Московские сумерки

– С тех пор как муж ушел от меня, я редко выхожу на люди. Максим мой друг.

Она произнесла эти слова с большой неохотой. Л ему хотелось, чтобы она говорила, смотря ему прямо в глаза.

– Мы вызвали его на допрос этим утром вместе с вами и другими. А он не пришел. Не знаете ли почему?

Она посмотрела в сторону.

– Не знаю.

Трудно было понять, что говорит Орлов, забив рот бутербродами с колбасой и сыром. Чантурия терпеть не мог бутерброды с колбасой и сыром, но в те дни даже в буфете КГБ нельзя было найти ничего другого. В эту зимнюю пору, когда физически остро ощущалась тоска по Грузии, особенно по грузинской пище, на него находило отчаянное желание откусить хотя бы кусочек свежего яблока или помидора. Это вызвало у Чантурия приступ раздражения.

– Набил полный рот, так не болтай, – в сердцах бросил он. Орлов проглотил кусок и повторил:

– Максим Николаевич, должно быть, думает, что папа прикроет его.

Максим Николаевич Градский, получивший повестку, как и все другие, находившиеся в кафе, на допрос до сих пор не явился.

– Если он так думает, – сказал Чантурия, – то глубоко ошибается.

И ему страшно захотелось спелого граната.

– Что случилось? Не явился кто-то из свидетелей? – поинтересовался сидевший с ними за одним столом старичок.

Чантурия немного знал этого офицера, давным-давно вышедшего в отставку. Он с охотой консультировал сотрудников КГБ в обмен на право приходить в здание Комитета, где можно дешево пообедать и поболтать на профессиональные темы.

– Тот свидетель, – выдавил Орлов, – сын первого замминистра. Чего же вы хотите?

– Ничего, – ответил старичок. – Я ничего не хочу теперь, в эти дни, когда разваливается вся страна. Первый замминистра! В мои времена я посадил бы этого сынка вместе с его папой в камеру предварительного заключения. А теперь даже сотрудник КГБ не чувствует себя спокойно в собственном доме. Что за времена настали!

– Что вы имеете в виду? – спросил Орлов.

– Что я имею в виду? Позвольте разъяснить. Я живу на Дорогомиловке, недалеко от Киевского вокзала. Дом, правда, старый, но в нем всегда было тихо-мирно. Его и построили-то для сотрудников нашего Комитета. Я переехал в него сразу же после войны, и все главы семей, живших в этом доме, служили в КГБ. А теперь? – Он кинул руку вниз, жестом показав, куда катится мир. – Все ушли на тот свет, кроме меня. А те, кто живет в нем теперь, – длинноволосые стиляги. Мне под дверь подсовывают записки с угрозами. Жена боится выходить на улицу по вечерам. Мы запираем дверь на двойной засов, чтобы поспать хоть немножко. Вот куда катится мир! Плюют на повестку с вызовом! Кто бы мог подумать?

Чантурия знал, что раньше такое вообразить не мог никто. Теперь же КГБ лишили официального права вызывать на допросы свидетелей – это прерогатива прокуратуры, государственного следователя. Но это так, мелочи. В прежние времена никто бы не осмелился махнуть рукой на повестку КГБ. Почти никто. Ну был случай, когда милиционеры убили офицера КГБ, возвращавшегося со службы, и два бюрократических ведомства долгие месяцы ставили друг другу палки в колеса, прежде чем началось настоящее следствие. Но это совсем другое дело. За спиной Максима Градского не стоит МВД. Он всего-навсего избалованное чадо высокопоставленного чинуши, испорченный шалопай, которого надо приструнить ради его же блага.

Чантурия тут же устыдился своей мысли. «Так у нас думают только самые твердолобые», – критически оценил он себя. Как едко высмеяла бы его мать такую мысль, узнай она об этом!

– 3 —

Среда, 18 января 1989 года,

4 часа дня,

Посольство Соединенных Штатов

У окна в жилом помещении нового здания американского посольства сидел Бен Мартин и листал советскую газету, стараясь не глядеть на снег, сыплющийся за окном на Москву-реку. Его сверлила мысль: когда прекратятся снегопады, хотя он и хорошо знал когда – через много-много недель.

