Долгое прощание

– Да не очень.

– Можешь меня поцеловать, если хочешь, – игриво предложила она.

Сзади к ней подошел парень в чесучовом пиджаке и рубашке с отложным воротником, улыбаясь мне поверх ее головы. У него были короткие рыжие волосы, а лицо, как сморщенное легкое. В жизни не видал такого урода. Он легонько похлопал маленькую женщину по макушке.

– Пошли, котенок, домой пора. Она яростно накинулась на него.

– Тебе что, не терпится поливать свои проклятые бегонии? – завопила она.

– Тише, котенок...

– Руки прочь, насильник чертов! – заорала она изо всех сил и плеснула ему в лицо остатки из стакана. Там было не больше чайной ложки виски и пару кусочков льда.

– Черт побери, бэби, я твой муж! – заорал он в ответ, хватаясь за платок и вытирая лицо. – Дошло? Муж твой.

Она страстно зарыдала и бросилась ему в объятия. Я обошел их и выбрался вон. На всех коктейлях одно и то же, вплоть до диалога.

Гости струйками вытекали из дома на вечерний воздух. Замирали голоса, заводились моторы, люди перебрасывались прощальными возгласами, словно мячиками. Я вышел через стеклянные двери на выложенную камнем веранду.

Отсюда склон сбегал к озеру, неподвижному, словно спящая кошка. К небольшому причалу была привязана белым фалом весельная лодка. У дальнего берега, который был не так уж далеко, лениво, как конькобежец, описывала круги черная водяная курочка. От нее даже ряби не шло по воде.

Я растянулся в алюминиевом шезлонге, зажег трубку и стал покуривать, размышляя, какого черта я здесь делаю. Роджер Уэйд явно мог держать себя в руках, когда хотел. Встречу с Лорингом он провел на высоте. Я бы, пожалуй, понял, если бы он заехал Лорингу по его острому подбородочку. Конечно, это было бы против правил, но Лоринг позволил себе гораздо больше.

По правилам – пока их не отменили – нельзя в комнате, полной народу, угрожать человеку и бить его по лицу перчаткой, особенно если рядом стоит твоя жена и ты фактически обвиняешь ее в том, что она погуливает. Если учесть, что Уэйд только что вышел из крепкой схватки с крепкими напитками, он оказался на высоте. И даже более того. Правда, я не видел его пьяным. Не знаю, каков он в пьяном виде. Я даже не был уверен, что он алкоголик.

Разница тут большая. Тот, кто иногда просто выпивает лишнего, в пьяном виде остается сам собой. Алкоголик – настоящий алкоголик – абсолютно меняется.

Угадать, как он себя поведет, невозможно. Можно лишь точно сказать, что вы столкнетесь с совершенно незнакомым человеком.

Позади раздались легкие шаги. Эйлин Уэйд спустилась с террасы и села рядом на краешек шезлонга.

– Ну, что вы скажете? – спросила она спокойно.

– О джентльмене, который любит помахать перчатками?

– Да нет. – Она нахмурилась. Потом засмеялась. – Ненавижу, когда устраивают сцены. Хотя врач он прекрасный. Он уже закатывал такие сцены чуть ли не всем нашим соседям. Линда Лоринг не потаскуха. И выглядит, и разговаривает, и держится по-другому. Не знаю, почему д-р Лоринг так себя ведет.

– Может, он бывший пьяница, – сказал я. – Многие после лечения впадают в ханжество.

– Возможно, – сказала она и стала смотреть на озеро. – Как здесь тихо.

Казалось, писателю должно быть здесь хорошо – если писателю вообще бывает где-нибудь хорошо. – Она обернулась ко мне. – Значит, Роджер вас не уговорил?

– Смысла нет, м-с Уэйд. Ничем не могу помочь. Я ведь уже объяснял.

Чтобы вовремя прийти на помощь, надо не спускать с него глаз ни на минуту. А это невозможно, даже если забросить все другие дела. Человек может сорваться с цепи в мгновение ока. Кстати, по-моему, на него это не похоже. Он мне кажется вполне уравновешенным.

Она взялась за край соседнего шезлонга и подалась вперед.

– Если бы он дописал книгу, все, наверное, уладилось бы.

– Тут я не могу ему помочь. Она смотрела вниз, себе на руки.

– Можете, раз он вам верит. Это самое главное. Или вам противно жить у нас и получать за это деньги?

