Отлученный (сборник)

- Не понимаю, - сказал Поль. - Если совесть твоя чиста, зачем было прятаться в подозрительной гостинице?

- Мы с хозяином познакомились в Ницце… после моего… несчастного случая, ну, сами знаете… А потом столкнулись уже в Марселе. Я сидел без гроша. Парень предложил мне комнатушку в своей гостинице… Я и согласился. В таких случаях не до жиру.

Машинка снова затарахтела. Старикполицейский бубнил себе под нос ключевые слова:

- …неприятности… познакомились в Ницце, в тюрьме… сидел без гроша…

- И долго ты у него жил?

- Год.

- Не платя?

Олэн кивнул.

- Черт! Твой приятель - воплощенное гостеприимство!

- Он знает, что я отдам долг.

- Тогда пусть запасется терпением, - проворчал старик, засовывая в каретку новый лист.

Поль неожиданно сунул Олэну под нос фотографию Франсуа Кантэ. Тот и глазом не моргнул.

- Это Франциск Первый. Ты его знаешь?

- Да, видел фото в газетах.

- А этого?

Поль показал ему фотографию толстощекого типа в очках. А потом - без очков. Это был предшественник Франсуа Кантэ - Жан Фонтенак. Когдато Олэн возил и его, и всю банду. Акулы тихих вод.

- В жизни не встречал, - уверенно сказал Олэн.

Поль стоял за его спиной и держал снимки сантиметрах в пятидесяти от лица. Второй полицейский наблюдал за реакцией.

- Я его никогда не видел! - снова проговорил Олэн.

- Мне тебя жаль… Это бармен кафе «Золотая клетка» на улице Паради в Марселе… Именно там ты, говорят, проводил большую часть времени. - Он достал фото девицы в узком белом платье до полу. - А ее?

- Певица? - осторожно спросил Олэн. Некоторое время они жили вместе.

- Верно.

- Ну, должно быть, я ее гденибудь слышал… Да… очень возможно… В конце концов я не всегда сидел на мели… А насчет бармена… наверное, я просто не обращал на него особого внимания - как и все прочие марсельцы, в «Золотую клетку» захаживал, не отпираюсь.

Поль дал ему почитать показания певицы и бармена. Оба, не вдаваясь в подробности, заявляли, что знакомы с Олэном, Франсуа Кантэ и Жаном Фонтенаком.

Столь же единодушно и бармен, и певичка утверждали, что несколько лет назад Фонтенак познакомил Олэна с Кантэ, после чего те вместе уехали из Марселя и Олэна больше никто не видел.

- Ну как, в твоих планах на первую половину дня понедельника, десятого сентября ничего не изменилось?

- Да что это за день такой? Носом чую, тут чтото серьезное… Объяснили бы хоть! Когонибудь прикончили? Так я не убийца, честно говорю!

Олэн прижал руку к сердцу.

- Кантэ мертв, а коли ты хочешь отдуваться за братьев Шварц - дело твое.

Поль достал и их фотографии.

- Сам ты не убийца, но убийц выгораживаешь, так что, помоему, разница невелика…

Олэн схватился за голову.

- Чего вы еще напридумывали? Что все это значит? Вы же видите, я полный ноль… неудачник!… Побирушка!… - Он встал и развел руками. - С тех пор как у меня отобрали права, я перебиваюсь коекак, ползаю на брюхе… Я даже ходил с протянутой рукой! - выкрикнул он. - Дада, представьте себе, просил подаяния! - Олэн показал, как это делается. - Хуже того, мне помогали женщины… - Он всхлипнул. - А ведь у меня тоже была гордость! Вы, наверное, и не знаете, каково брать деньги у женщины! - Полицейские расхохотались. - Ага, вам смешно! Легко вам смеяться! - Олэн почувствовал, что на губах появилась спасительная пена, и еще наддал. - Вам не понять, что значит опускаться! Опускаться! Опускааааться!

Он вдруг умолк и рухнул на стул, закрыв лицо руками. Оба полицейских воздели очи горе и принялись собирать бумаги и фото.

- Если это притворство, то разыграно превосходно, но, учитывая обстоятельства, помоему, концертного номера маловато, - заметил Поль. - Мы умываем руки. Объясняйся теперь с судебным следователем. Но предупреждаю: он вызовет свидетелей из Марселя. А там наверняка найдется десяток людей, готовых присягнуть, что ты знал Кантэ и Шварцев. И тебе не отвертеться от знаменитого понедельника десятого сентября… - Он немного помолчал. - А вот если сам расскажешь правду, это зачтется.

