Разная любовь, разная смерть

Нет, сложность заключалась не в работе, а в моей на нее реакции. Мне ужасно хотелось притвориться, будто никакого предложения и не было, я мечтал вернуться к строительству моей стены и не думать ни о чем, кроме земли, кирпичей и бетонных блоков. Однако в глубине души я чувствовал некоторое возбуждение, мне не терпелось приступить к расследованию; это в какой-то степени явилось бы возвращением к потерянной мною жизни, задачей, соответствующей моей компетенции, работой, по которой я изголодался.

Моя реакция на их предложение объяснялась еще и чувством настороженности и недоверия, безусловно связанное с замешанным в данном деле Рембеком. Логически я понимал, что он говорит правду, что все они — бизнесмены, а не пособники Дьявола, покушающиеся на мою бессмертную душу. И все же, и все же... Я чувствовал себя простаком-деревенщиной, окруженным шайкой хитро улыбающихся мошенников, и все время ловил себя на мысли: “Чего же они от меня хотят?"

Это была моя первая поездка на лимузине и одно из первых путешествий из Манхэттена в Куинс на таком автомобиле! И эта двойная новизна нарушала ход моих мыслей. И все же к тому времени, когда мы свернули с бульвара Вудхавен и проезжали мимо оставшихся до моего дома последних четырех кварталов, мне удалось освободиться от неподвластного разуму какого-то иррационального недоверия, мешавшего мне принять решение.

Я указал на свой дом, и шофер притормозил прямо за моим “шевроле”. Мне было неловко выходить из такого авто перед таким домом. Более некстати лимузин мог бы выглядеть разве что рядом с эскимосским иглу <Иглу — снеговая хижина куполообразной формы у канадских эскимосов (эским.).>. Я побрел к подъезду.

Перед тем как покинуть апартаменты Рембека, я позвонил Кейт в магазин, сказал только, что мне нужно кое-что обсудить, и попросил ее прямо сразу ехать домой. Она встретила меня у входа и изумленно поглядела мимо меня.

— Ты на этом приехал?

— Сейчас я тебе все расскажу, — сказал я, увиливая от ответа.

— Пойдем на кухню, — предложила она. — Я приготовлю кофе.

Мы прошли через коридор мимо лестницы.

— Где Билл? — поинтересовался я.

— Не знаю, где-то гуляет. Ты пообедаешь?

— Пока не решил. Как получится.

Я сел за кухонный стол и, пока она заваривала кофе и доставала тарелку с шоколадным печеньем, поведал ей всю историю. Она села напротив меня и, дослушав до конца, спросила:

— Ты хочешь взяться за это, Митч?

— Похоже на то. Я уже начал подумывать, что рано или поздно все равно придется подыскивать какую-нибудь работенку. Так почему не сейчас? Это дело поможет нам некоторое время продержаться на плаву. И работодатель не будет задавать мне лишних вопросов.

— Митч, прошу, не допускай, чтобы деньги все решали за тебя. Я уже говорила, что могу внести свою лепту и ничего не имею против, пока не подвернется что-нибудь подходящее.

— Такая лепта тебе не по силам.

— Не соглашайся только из-за денег, — настойчиво повторила она. — Обещай мне, Митч! Прошу тебя.

— Иными словами, ты не хочешь, чтобы я брался за их работу.

Она покачала головой:

— Нет. Я, собственно, этого как раз хочу. Но не ради денег, так будет не правильно.

— А как будет правильно?

— Ты стоишь на месте, — пояснила она. — Полгода назад ты словно застыл без движения, заглохший мотор. Может, это тебя снова заведет.

Я поднялся из-за стола и, пройдя через черный ход, вышел на крыльцо. От удлиненных вечерних теней вырытая яма снова стала похожей на могилу. У меня там были нагромождены кучи кирпичей, прикрытых брезентом, возвышающиеся словно уродливые грибы. Вот чем бы я хотел заниматься — работать руками и плечами, думать о лопатах выкопанной земли, проверять глубину ямы, следить за уровнем стены, чтобы очистить сознание, думать вплотную лишь о подробностях, касающихся строительства стены, чтобы в мыслях не осталось места ни для чего другого.

Значит, ради денег. И чтобы вселить в Кейт надежду.

Я вернулся на кухню.

— Мне надо собрать кое-какую одежду, — просто сказал я. — Не знаю, сколько мне придется пробыть в Аллентауне.

