Разная любовь, разная смерть

Арест, во время которого застрелили Джока, должен был бы пройти так же просто, как и арест Динка Кембелла четырьмя годами ранее. Однако случилось по-иному. Владелец притона, за которым мы охотились, успел со времени нашей предыдущей встречи сесть на иглу. А мы этого не знали. При его захвате мне следовало быть рядом, а меня рядом не было. Джок завез меня к Линде и один поехал дальше, навстречу своей смерти; сунув в карман клочок бумаги с номером телефона Линды на случай, если придется мне позвонить.

Никто не знал, где я нахожусь. Прибывшие на место полицейские допросили свидетелей, и выяснилось, что напарника Джока, то есть меня, никто не видел. На всякий случай проверили номер телефона и в телефонной компании получили информацию, что он принадлежит Дэниелу Кемпбеллу — в отсутствие Динка Линда оставила телефон на его имя. И пока я в нескольких кварталах оттуда стоял перед зданием многоквартирного дома, поправляя галстук и недоумевая, почему Джок задерживается, над холодеющим телом Джока решалась моя судьба.

Управление полиции не простило меня, но Кейт простила. А вот что касается Билла, моего тринадцатилетнего сына, я не знаю. То есть я знаю, что он в курсе случившегося со мной, но о том, что он думает, мне не догадаться. Происходящее в глубинах детского сознания недоступно пониманию взрослых. Что же касается меня самого, вряд ли я сумею когда-нибудь простить себе эту цепочку предательств. Но я свыкся с мыслью, что мне придется жить дальше и как бы заключил перемирие с самим собой, правда, не знаю, как долго оно продлится.

Наряду с другими последствиями, мое разоблачение словно парализовало меня. Я не мог ни думать, ни работать, ни обдумывать планы на будущее. В течение шести месяцев после катастрофы мы жили на наши сбережения и на жалованье, которое получала Кейт, подрабатывавшая продавщицей в магазине.

Только теперь, полгода спустя, я наконец-то за что-то взялся. Я взялся строить стену.

А может быть, меня ожидает и другая работа? В надежде, что мне предложат такое, что я в состоянии буду сделать, и в страхе, что это будет нечто, от чего я не смогу отказаться, я устроился в гостиной и выслушал все, что сообщил коротышка Виклер. И я согласился поехать с ним и побеседовать с его хозяином Эрни Рембеком. Оставив записку Биллу, который должен был вскоре вернуться из школы, я последовал за Виклером.

Глава 3

Швейцар, вышедший, чтобы открыть дверцу такси, знал Виклера и приветствовал его, называя по имени и прибавляя “мистер” и “сэр”. Виклер весь расцвел и не смог удержаться и не взглянуть через плечо, чтобы посмотреть на мою реакцию. Я был раздражен и сожалел, что приехал сюда, и, возможно, это было написано у меня на лице.

Это был новый высотный многоквартирный дом в районе восточных пятидесятых, с красным козырьком, под который провел меня Виклер, а затем мы в сопровождении швейцара проследовали в небольшой холл из стекла и металла, где на левой стене красовался такой хитроумный пульт управления, словно мы взошли на борт космического корабля. Подойдя туда, швейцар удостоверился по телефону, что Виклер может быть допущен в здание, и тогда при помощи белой пластмассовой кнопки он отомкнул замок на стеклянных дверях. Мы прошли внутрь.

Лифт, на котором мы поднялись на семнадцатый этаж и в полированных хромированных стенах которого отражались смазанные очертания меня и Виклера, молча стоявших рядом, усилил ощущение путешествия в будущее. Однако Бог с ним! Меня давно уже не ожесточает мысль о сравнительных доходах удачливых мошенников и удачливых полицейских; все равно сравнение глупое и неадекватное, ибо богатство есть цель мошенников, а у полицейского, как считается, в жизни иные цели.

При сложившихся обстоятельствах сравнение стало еще более неадекватным.