Олэн как воды в рот набрал.

- Ты ведь был всегонавсего шофером, правильно? Но твое упорство может навести на мысль о гораздо более значительной роли в банде… да, гораздо более значительной…

Олэн не ответил. Лишь поглядел на них, как побитая собака, и с хорошо рассчитанной медлительностью покачал головой.

- С ума сойти… просто не верится, что все это происходит со мной… - пробормотал он.

Поль вызвал конвойного и велел отвести Олэна обратно в камеру.

Пралине, скорчившись в углу, лизал кубик маргарина. Поразительно, до чего у него широкий и толстый язык.

Остальные, усевшись тесным кружком, играли в «злодейку» (карты пронесли в камеру контрабандой, но надзиратели их пока терпели). Лишь мошенник, сидевший лицом к двери, вскинул глаза на Олэна, да и то без всякого любопытства.

Франсуа побрел в уголок к Пралине и лег, обдумывая положение. Сейчас он не замечал ни грязи, ни твердой поверхности пола, в голове вертелась лишь последняя фраза фараонамашинистка: «…может навести на мысль о куда более значительной роли в банде… да, гораздо более значительной…»

Даже то, что он просто крутил баранку, потянет, как минимум, на десять лет. Пустячок по сравнению с тем, что грозит братьям Шварц - уж онито наверняка рискуют однажды утром чихнуть в корзинке гильотины. Нет, лучше сдохнуть на тротуаре, как Франциск Первый, чем десять лет гнить в тюрьме.

Олэн мысленно подсчитал: 10 лет - это 3650 дней и столько же ночей. При этом он прекрасно знал, что и час может тянуться до бесконечности, а их набегает за десять лет чтото около девяноста тысяч. Сущая чепуха…

Олэн с головой погрузился в мрачные вычисления, как вдруг его толкнул локтем Пралине.

- Эй, братишка, слыхал, о чем я мыслю?

Олэн нервно мотнул головой. Ему вдруг осторчертели и клошар, и вся эта бесполезная комедия.

- Так вот, я мыслю, что здорово дал маху… со сроком освобождения то есть… Ну, разве не прикол, а? Послушай, ты помоложе, может, глянешь?

Пралине сунул ему в руки календарь. Месяцы теснились, как сардины в банке - два ряда по шесть штук. А на оборотной стороне - изображение Богоматери. Какаято ханжа бросила ему это на паперти вместо милостыни.

- Секи… - Пралине ткнул в календарь ногтем, окруженным траурной рамкой. - Они загребли меня ночью двадцать девятого сентября, в субботу… пихнули в тачку и отвалили ровняком сорок пять ден… Потом меня загонят в Нантер, прочухал?… Это вроде богадельни… Там придется торчать еще три месяца… Зимой там в кайф - днем малость пошуршал в саду, а ночью дрыхни себе в теплой постельке. Любодорого, не то что тут, в тюряге… Смахивает больше на дом отдыха… Ну, так я и хочу, чтоб ты мне растолковал, когда меня заберут отсюда.

Олэн уже не видел календаря. Глаза его блуждали гдето далекодалеко. Он покосился на шестерых сокамерников. Они устроили дикий татарам, подзуживая проигравшего.

- Ты хочешь сказать, что через сорок пять дней тебя не выпустят, а просто переведут в другое место?

- Как так не выпустят? Да это самое настоящее освобождение! Исправдомто - не кутузка!

- Ты не понял… Я спрашиваю, разве тебя не отпустят туда своим ходом?

- Что нет, то нет!

- Ага, короче, ты подмахнешь бумажку и двинешь туда с фараонами, в их чертовом фургоне?

- Точно. Ну, так и когда кончаются мои сорок пять дней?…

Клошар склонился над плечом Олэна.

Олэн знал, что окончательное освобождение - штука серьезная и все проверяют и перепроверяют до тошноты. Но, может, когда клошара просто переводят из камеры в исправдом, формальности соблюдаются не столь строго?

- Так вот, повторяю, меня подцепили двадцать девятого, около одиннадцати… вот тут…

- Вопервых, та ночь не считается, забудь о ней. А воскресенье, небось, проторчал в участке?

- Ага.

- Чегонибудь подписывал?

- Неа, ни единой бумажонки…

- Значит, и воскресенье тоже выпадает.