Глава 6

Аллентаун расположен приблизительно в девяноста милях к западу от Нью-Йорка. Мы вернулись в Манхэттен, захватили Роджера Керригана, наблюдателя от корпорации, на углу Третьей авеню и Тридцать четвертой улицы и час двадцать минут спустя, не доезжая Аллентауна, съехав с шоссе 22, остановились на посыпанной гравием площадке перед мотелем “У дороги”.

Керриган сначала попытался завязать светскую беседу о бейсболе, о кино и прочем — в поисках темы, которая могла бы заинтересовать меня. Однако ни желания разговаривать, ни простой вежливости не было и в помине с моей стороны, так что через некоторое время он умолк, и мы в молчании продолжали нестись на запад каждый в своем углу лимузина.

Мотель “У дороги” был явно дешевым, но построенным недавно, так что мишура и позолота еще не успели поблекнуть и, казалось, вполне заменяли добротное качество. По дороге мы проезжали мимо подобных отельчиков более ранней постройки, и они наглядно демонстрировали, как они будут выглядеть, когда обветшают, а пока мотель “У дороги” красовался показным блеском, и остановившийся перед ним лимузин вовсе не выглядел нелепо.

Владелец мотеля, которого мы застали за конторкой дежурного клерка, оказался приземистым, полным, беспокойным мужчиной с густыми усами и проглядывающей лысиной. Этот человек, насколько я мог судить, в прошлом не раз терпел неудачи в предприятиях малого бизнеса и которому в будущем, видимо, предстояло испытать то же самое. Его звали Уильям Макнейл. Он нас ждал. Когда Керриган представился, Макнейл немедленно встал, снял ключ со стенда и вышел из-за конторки со словами:

— Я покажу вам, где она.

Мы последовали за ним и снова очутились перед мотелем.

Едва минуло шесть часов вечера. Слева находилась подъездная дорожка, ведущая к шоссе 22. Прямое, как линия, в четыре ряда шириной, шоссе, казалось, убегало прямо к солнцу, заходящему за горизонт где-то в районе Харрисберга. По шоссе со скоростью шестьдесят миль в час проносились грузовики, сверкая под оранжевыми отблесками солнца алюминиевыми боками и отбрасывая очень длинные, тонкие и бледные тени.

Мы прошли вдоль оштукатуренного фасада мотеля, мимо выкрашенных пастельной краской дверей с серебряными номерами. Солнце светило нам в глаза, заставляя склонять головы, словно трое раскаявшихся грешников. Рядом с каждой дверью находилось окно, и везде жалюзи были опущены.

— Я ее не касался, — сообщил Макнейл, обернувшись через плечо. — Мебель не передвигал и вообще ни до чего не дотрагивался.

Он открыл дверь под номером 9 с висевшей на ручке табличкой “Не беспокоить”. Макнейл снял табличку, объяснив нам:

— Я сам ее сюда повесил. Чтобы никто сюда не заходил.

Войдя, он нажал на выключатель, а затем сделал шаг в сторону, пропуская нас с Керриганом, и закрыл дверь.

Комната была узкая и длинная, с гладкими бежевыми стенами, потолок без лепнины, пол покрыт рыжеватым ковром. По одну сторону были дверь и окно, под окном — батарея. На противоположном конце слева — шкаф, справа располагалась ванная комната. Там стояли две кровати изголовьями к правой стене, разделенные тумбочкой под дерево с лампой в стиле модерн. Между кроватями и левой стеной едва можно было протиснуться. Ближе к нам, у правой стены, был длинный низенький туалетный столик, тоже под дерево, над ним на стене висело большое зеркало, а рядом стояло маленькое, обитое тканью кресло с деревянными плоскими подлокотниками. За кроватями, у ванной комнаты, находился небольшой темного дерева письменный стол с придвинутым к нему деревянным стулом. На почти пустой левой стене, в центре, висела длинная картина с пейзажем осеннего леса. Картина была похожа на головоломки, которые я складывал в детстве.

На первый взгляд комната производила совершенно обычное впечатление. На туалетном столике лежал открытый небольшой чемоданчик, битком набитый женскими тряпками. У ближней кровати аккуратно стояла пара туфель на высоких каблуках. На спинке дальней кровати — перекинуто белое банное полотенце. Спали только на одной кровати — на ней до сих пор валялись мятые простыни.