Шоковая волна

— Университет Венеции? — спросил он, словно пытался вспомнить, где он меня видел.

— Нет… — Я постаралась, чтобы в моем голосе не было полной уверенности. — Но вы из университета, не так ли?

Он кивнул.

— Научная работа?

Он слегка сдвинул брови: я попала в яблочко, и это ему понравилось. — Рэндалл Форбс, физический факультет. — Сказав это, он слегка привстал на стуле.

— Осборн, — пробормотала я. — Какая область физики?

— Высокие энергии.

— Большой взрыв.

— Или скорее большой обвал, в перспективе сегодняшнего дня. — Он поймал мой взгляд, усмехнулся: — Вижу, вас не радует старомодная внешность визави. Позволю себе заметить, что модная одежда развращает. Хотя то же самое можно сказать и о хорошем трехразовом питании.

Я рассмеялась. Официант подал ему виски. Он поднял бокал и выпил, вздохнув от удовольствия. Я пыталась определить, кто он по акценту: образован, никаких следов провинциализма в речи.

— Вам что-нибудь говорит имя Дениэля Ловенталя, миссис Осборн? — Его взгляд скользнул по моему обручальному кольцу.

— Нобелевский лауреат? Да, конечно.

По его лицу словно что-то пробежало, еле заметно дрогнули крылья носа, будто он принюхивался. Возможно, он надеялся, что имя Рэндалла Форбса мне тоже знакомо.

— Я получил степень доктора благодаря Ловенталю, моему учителю… Это были времена славы и красивой одежды. Мы были великолепной командой теоретиков, достойных этого названия. Но все распалось, как и сама наука. Нас осталось только двое, старик и я. Он ректор факультета в университете Венеции. Или вы сами знаете об этом?

Я отрицательно покачала головой.

— Хотя, подумав, я, возможно, и вспомнила бы.

— Значит, вы из университета?

Я снова покачала головой.

— Я почти уверен, что вы не торгуете косметикой, — неосторожно выпалил он и покраснел, но тут же постарался все поправить: — Я имел в виду… — Он растерянно развел руками.

— Что я сейчас пойду и подкрашу губы? — насмешливо сказала я.

— О, Боже. Может быть, вы действительно торгуете косметикой и продаете ее тому, кто в ней так нуждается.

— Не беспокойтесь, — улыбаясь, ответила я. — Я журналистка, профессор Форбс.

Собеседник воздержался от каких-либо комментариев, не желая далее испытывать судьбу. Когда официант принес меню, Форбс продолжил тему:

— Я действительно однажды познакомился в поезде с женщиной, которая торговала косметикой. Тогда я был женат, и знаете, что она сделала? На другой день явилась ко мне в дом и сказала моей жене, что это я предложил ей зайти к нам.

— Ей удалось что-нибудь продать? — спросила я.

— Вы угадали. Она получила выручку там, где, по-моему, у нее не было никакого шанса заработать хотя бы пенс. Я действительно совсем не знаю женщин. — Он пробежал глазами меню и посмотрел на меня. — Сделайте заказ, а я куплю бутылку вина. Пожалуйста, не возражайте. У меня есть повод.

— И не подумаю возражать.

Мы заказали луизианские устрицы и телячьи ребрышки.

Я подняла бокал.

— За то, что вы празднуете, профессор.

— Я пока не хотел бы, чтобы это попало в газеты.

— Это исключено, — заверила его я, стараясь не быть серьезной.

И все же он колебался. На его щеках появились два красных пятна, а лицо побледнело, но он все же отважился.

— Я хочу отпраздновать грант в триста тысяч долларов для исследовательской работы на моем факультете, которому никто даже копейки не собирался давать. Но я этого добился.

Он откинулся на спинку стула и стал раскачиваться, улыбаясь и кивая головой. Видимо, профессор не часто улыбался, и его улыбка казалась вымученной, но румянец снова расцвел у него на щеках, а в глазах светилась радость. Он горделиво повел плечами, когда сказал:

— Это произошло сегодня.

— Поздравляю, — сказала я, хотя полагала, что триста тысяч долларов в наше время не столь значительная сумма, когда речь идет об исследовательских работах. — И как же вы собираетесь ими распорядиться?

