Смерть на выбор

— Аскерчик, милый! Как дела? Как ты узнал, что я приезжаю? — прыгала вокруг коренастого усача Нина.

— Ах, Нина-ханум, сердце подсказало, как проснулся сегодня утром, так думаю: поеду-ка я в аэропорт, чует мое сердце, что ярчайшая роза петербургских садов рядом. И… сердце меня не обмануло.

— А помнишь, какой важный был, когда только прилетел в Петербург. Ходил — прямо пыжился. — Легкая тень омрачила гладкое лицо человека по имени Аскер, очень легкая.

— Но с тех пор, как я узнал тебя, Нина-ханум, сердце мое вечно молодо и важным я быть не могу, как не может важничать соловей влюбленный…

Приторные комплименты быстро утомили Максима, но эти двое, видимо, могли беседовать таким образом до бесконечности.

— Пойду водички попью, — сказал он, чтобы как-то привести их в чувство. Но это не подействовало. Когда он вернулся, так и не обнаружив чего-либо водоносного, они продолжали в том же духе:

— Ах, я вспоминаю те дни, как сказку несравнимую с небылицами, что рассказывала Шехерезада…

— Нам еще в гостиницу надо устраиваться!

— Какая гостиница, зачем гостиница, вы мои гости!

— Да нет, лучше в гостиницу, мы гости беспокойные. — Максим хотел сохранить свободу действий.

— Вай, зачем хочешь меня радости лишить? Какое беспокойство? Хоть ты скажи ему, Нина-ханум!

— Правда, Максим, мы не потревожим Аскера, и у него ты сможешь познакомиться с очень интересными людьми.

Журналист, который отказывается завести интересное знакомство, вызывает подозрения, и Максим сдался. Может быть, напрасно он выбросил белый флаг так скоро.

Большой дом Аскера и впрямь мог совершенно безболезненно вместить десяток-другой гостей. Собственно, там жил не один Аскер. Как только они приехали, Максима и Нину подвели к живописному старику в просторных шароварах и в обширной рубахе белого цвета. Маленькая шляпочка у него на голове, с точки зрения Максима, тюбетейкой считаться не могла.

— Это Нина, из Петербурга, ата, — вежливо представил девушку Аскер. — Я о ней говорил, она мне очень помогла. А это журналист, тоже из Петербурга, Максим. Он с Ниной прилетел.

— Ас-салам алейком, — ласково поприветствовал их старик, причем смотрел исключительно на Нину, а Максима не замечал. — Дорогие гости в доме!

После ужина, шарахаясь в темноте, Максим пробрался в комнату, где поместили Нину. Она сидела поджав ноги и, видимо, размышляла, как удобнее свернуть кошму, которая должна была заменить ей кровать. Весь дом, включая комнаты для гостей, куда поместили Нину и Максима, был совершенно пуст, с точки зрения европейца. Низенькие столы, много ковров и посуду в нишах мебелью считать нельзя.

Максим с трудом высидел обильный и продолжительный ужин, все время ерзал, чтобы как-то расслабить постоянно затекавшие ноги. Так что спина ныла, а ноги гудели, хотя в тот день он исключительно сидел, или стоял, или лежал. Но до Нининой комнаты, несмотря на усталость, все же дополз.

— Ты что, если тебя кто-нибудь увидит, будет грандиозный скандал! — возмутилась девушка.

— Почему? — искренне не понял ее испуга Максим. Его намерения были настолько чисты, что он даже не предполагал возможных дурных истолкований. — Я просто хотел с тобой посоветоваться. Послушай… — Журналист, не найдя ничего более подходящего, был вынужден присесть на кошму. Ковров в Нининой комнате было побольше, видимо, ее считали более почетным гостем. — Кстати, откуда этот Аскер узнал, что мы приезжаем?

— Вероятно, ему позвонил Рустем Ибрагимович. Аскер учился в аспирантуре вместе со мной.

— А ты что — кандидат наук?

— Да, как-то так получилось.

— Ну даешь. Слушай, ну… как нам все-таки выйти на этот клад? У тебя есть какие-то идеи?

— У меня есть идея, что никакого клада нет.

— Это я уже слышал, — нетерпеливо перебил девушку Максим, — а откуда у тебя все эти письма?

