Влюбийство (СИ)

========== Из остатков прошлого… ==========

«Запись от 25 сентября 2015 года»

Я никогда не влюблялась. Не было ни одной компрометирующей меня истории из разряда «как я не одна ходила на горшок», также как и чего-то вроде «первый робкий поцелуй с мальчиком» и «подаренная мной валентинка». Меня это просто никогда не интересовало. Однако чем старше я становилась, тем большее количество сладких парочек стало меня окружать. Не поймите неправильно, но они раздражали. Возможно, это объясняется тем, что я слишком часто наблюдала за сладким сюсюканьем своих родителей.

Самое поразительное во всей этой истории — то, что мне понравился именно он. Слишком красивый, слишком умный, слишком желанный. В нём совмещалось чересчур много этого приторного «слишком». Словно крепкий чай, заедаемый шоколадными конфетами.

Такой чай не лечит от простуды. Он пробуждает чувство тошноты, осадком располагаясь внутри тела. Таковым было это первое чувство. Не лёгким, не весёлым и совершенно не прекрасным.

Иногда с помощью анализа эмоции удавалось убить. Но при попытке расковырять это чувство, препарировать его, точно жабу на лабораторной работе, ничего не получалось. Оно ускользало, забивалось ещё дальше, глубже, в самое сердце. Словно гангрена какая-то, вирус, распространяющийся по всему организму.

Я начала тайно влюбляться. И это было настолько чудовищно, что лучше бы и вовсе его не видеть. Пока не остынет. Но я не знала, сколько продержусь.

***

Все люди одиноки. Осознавая истинные размеры одиночества, они пугаются и бросаются в новую крайность, создают семьи, группы, классы. Начинают копировать друг друга, чтобы не выделяться. Сильные властвуют, слабые подчиняются. Те, кто не успел определиться с собственным положением в обществе, теряются и становятся «серой массой», на которую остальным наплевать.

Она всегда старалась потакать другим. Надевала юбки — такие же, как у самой красивой девочки в классе, покупала заколки с яркими блёстками, бросающиеся в глаза. Красила ресницы в надежде, что её заметят и примут в свой круг.

Бесполезно.

И тогда она думала, что лучше быть искусной лицемеркой. Так было бы проще жить. Но все как-то сразу поняли, что их интересы — не её интересы, и прониклись презрением к ней, а она к ним.

Казалось бы, пока ей хотелось изо всех сил стараться быть как все, какая-то частичка её самой временно потерялась в захолустьях неуверенной души.

Так продолжалось до тех пор, пока она впервые не почувствовала всю вязкость и грязь омута, создавшегося впоследствии такого её поведения. Это случилось в девятом классе на последнем уроке английского языка.

Преподаватель вызвал её к доске и заставил рассказать правило, которое никогда бы не спросил, не будь она так самоуверенна, что решилась болтать на уроке.

Ответа, конечно же, не последовало. И тогда, когда она впервые ощутила горький вкус позора, ей захотелось исчезнуть или же содрать с себя своё виновато улыбающееся лицо и растоптать его. Нет, она не была из тех, кто, получив жизненный пинок, бежит резать себе вены или, вцепившись в ручку двери туалета, упивается солью слёз от жалости к самой себе. Но абсолютно точно была из тех, кто, натянув маску смиренности и раскаяния, наглухо закрывался глубоко внутри, чтобы тихо наедине с собой перебирать все свои недостатки.

Наверное, именно тогда случился этот перелом. Период, когда маска начала слоиться и освобождать ещё одну скрытую до сих пор личность. Без слёз, без сомнений, без грусти, просто от боли и тоски, она изменилась.

Все эти люди, окружающие друг друга, толкующие о вечной любви, называющиеся лучшими друзьями, целующие и клянущиеся в светлых чувствах… Она наблюдала за ними. На её обычно безразличном лице мелькали саркастические тени улыбки, а в сердце зарождалась… неприязнь? Нет, это была ненависть. Возможно, потому, что она не была одной из них независимо от того, как сильно этого хотела. Но девушка точно не завидовала этим грязным кретинам, разбившимся по стайкам, оставив её в одиночестве, разъедающем изнутри. Потому что она и правда была самой одинокой среди них.

«Запись от 24 мая 2013 года»

Он сидит в другом конце автобуса.