На фоне серого коридора выделялась черная дверь квартиры 17С. Виклер нажал на звонок, и мы стали ждать. Через мгновение у меня зачесалась спина — признак того, что за нами кто-то наблюдает в глазок, замаскированный над дверью под миниатюрный фонарик, а потом дверь отворилась, и нас впустил внутрь необычайно высокий и широкоплечий молодой человек с внешностью одного из тех представительных профессиональных футболистов, что снимаются в рекламных роликах страховых компаний. Виклер, войдя, сообщил:

— Эрни ждет нас. Скажи ему, что я привез Тобина. Э.., э-э.., мистера Тобина.

Молодой человек закрыл дверь, окинул меня бесстрастным взглядом серых глаз и сказал:

— Мне нужно будет обыскать вас, сэр, — сказал очень вежливо. Я невежливо ответил:

— Нет.

Он не удивился, не обиделся. Его непроницаемые глаза переместились на Виклера, который быстро проговорил:

— Все в порядке. Под мою ответственность. Как ни в чем не бывало молодой человек двинулся влево к широкой двери со словами:

— Соблаговолите подождать...

— Две минуты, — добавил я.

— Конечно, конечно, мистер Тобин, — поспешно обратился ко мне Виклер. — Я сам пойду и скажу Эрни.

Пройдя через широкую дверь, я попал в небольшую гостиную, обставленную изящной, хрупкой мебелью темного дерева, по-моему, двух-трехвековой давности. Но я не антиквар по мебели и точнее определить не могу.

Оставшись в одиночестве, я сел в изысканное кресло с деревянными подлокотниками и круглым сиденьем, с мягкой обивкой и нашел его на удивление удобным. Закурив, я положил спичку в круглую стеклянную пепельницу и посмотрел на часы, чтобы засечь время. Я уже два года как бросил курить, но шесть месяцев назад снова начал. Это была моя первая сигарета, с тех пор как я взялся за строительство стены.

Через минуту сорок секунд в гостиную вошел Эрни Рембек, проворный и дружелюбный, эдакий царек в костюме за двести долларов. При шикарном галстуке. Я несколько раз видел его по телевизору, когда он выступал в комитетах Конгресса по поводу Пятой поправки, но встречаться с ним прежде мне не доводилось, и меня поразило, как молодо он выглядит. Ему, вероятно, под пятьдесят, а на вид можно было дать не более моего возраста; сухощавый, подтянутый, ухоженный, с острыми угловатыми чертами лица и пружинистой походкой. Он походил на тех актеров, которые изображают удачливых деловых людей в рекламных роликах.

Улыбка, которой он нас одарил, представляла собой сложную комбинацию гостеприимства, извинения, самодовольства.

— Мистер Тобин, благодарю, что пришли! — приветствовал он меня. — Вы вряд ли пожелаете пожать мне руку?

Его слова сбили меня с толку, лишили удовольствия демонстративно отказаться от рукопожатия. И мне оставалось лишь сострить:

— А какой в этом смысл?

— Да никакого. — Он передернул плечами и продолжал:

— Поверьте мне, мистер Тобин, я очень благодарен, что вы посетили меня. Я — ваш враг. И вы как отставной генерал, который согласился сотрудничать с русскими.

— Что-то в этом роде.

— Я постараюсь сделать наше сотрудничество для вас как можно менее болезненным, — любезно изрек он. — Я понял, что вы явились сюда не по своему желанию, вас вынудили к тому обстоятельства. Прежде чем мы приступим к делу, хочу еще раз заверить вас, что я все отлично понимаю и надеюсь, что на время нашего общения вы найдете возможным.., заключить нечто вроде перемирия.

— Виклер рассказал мне о каком-то убийстве, — начал я. Он поднял руку и с извиняющейся улыбкой прервал меня:

— Виноват, пока рано. Вы приступили к делу, а я никогда не веду деловые беседы без своих советников. Я еще раз хотел искренне поблагодарить вас за визит и сообщить, что понимаю ситуацию и буду.., по мере возможности щадить ваши чувства.

Я, Митч Тобин, знаю, что расхожий стереотип заправилы преступного синдиката представляет собой угрюмо-неприветливого грузного недоучку-иммигранта, но стереотипы почти всегда ошибочны. И все же я не был готов к безукоризненно вежливой доброжелательности, которую олицетворял собой Эрни Рембек. Я был выбит из колеи и злился на него за это почти так же, как и за все его темные делишки.