— Я их нашла у нас в фондах. После завоевания Туркестана русские офицеры занимались не только учениями, но и наукой. В принципе российское практическое востоковедение создано в значительной степени военными. Вероятно, кто-то из военных — тогда очень модно было коллекционировать рукописи — купил рукопись, между листами которой и были вшиты письма из архива ордена бекташи. Письма, судя по всему, подлинные, по крайней мере датируются первой четвертью девятнадцатого века. Я нашла письмо некоего капитана Теникова, он был в представительстве русского военного командования при дворе бухарского эмира. И он пишет, что обнаружил место, где скрыта казна бекташи. Но видимо, к сообщению его не отнеслись серьезно.

Максим тоже не был склонен серьезно относиться к рассуждениям о практическом востоковедении, он был человек конкретный.

— А кто карту нарисовал?

— Не знаю, она была тоже вшита между листами рукописи. Сам текст — ничего особенного, довольно поздний список поэмы Сулеймана Челиби «Мевлид-е Неби», и хранился он, вероятно, до того, как попал к нам в библиотеку, при мазаре аль-Бухари.

Максим устал. Мало того что он опять был вынужден сидеть в противоестественной позе, так еще его кормили байками о поздних списках. Сейчас его занимал один-единственный список — список дел на завтра.

— Это все понятно! Где искать эту реку?

— Это скорее всего не река, а какой-нибудь арык, и вообще, местность с начала прошлого века наверняка изменилась — какие там ориентиры? Деревья… дома… вряд ли что дожило до наших дней.

— Ясно, арык. Где? У мазара этого твоего аль-Зухри.

— Во-первых, не моего, а во-вторых… Кстати, очень может быть, что ты прав. В любом случае надо туда съездить: бекташийский шейх вполне мог поселиться там. Тогда становится понятно, откуда вакуфные реестры и прочие документы. — У Нины загорелись глаза.

Максим осознал, что больше ничего не добьется, хорошо хоть удалось уточнить один адрес.

— Ладно, спокойной ночи, завтра постараемся попасть в Бухару. — Он покровительственно потрепал девушку по щеке, с трудом разогнулся, вновь помянул проклятое средневековье и отправился спать.

Темная среднеазиатская ночь позволила ему незаметно вернуться в свою комнату. А тот, кто слышал весь их разговор от начала до конца, тоже поблагодарил темноту за помощь.

— Здесь все так же, как и было, слушай меня, — страстно простирая руки к Максиму и отчаянно вращая глазами, говорил представитель демократических сил, с которыми Максим встретился на следующий день. — Уже забыли о коррупции, о взятках. Очень многие сделали все, чтобы это было забыто, потому что интересы слишком многих завязаны, почти всех. Вот слушай меня, можно поступить в институт без взятки? Можно инженером стать, или врачом, или…

Максим и прогрессивный самаркандский демократ прогуливались вокруг обсерватории Улугбека, прогрессивного мыслителя века пятнадцатого. Спутник Максима был более чем радикальный, он носил футболку и джинсы, только тоненькие черные усики и узкие глаза выдавали его азиатское происхождение. Он скорее всего был ровесником Аскера, но тот был одет и выглядел гораздо солиднее, и рубашка на нем была хоть и европейская, но с неуловимым национальным привкусом.

— Понимаешь, — горячился он, — все связаны, и никак не удается перерубить этот канат, какой канат — цепь. Там за каждым тянется преступление.

Максим все это уже читал и слышал. Уже стояла кобра над золотом, уже лев прыгал и кусался. Уже пришла независимость.

— Но у тебя есть какие-то доказательства? — Этот вопрос он повторял уже в третий раз, и в третий раз демократ обижался.

— Какие доказательства, ты понимаешь, это одна система, которая не отпускает. Страшная и влиятельная. Мы хотели открыть филиал партии «Демократические реформы». Вроде демократия, почему нет? Никто не возражает, все «за», но кто пришел в нашу партию? Кто был раньше, тот и пришел.

Молодые люди гуляли уже два часа. Гуляли исключительно вокруг обсерватории: демократ почему-то считал, что тут безопасно и далеко от посторонних глаз. У Максима сначала кружилась голова, а потом он решил, что отупел окончательно, поэтому еще раз задал вполне, как он уже давно понял, бессмысленный вопрос: