же тогда их пристрелил?

– Кого?

– Всех этих животных, Анна.

– Свен. Свен обожает сафари и раз в год обязательно выбирается в Кению.

Сафари. Самое подходящее занятие для полицейского комиссара, который одним ударом кулачища загоняет чужую преступную челюсть в чужой же преступный затылок. И черномазая Кирстен… Она наверняка внедрилась в дом по его протекции.

– У вас просто удивительная семья!

Та еще семейка, гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Дочурка-психопатка, папашка – охотник за головами (он и в отпуске не может обойтись без стрельбы) и мамахен, сочиняющая истории про маньяков. Стоп. Ничего плохого об Анне я сказать не хочу.

– Надеюсь, мне удастся познакомиться с вашим мужем.

– Я тоже надеюсь. Но обычно он приходит очень поздно. У него ненормированный рабочий день.

– Даже сегодня он не сделает исключения?

– Боюсь, что нет.

– Преступность растет?

– Боюсь, что да, – Анна поворачивается к окну. Она все так же обнимает себя за плечи. Она все так же смотрит в сад. – Странно… В саду становится темно.

– Должно быть, собирается дождь.

– Должно быть, вы правы.

На фоне окна, на фоне сумерек, на фоне постриженных кустов и бумажных фонариков Анна кажется мне особенно беззащитной, особенно хрупкой, мне хочется обнять ее. Мне хочется, чтобы она относилась ко мне с симпатией, это важно. Чтобы она считала меня своим другом, чтобы во всем могла положиться на меня. То, чего я не хочу ни при какой погоде, даже если сумерки будут вечными, даже если пойдет дождь:

– чтобы она возненавидела меня;

– чтобы одна мысль обо мне, убийце ее дочери, вызывала в ней негодование, ярость и ужас;

– чтобы она прокляла меня.

И еще одно: я не хочу становиться воспоминанием.

– Я не хочу становиться воспоминанием, Анна.

Анна Брейнсдофер-Пайпер не оборачивается. Она всего лишь распускает волосы, собранные до этого в хвост. Она распускает свои шикарные, каштановые, с легкой проседью волосы. Настоящий водопад из волос падает ей на плечи, настоящий водопад.

Водопад.

Вот чего не хватало сумеречному саду, бумажным фонарикам, черной глади пруда – каштаново-серебристых струй, льющихся и льющихся. До этого сад казался мне мрачным, запущенным. Теперь же он – настоящее произведение искусства. Каким бы сильным ни был морской бриз – ни один листик, ни одна травинка не шелохнутся. Каким бы белым ни был песок – он не белее отшлифованных камней садовой дорожки.

Анна Брейнсдофер-Пайпер прекрасна.

Она – лучшее украшение этого дома, этого сада, она – его дух. Ангел-хранитель. Я всегда знал, что Анна – ангел.

– Подойдите, Дэн, – шепчет мне Анна. Ее шепот обволакивает.

Я смотрю на обложку с фотографией Тинатин, я смотрю на обрывок ее лица. Я старательно повторяю движения, которым обучил меня глухонемой в аэропорту, я старательно складываю и разжимаю пальцы.

Я ЛЮБЛЮ ТИНАТИН.

Я люблю Тинатин, и мне нужно двигаться дальше. Роадмуви, расхожий сюжет. Мне из него не вырваться. Я не могу оставаться надолго где бы то ни было, но и становиться воспоминанием тоже не хочу, я не хочу, чтобы Анна страдала. А она будет страдать, когда узнает о смерти Лягушонка; я как будто сам погружаюсь в водопад, и каштаново-серебристые струи обмывают меня.

Прочищают мозги, так будет вернее.

И о чем я только думал, когда сжимал бамбуковыми тисками тоненькую шею соплячки? Да черт возьми, это была самозащита, не я первый начал.