Солнце вымазывает его футболку своими ярко-пурпурными отблесками, и он наверняка щурит глаза. Скоро стемнеет.

Он безумно недоступный и далёкий, будто между нами не четыре метра узкого прохода да три десятка жёстких сидений, а целый Тихий океан. Но это только для нас. Она-то знает, насколько у него сейчас напряжена шея и как нестерпимо хочется обернуться и проверить, здесь ли она ещё или сошла остановки три назад.

Девушка позади, в среднем ряду.

Мне вот нравится сидеть на галёрке. Здесь люди меньше глазеют. А я могу видеть всех и всё. Даже ощущать их чувства друг к другу.

Моя рука сама поднимается и тянется вперёд, будто так она сможет коснуться ёжика его жёстких чёрных волос или матовой шеи. Останавливаю себя с трудом. Он красив именно той удивительной красотой людей, в чьих жилах течёт настоящая кровь этой земли, а не помесей. Высокий, широкоплечий, другой. И внешне совсем не подходит мне: мелкой, широкоглазой и фарфоровой.

Я уже люблю до дрожи в коленках, до прокушенных губ и дикого ненормального смущения, румянца во все щёки. Он тоже. Но у него свои критерии, и речь идёт не обо мне. В сущности, у нас нет проблем.

***

За огромным — во всю стену — окном шумел чёрно-зелёный лес и снова шёл этот серый дождь.

Мама тогда болтала о чём-то совершенно неважном, то ли о погоде и совсем разленившихся метеорологах, то ли о повышениях цен на бензин. И совершенно ничегошеньки не замечала, не понимала, не хотела видеть. Ей не бросались в глаза ни мечущийся взгляд, ни мрачность, ни то, что её дочь постоянно вытирает потные ладони о джинсы. Она вообще знала ровно столько, сколько хотела знать.

На прошлых выходных родители поставили её перед фактом, что они снова переезжают, что хотели, что мечтали так долго об этом чёртовом повышении. Просто так, за завтраком, будто погоду обсуждали, они перевернули всё вверх ногами. Счастливые, вдохновлённые, ожидающие смены места, они жаждали её одобрения, почти разрешения, и это так отчётливо было написано у них на лицах, что язык не поворачивался сказать что-то другое. Возвращение на родину.

Она до сих пор помнила тот горьковатый привкус гранатового сока и лжи во благо.

Час спустя девушка уже была далеко. Среди людей было легче, среди толпы не заплачешь, даже если безумно хочется. И вот она в одиночку стояла потерянным ребёнком посреди огромного строительного супермаркета в соседнем квартале и держала в руках сломанную декоративную игрушку, без обиняков оставленную здесь.

Светло-серый кафель под ногами был не особо чистым, но ей нестерпимо захотелось свернуться на нём клубочком и забыться.

Вечер был почти обычным. Солнце заходило за горизонт.

Он, стоящий неподалёку, обернулся к ней и нежно улыбнулся. В тот момент она взглянула в его глаза и потерялась навсегда. Гаснущий солнечный свет скользнул в его взгляд, коснулся радужки, обжёг её. Чёрные омуты, в которых плясал огонь. Это звучало безумно поэтично, вычурно и витиевато. Она даже записала эту фразу в своём дневнике и, если бы была писательницей, назвала бы так свой дебютный любовный роман. И его наверняка бы читали, он стал бы бестселлером.

От этого всего хотелось засмеяться жутким, почти истеричным смехом. Или зарыдать, срываясь на хрипы и визг. Таких отправляют в дурдом первыми.

Она ещё была ребёнком тогда. Не в физиологическом смысле, конечно. Тут уж дылда дылдой. В моральном. Всё ещё верила в принцев на белых лошадях или серебряных вольво, как её отец. Отказывалась принимать мир таким, какой он есть.

Тут не было лишней доброты, о чужом душевном тепле можно было забыть. Людям лишь бы злорадствовать и точить языки. Кто-то забыл ей сказать, что улыбаться надо всегда, даже когда плохо, даже когда больно, а иначе никак. А иначе тебя в лучшем случае не поймут, не захотят слушать твои проблемы, помогать зализывать раны. В худшем же… просто используют всё против тебя, окунув в твои же собственные помои.