— Думаю, мы обязательно закончим начатый эксперимент. Что бы ни решило начальство! Дело в том, что наши исследования не преследуют никакой прикладной цели. Вы понимаете, что я хочу сказать? Ничего намеренно полезного.

— Чисто теоретические исследования.

— Совершенно верно. Черт побери, чистейшие… — Он на мгновение задумался. — Знали бы вы те времена, когда старику было столько же лет, сколько мне сейчас, а я был его учеником! Какие задачи мы перед собой ставили, какие фантастические планы строили… Это было похоже на игру в пятнашки среди звезд.

— Неужели сейчас все так изменилось?

Лучше бы я не задавала ему этого вопроса. Он помрачнел.

— Да, конечно. У меня есть аспирант, который считает все свои рефераты кучей дерьма.

— И тем не менее хочет получить ученую степень, — заметила я.

— Кто знает, чего они хотят в наши дни? Научные связи практически сведены к нулю. Наши встречи и общения — это просто редкая случайность.

— Зачем вы занимаетесь преподавательской работой? Ведь вас интересуют фундаментальные науки?

— Я должен! — В голосе мистера Форбса слышались нотки раздражения. — Одно другому не помеха.

— Я не хотела задеть вас, — тихо успокоила его я.

— Я знаю… — Он засмеялся невеселым смешком. — Вы должны понять, что ни правительство, ни промышленность не станут соперничать с университетом из-за моих услуг.

Я сочувственно кивнула.

Мой собеседник заказал полбутылки шабли к устрицам и «Медок» 64-го года к мясу.

— Каждому давай конструкцию полегче, без тяжелого днища, поскольку она должна летать, — пояснил он. — А выбор невелик.

— И все же, — сказала я, возвращая разговор к физике. — Все, что касается термоядерных синтезов, свертыванию не подлежит, не так ли?

— Да, — согласился Форбс со снисходительным удивлением. Он не ожидал от меня такой осведомленности. На память пришла поговорка о собаке, которая поднялась и стала ходить на задних лапах.

— Я говорю как умеренный невежда.

— А я как личность, недостаточно осведомленная. Наша скромность делает нас равными, не так ли?

— Мы откровенны как современная молодежь. Она считает, что всегда откровенна и честна.

— Должна быть такой. Но, увы, это не так, — ответил Форбс.

— А что думает нынешняя молодежь о Ловентале?

— В каком смысле?

— В политическом. Когда я училась в колледже, он скорее был известен своими левыми взглядами, чем научными работами.

— Я об этом ничего не знаю.

Вопрос был некорректным, ибо Форбс судя по всему не интересовался политикой. Я это интуитивно почувствовала и мне стало жаль, что я погасила слабую искорку доверия между нами.

— Он будет рад вашему успеху… в Чикаго, — сказала я.

— О, конечно! — Форбс ожил прямо на глазах. — Надеюсь, он не придаст этому такого уж большого значения. В конце концов, он сам получал гранты куда более значительные, чем этот… и от более известных фондов, нежели фонд Бернарда Рейса. — Он призадумался над тем, что только что сказал. — Похоже, я кажусь неблагодарным, не так ли?

Я опустошила свой бокал с бурбоном. Официант убрал его со стола, прежде чем начал открывать вино. Затем он совершил ритуал дегустации, налив Форбсу несколько капель. Тот попробовал и слегка сморщил нос.

— Чего на самом деле ждут от вас те люди, которые дали вам деньги, профессор?

— Ха! Как вы догадались?

— Работа моего мужа часто зависит от грантов. Он археолог.

— Чистой энергии. Вы поняли сразу, — ответил Форбс, которого в данную минуту мой муж интересовал так же, как меня дама, торгующая косметикой. — Вот что для них означает синтез. Им подавай экологию и энергию в одном пакете. В этом и состоит фокус. Русские подошли к решению этого вопроса благодаря конверсии, и если затея выгорит, — Форбс пожал плечами, — они намного опередят нас.

— Вас беспокоит, что они вырвались вперед?

— Меня тревожит то, что я не знаю, что известно им. Их ядерный конвертер не моя область изысканий, но мне хотелось бы знать о нем. В наше время такие знания необходимы. Похоже, трансформируя энергию в силу, им удалось избежать фазы загрязнения… Если хотите, я вам объясню…