– Ему нужен психиатр, м-с Уэйд. Только хороший, не шарлатан.

Она встрепенулась.

– Психиатр? Зачем?

Я выбил пепел из трубки и подержал, чтобы она остыла.

– Я, конечно, дилетант, но могу сказать. Ему кажется, что в подсознании у него скрыта какая-то тайна, и он не знает какая. Это может быть сознание вины – собственной или чужой. Он считает, что пьет оттого, что не может вспомнить. Наверное, это событие произошло, когда он был пьян, вот он и напивается, чтобы снова впасть в это состояние, в полную отключку. Это задача для психиатра. Дальше. Если это не так, тогда он напивается просто потому, что любит пить или не может с собой справиться, а тайну выдумал себе в оправдание. Но писать и уж, во всяком случае, закончить книгу, он не может из-за пьянства. Итак, вывод: не может дописать, потому что сам оглушает себя выпивкой. А если наоборот?

– Нет, это – нет, – сказала она. – Роджер очень талантливый. Я совершенно уверена, что его лучшие книги еще впереди.

– Я же сказал, что рассуждаю, как дилетант. Вы как-то заметили, у меня в гостях, что он, может быть, разлюбил свою жену. А если и тут наоборот?

Она поглядела в сторону дома, потом повернулась к нему спиной. Я поглядел туда же. В дверях стоял Уэйд и смотрел на нас. Я увидел, как он зашел за стойку бара и стал доставать оттуда бутылку.

– Не останавливайте его, – быстро сказала она. – Никогда этого не делаю.

Никогда. Наверное, вы правы, м-р Марлоу. Делать нечего – он должен сам от этого избавиться.

Трубка остыла, я спрятал ее в карман.

– Раз уж мы так глубоко копаем – как насчет моего вопроса?

– Я люблю своего мужа, – просто сказала она. – Может быть, не так, как в молодости. Но люблю. Молодость бывает только раз. Человек, которого я тогда любила, умер. Погиб на войне. У него, как ни странно, были те же инициалы, что у вас. Теперь это не важно – правда, иногда мне кажется, что он не умер.

Тело так и не нашли. Но это часто случалось.

– Она пристально и испытующе взглянула на меня.

– Иногда – не часто, конечно, – в тихом баре, или в пустом вестибюле хорошей гостиницы, или на пароходной палубе, рано утром или очень поздно вечером, мне начинает казаться, будто он ждет меня где-то в тени, в уголке, и я сейчас его увижу. – Она помолчала, опустив глаза. – Это так глупо, мне даже стыдно. Мы очень любили друг друга – той безумной, непонятной, невероятной любовью, которая бывает раз в жизни.

Она умолкла, словно в забытьи, глядя на озеро. Я снова обернулся к дому. Уэйд стоял в дверях со стаканом в руке. Я перевел взгляд на Эйлин, Для нее я сейчас не существовал. Я встал и пошел к дому. Стакан в руке Уэйда был налит до краев. Глаза у него были нехорошие.

– Как продвигаются дела с моей женой, Марлоу? – Губы у него дернулись.

– Я за ней не ухаживаю, если вы об этом.

– Именно об этом. Вы тут вечером лезли к ней целоваться. Много про себя воображаете. Не выйдет, приятель. Нос не дорос.

Я хотел его обойти, но он загородил путь широким плечом.

– Не торопитесь, старина. Посидите еще. У нас в гостях так редко бывают сыщики.

– Скоро совсем не будет, – сказал я. Он запрокинул стакан и, отпив глоток, нагло ухмыльнулся.

– Рано вы начали, сопротивляемость у вас низкая, – заметил я. – Впрочем, что толку в словах.

– О'кей, дорогой воспитатель. Неужели не слыхали, что пьяницу воспитывать – гиблое дело? Пьяницы не перевоспитываются, друг мой. Они разлагаются. Местами это очень противно. – Он снова поднес стакан к губам и допил почти до дна. – А местами жутко. Но говоря изысканным языком нашего милейшего доктора Лоринга, этой паршивой сволочи с черным саквояжем, оставьте в покое мою жену, Марлоу. Конечно, вы на нее положили глаз. Все кладут. Хотите с ней переспать. Все хотят. Проникнуть в ее мечты, ощутить аромат ее воспоминаний. Может, и я хочу. Но проникнуть некуда, приятель. Там пусто, пусто, пусто. Останетесь один в темноте.

Он допил и перевернул стакан вверх дном.