Поймать вора

Но в этот момент где-то далеко, но очень ясно раздался трубный звук. Я посмотрел в направлении, откуда прибежал. Возле зеленого дерева, почти возвышаясь над ним, стояла огромная слониха. Трудно было судить на таком расстоянии, но мне показалось, что она подняла хобот, как иногда поднимает руку Берни, когда хочет, чтобы я к нему подбежал. Глупая мысль, но она пришла мне в голову. Я повернул и побрел обратно — понимал, что несу за слониху ответственность.

Когда я оказался у сухого русла, Пинат снова забралась в озерцо и принимала душ. На меня она не обратила внимания, черпала хоботом воду, выливала на себя и хлопала ушами, извергая из них струи воды. Мне внезапно пришло в голову, наверное, немного запоздало, что она артистка. Фу ты, забыл, мне ведь приходилось работать с артистками — например, с Уиди Уиллис, исполнительницей песен в стиле кантри, или с Принцессой, победительницей бест-ин-шоу, и каждый раз возникали какие-то сложности. Кроме того, мне было жарко, я насквозь пропитался пылью, и у меня испортилось настроение. Я подошел к кромке воды, напился и почувствовал себя лучше, почти тип-топ.

Пинат села. Наверное, она планировала приятное, долгое купание. Я посмотрел на потемневшие в меркнувшем вечернем свете холмы. Было ли у нас время на приятное, долгое купание? Нет. Неужели слониха этого не понимает? Я гавкнул. Она проигнорировала меня в своей спокойной, тяжеловесной манере, не обнаружив ни малейшего намерения хоть как-то отреагировать. Это кого угодно вывело бы из себя. Я вошел в озерцо, шлепая по воде лапами, приблизился к слонихе и крепко ткнул в бок. Ну и что? Она вскочила так поспешно, что подняла волну, которая выбросила меня на берег. Я поднялся, отряхнулся и направился к холмам. Пинат как миленькая последовала за мной. Мне даже не требовалось оборачиваться — по тому, как содрогалась под лапами земля, я знал, что она за мной идет.

Наступила ночь. Над холмами поднялась желтая луна, хотя и не такая большая, как накануне, — успела потерять кусок себя. Этот кусок меня беспокоил: куда он делся? В таких вещах хорошо разбирается Берни. Я немного подумал о нем. Затем мои мысли переключились на еду: я вспомнил, например, мемфисские ребрышки от Макса и как с косточки сходит сочное мясо, а потом остается еще и кость, или галеты вроде той, что дал мне судья, когда я присутствовал в суде в роли улики А, в то время как уликой Б служил «магнум» сорок четвертого калибра, вырытый мною из клумбы, куда его закопал бандит, который теперь мотает срок и дробит на солнцепеке щебень. Затем я снова подумал о Берни, потом опять о ребрышках. И все это время, словно барабанная дробь, раздавалось негромкое «бум-бум» по земле. Я ведь обсуждал с вами Большого Сида Катлетта [45]? Нет? Поговорим о нем как-нибудь в другой раз. За этими размышлениями время пролетело быстро. Престо, как выражается Берни. Не успел я оглянуться, как перед нами вырос холм с огромным, одиноко торчавшим кактусом на вершине. Помнится, Берни сказал «престо», когда поворачивал ключ в замке зажигания, прикуривая от аккумулятора машины окружного прокурора. У окружного прокурора оказался в багажнике огнетушитель, так что больших проблем не возникло.

Я помедлил у подножия холма. Слониха остановилась рядом. Луна теперь стояла высоко над головой и проливала на землю серебристый свет. Он поблескивал на ее бивнях и на поднимавшейся в гору плотно утрамбованной тропинке. На другой стороне был дом. Я сделал первый шаг вверх, за мной раздалось «бум-бум» по земле.

Тропинка петляла по некрутому подъему, идти было не тяжело, во всяком случае для меня, хотя и от Пинат я тоже не слышал жалоб. Все выше, выше, воздух был приятен и свеж, и с каждым шагом мы приближались к дому. Я повернул за поворот, вспоминая свои миски рядом с холодильником в доме на Мескит-роуд, когда «бум-бум» прекратилось. Я посмотрел назад. Пинат застыла, шевелился только ее поднятый, обнюхивающий воздух хобот, который напомнил мне те штуки, которые высовывают из-под воды субмарины, забыл их название. Мы с Берни любим фильмы про подводные лодки, но сейчас не буду об этом распространяться, так как Пинат сорвалась с места и побежала, если можно назвать это бегом, но надо отдать ей должное: не прошло и секунды, как она оказалась рядом со мной, сбила меня с ног и скрылась за поворотом.

