Детектив США. Выпуск 9

Седовласая, с искрящейся живинкой в глазах, с умиротворенно покровительственной ласковостью в лице, присущей много изведавшим на своем веку старушкам, эта женщина, выглядевшая лет на шестьдесят, была умопомрачительно объемна телом и весила, пожалуй, фунтов больше двухсот. Она сказала:

— Присаживайтесь, мистер Лэм. Нет, не туда, проходите поближе, чтобы можно было получше вас разглядеть. Вот так, совсем другое дело. А теперь, пожалуйста, отвечайте на мои вопросы. Только искренне. Как на духу.

Она крутанулась в своем винтовом кресле и пристально посмотрела на меня через стол, взглядом бабушки, к которой на праздничный пирог пришел ее любимый внучек.

— Где вы сейчас живете? — спросила она.

— Постоянного адреса у меня пока нет, — ответил я. — Сейчас снимаю комнату в меблированном доме на Вест Пико.

— Образование?

— Нулевое, — сказал я, — точней, непригодное для извлечения материальной выгоды. То образование, которое я получил, было нацелено на то, чтобы я научился как можно тоньше разбираться в искусстве, литературе и жизни. Но у меня сложилось убеждение, что, не располагая деньгами, оценивать и воспринимать искусство, литературу и жизнь просто невозможно.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— Родители живы?

— Нет.

— Не женаты?

— Нет.

Она сказала:

— Вы просто дурень. Вы такой тщедушный, наверно, и ста двадцати фунтов нет, я угадала?

— Сто двадцать семь.

— Драться умеете?

— Нет… Иногда дерусь, конечно, но без особого успеха.

— Учтите, работа сугубо мужская, жесткая.

— Разве я похож на женщину? — пылко возразил я.

— Но вы такой хлипкий. Смотрите, туго придется. Будут вас по носу щелкать!

— Когда я учился в колледже, — сказал я, — кое-кто из ребят пробовал. Но очень скоро раскаивался в этом. Я не люблю, чтобы меня щелкали. Драться можно по-разному. Способов много. У меня есть свой, фирменный, и я хорошо им владею.

— Вы внимательно прочли объявление?

— Думаю, что да.

— И считаете, что обладаете всеми необходимыми качествами?

— Семьи у меня нет. Отваги, думаю, достаточно. Я работоспособен, предприимчив и вроде бы умен. Если это не так, значит, куча денег, потраченная на мое образование, выпущена на ветер.

— Кем именно?

— Моим отцом.

— Когда он умер?

— Два года назад.

— Чем вы с тех пор занимались?

— Разным.

Лицо ее ничуть не изменилось в своем характерном выражении. Она милостиво улыбнулась мне и вдруг как ушатом холодной воды обдала:

— Ну и мастак вы врать, однако.

Я резко поднялся с кресла.

— Вы женщина, — сказал я, — и вправе решать, что можете себе позволить. Я мужчина, и вправе решать, чего не могу позволить себе выслушивать.

Я направился к выходу.

— Не торопитесь, Лэм, — окликнула она. — Вы можете получить работу.

— Уже не нуждаюсь.

— Не будьте глупцом. Повернитесь и посмотрите мне в глаза. Вы ведь врали мне?

Все, черт возьми! Место плакало. Я обернулся и посмотрел ей прямо в лицо.

— Да, — сказал я, — я говорил неправду. У меня такая привычка. Довольно странная, конечно, и тем не менее: я бы хотел, чтобы во лжи меня уличали все-таки в более тактичной манере.

— В тюрьме не сидели?

— Не доводилось.

— Вернитесь сюда и присядьте.

Стремление хоть как-то удержаться на плаву в жизни, конечно, сказывается на поведении человека. Я вернулся и сел в кресло. А что было делать? В кармане у меня — ровно десять центов, во рту со вчерашнего дня ни росинки. Биржи труда одни не желали, другие не могли ничем помочь. Тогда я решил прибегнуть к крайней мере — откликнуться на объявления, сулящие хоть какую-то перспективу. Воистину: утопающий хватается и за соломинку.

— А теперь расскажите мне правду, — сказала она.

— Мне двадцать девять, — начал я. — Родители умерли. Образование среднее — колледж закончил. Умен. В разумных пределах. Готов выполнять едва ли не любую работу. Крайне нуждаюсь в деньгах. Если дадите место, выкажу максимум усилий, прилежания и послушания.