В дверь постучал Ролли Таглиа. Мартин понял, что это Ролли, по его особенному стуку – на мотив песенки «Брейся и причесывайся».

Ролли вошел, как обычно, не ожидая приглашения. Он был заместителем главы миссии, вторым лицом после посла, и мог вести себя бесцеремонно. Ролли ничуть не удивился, увидев в комнате Мартина.

– Хэлло, профессор, – поприветствовал он. – А где Хатч?

Эта квартира принадлежала Чарльзу Хатчинсу.

– Надеюсь, вы скажете – где.

– Как я могу знать что-то лучше, чем профессор самого главного на Восточном побережье университета?

– Почти самого главного, – уточнил Мартин, улыбнувшись.

– Он обещал прийти сюда в полчетвертого. Мартину не нужно было глядеть на часы, чтобы узнать, который час. На Москву спустились сумерки. В это время года они означали, что сейчас четыре часа дня. Раздумывая над этим явлением уже полтора года, Мартин так и не смог найти разумное объяснение тому, почему сумерки начинаются именно в этот час в любое время года.

– В офисе его тоже нет, – сказал Мартин. – Я проверял. Его номер два сказал, что его нет.

– Номер два? Кто это? Что значит номер два?

– Дэнсон. «Призрак» номер два. [1]

– Не понимаю, о чем идет речь.

– Извините. Помощник атташе по вопросам сельского хозяйства Дэнсон сказал, что его начальника, атташе по вопросам сельского хозяйства, нет на месте.

– Вот это уже лучше. Так вас хоть понять можно.

В посольстве Мартин был временно прикомандированным в качестве специального помощника атташе по вопросам культуры. Пробыв здесь более года, он понял, что никогда не сумеет четко представлять себе дипломатическую службу, не говоря уже о том, кто из персонала посольства «призрак», а кто «чистый» дипломат. Но, с другой стороны, невозможно было дружить с кем-то, подобным Хатчу, и в то же время не понимать, за что он получает жалованье. Хатч занимал в посольстве должность атташе по вопросам сельского хозяйства. Он происходил из Де-Мойна, штат Айова, знал все о кукурузе и коровах. Но Мартин видел, что Хатч к тому же знал советскую политику слишком хорошо для человека, чьей специальностью были кукуруза и коровы. Хатч не распространялся о своей основной работе, а говорил только про сельскохозяйственные дела, но даже прикомандированному помощнику культурного атташе, специализирующемуся в русской литературе, было трудно не распознать, чем в действительности занимался Хатч.

Мартин никогда не сожалел, что столь сильно привязался к Хатчинсу, но преподавание русской литературы в почти что самом главном университете на Восточном побережье не было достаточным основанием, чтобы держаться на короткой ноге с вероятным «призраком». Он успокаивал себя, что, наверное, Хатч все-таки не «призрак», потому что он был действительно специалистом в вопросах выращивания кукурузы и животноводства и происходил из Де-Мойна, штат Айова. Разве может кому-нибудь не понравиться такой славный парень? И все же он не был столь славным парнем, чтобы его можно было бы, например, рекомендовать друзьям из почти что самого главного университета на Восточном побережье. Дружба с ним являлась крамольным удовольствием, которое Мартин оправдывал тем, что если Хатч – не настоящий «призрак», то и он сам ведь не настоящий дипломат, даже если и прикомандирован к посольству специальным распоряжением администрации США.

Назначение в посольство Мартин считал наиболее странным зигзагом в своей судьбе и прямо связывал его с собственной неосторожностью.

В университете, где он преподавал русскую литературу, проводилось внеочередное заседание ученого совета факультета с целью предотвратить надвигающуюся опасность. Дело в том, что группа студентов пригласила президента Соединенных Штатов выступить в университете, а президент дал понять, что ему не очень-то хочется это делать.

На заседании Мартин оказался единственным членом факультетского совета, выступившим против отказа пригласить президента, в то время как большинство его коллег приняли решение, что президент поступил недружественно и его не следует приглашать в такой выдающийся центр учености, каковым является их университет. В результате ректорат университета аннулировал приглашение студентов.