Я покатился по крутому склону и задержался только в овражке. Досадуя, вскочил на ноги. Мало того что по милости этой слонихи я угодил в дыру, так овражек оказался к тому же крутым и весь порос царапающимися колючками. К тому времени, когда я выбрался на тропинку, Пинат исчезла. Разумеется, ничего нет проще, чем идти по ее запаху. Так я и поступил — повернул за поворот, затем за другой и оказался на ровной площадке, на самой вершине холма, где над головой возвышался огромный кактус. Я узнал это место: здесь мы нашли…

А вот и Пинат, почти белая в лунном свете, стоит на краю неглубокой выемки, в которой мы обнаружили тело Делита. Сначала она была совершенно неподвижна. Затем ее уши шевельнулись, и она, осторожно ступая, сошла в углубление. На дне снова помедлила, затем опустила хобот и легонько провела из стороны в сторону по земле. Я сел и, не двигаясь и не издавая ни звука, стал наблюдать. Слониха мела дно, но это больше походило на ласку, на поглаживание. Так продолжалось несколько минут. Потом она подобрала камень размером с бейсбольный мяч или чуть меньше и, уложив в изгибе хобота, начала, как бы получше выразиться, убаюкивать его. Бережно держала и при этом мотала головой. Это напомнило мне — как странно работает сознание — тот вечер, когда совсем еще маленький Чарли не мог уснуть и Берни вот точно так же укачивал сына.

Прошло немного времени, Пинат медленно и осторожно опустила камень и стала набирать в хобот песок и выпускать в воздух. При этом она притопывала и время от времени осыпала себя песком. Песчинки клубились в лунном свете кипящими облаками. Устрашающее зрелище. Только не подумайте, что я испугался, но все равно обрадовался, когда все кончилось и Пинат подняла хобот и немного потрубила. К этим звукам я привык, и они мне даже начинали нравиться. Ее глаза блестели, как и влажные дорожки под каждым из них. Что-то назревало. Что-то назревало, но я не мог понять, что именно, пока на равнине, которую мы недавно пересекли, не вспыхнул свет.

Я вышел на гребень и протер линзы — выражение Берни, мне трудно его понять, видимо, как-то связано с биноклем, но у меня у самого бинокля никогда не было, поэтому больше ничего не могу добавить. Что же я увидел внизу на равнине? Вот это как раз очень важно. А увидел я два джипа, которые двигались в нашу сторону. Они приблизились к нам, затем немного повернули в сторону, к ближайшему склону, и когда встали ко мне боком, я рассмотрел сидевших в первой машине людей — ребят в форме и с ними самого капитана Пансу. Он устроился рядом с водителем — я узнал его по золотым галунам. Во втором джипе тоже были парни в форме: двое на переднем сиденье и двое на заднем. Лунный свет играл на стволах их винтовок. Но между теми, кто ехал сзади, был еще один человек — в штатском.

Мое сердце учащенно забилось, я приподнял лапу, готовясь ринуться вперед, но в этот момент вспомнил о Пинат. Я за нее отвечал. Оглянулся. Слониха по-прежнему стояла на дне выемки и поглаживала хоботом землю. Собирается она куда-нибудь или нет? На мой взгляд, нет. И я бросился со всех ног.

Пожалуй, больше подходит слово «рванул» — не обращая внимания на крутизну и острые колючки под лапами, не отрывал глаз от джипов, особенно от того, в котором сзади сидел человек в штатском. Я не мог разглядеть его лица, но знал, каким должно быть его выражение: твердым и одновременно спокойным. Нас с Берни непросто запугать — вот откуда спокойствие. И мы не терпим, чтобы нами командовали, — отсюда твердость.

Джипы тем временем достигли подъема на возвышавшийся над равниной невысокий округлый холм и скрылись из виду. Я вихрем слетел с крутизны, пересек ровное пространство, перемахнул через пересохшее русло, только камешки летели из-под лап, и тоже оказался у округлого холма. Но ничего не увидел. Машины исчезли. А вместе с ними люди в форме, капитан Панса и Берни.