— Это все? — спросила она.

— Все.

— Как вас зовут?

Я улыбнулся.

— Значит, Лэм — не настоящая ваша фамилия?

Я ответил:

— Я сказал правду. Если вы пожелаете, я мог бы продолжать говорить… Я очень хорошо умею это делать.

— Могу себе представить. А теперь скажите, что конкретно изучали в колледже?

— Разве это существенно?

— Я не уверена, что не ошиблась, — сказала она, — но судя по тому, как вы отвечали на мои вопросы о вашем образовании, я невольно пришла к выводу, что вы врете. Вы никогда не учились в колледже. Я угадала?

— Да.

— И, разумеется, у вас нет никакого диплома?

— Нет, диплом у меня есть.

— Вас не исключили?

— Нет.

Она поджала губы.

— Вы хоть немножко разбираетесь в анатомии?

— Самую малость. Собственно, почти никак.

— Так что же вы тогда изучали в колледже?

— Хотите, чтобы я сымпровизировал? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — То есть да, но не сейчас… в нашем ремесле просто необходимо уметь врать. К тому же — врать убедительно. Мне не понравилось, как вы это сделали в начале нашей беседы. Очень неубедительно.

— Сейчас я говорю чистую правду, — заметил я.

— Повремените с этим. Лучше поврите мне немножко.

— На какую тему?

— На любую, — сказала она, — только так, пожалуйста, чтобы звучало убедительно. Сначала дайте общую схему, а потом наполните ее конкретикой. Итак, что вы изучали в колледже?

— Половую жизнь микробов, — сказал я. — И по сей день ученые рассматривают проблему размножения микробов только в плане их воздействия на организмы морских свинок, но никто пока еще не задавался целью выяснить отношение к этому вопросу самих микробов. Теперь, когда я касаюсь половой жизни микробов, вы, несомненно, склонны толковать эту тему, исходя из вашего собственного…

— Ни из чего я не исхожу, — перебила она.

— … взгляда на жизнь, — безмятежно продолжал я, не реагируя на ее реплику. — Так вот, при наличии стабильно одинаковой температуры и достаточного количества питательной среды микробы становятся чрезмерно страстными. Действительно…

Она подняла вверх руку и двинула ее внутренней стороной ладони в мою сторону, точно хотела затолкать эту пространную тираду обратно мне в рот.

— Довольно молоть чепуху. Речь у вас, конечно, бойкая, но это бесполезная ложь, потому что никого не задевает. Скажите честно, вам известно хоть что-нибудь о микробах?

— Нет.

Ее глаза заблестели.

— Как вы в пору вашей учебы в колледже добивались того, чтобы вас не щелкали?

— Я бы не желал вдаваться в это… если уж честно.

— Я хочу узнать правду и надеюсь, что вы посвятите меня в свою тайну.

— Я включал в действие свои мозги. Меня называли язвой, — сказал я. — Любой человек обязан постоять за себя. Если природа в чем-то обделила его, то в чем-то ином, как бы в порядке компенсации, одарила с лихвой. Я хорошо просчитываю логические комбинации. Всегда. Если кто-то пытается обидеть меня, я нахожу способ заставить его прекратить свои поползновения, и прежде, чем я успеваю довести свою защитную акцию до конца, он уже раскаивается в том, что предпринял столь неосторожную попытку. Если меня доводят до известного предела, я не гнушаюсь бить ниже пояса. Мне кажется, даже получаю от этого удовольствие. Таким уж я создан. Все коротышки склонны к тому, чтобы быть язвами. Ну а теперь, когда вы повеселились за мой счет, я ухожу. Я не терплю, когда надо мной потешаются. Когда-нибудь вы почувствуете, что эта забава дорого вам обошлась. Я разработаю план и сумею рассчитаться даже с вами.

Она вздохнула. Не астматическим вздохом усталой грузной женщины, но вздохом человека, почувствовавшего вдруг огромное облегчение. Сняв трубку с телефонного аппарата, который стоял у нее на письменном столе, повелительно отчеканила:

— Элзи, Дональд Лэм принят в агентство. Очисти помещение от этих балбесов. Повесь на дверь объявление, что вакансия закрыта. Дневная норма по приему остолопов и так с избытком превышена.