Куколка для монстра

– Похоже.

– В номере мы просидели час. Он даже толком и не разговаривал. Он не слышал меня. Еще бы, какие новости могут быть у секретарши маленькой турфирмы.

– Вы работаете в турфирме? – ненавязчиво спросил тертый калач Лещ.

– Да. В «Круазетт». Лещ улыбнулся.

– Да, я вас понимаю. Чем более убогим выглядит заведение, тем претенциознее у него название. Я ненавижу свою работу, но это кусок хлеба. Егор всегда подшучивал надо мной: «С твоей головой, с твоим характером работать в подобном месте – это просто извращение». Он даже называл меня иногда: «Извращенка с набережной Круазетт». Егор… – я снова отыграла смятение и боль.

– Успокойтесь. Я все понимаю.

– Нет, – я попыталась взглянуть на него больным глазом, резко открыла его, только для того, чтобы из глаз брызнули слезы. – Егор был моим близким другом. Самым близким, хотя мы виделись с ним иногда только раз в год. Я и представить не могла, что этот его вчерашний приезд будет последним.

– Вы давно знакомы? Начинается!

– Наверное, лет восемь. Мы познакомились на Медео. Потом были горы – Казахстан, Приэльбрусье, – маленькая группа альпинистов-любителей, у каждого гильзы с именем и адресом, как у солдат, ракетница на группу с зарядами для попавших в беду и погибших. Большая игра в добровольную жизнь и добровольную смерть. Девятнадцатилетнюю девчонку это может свести с ума. Егор спас меня во время лавины. Он согревал меня своим телом двое суток. Вы можете представить себе?..

– Да, – тихо сказал Лещ, хотя альпинизм никогда не входил в круг его душевных предпочтений, – да. Я могу себе представить.

– И когда я увидела его в гостиничном номере… У меня было такое чувство, что сейчас именно я должна… Обязана согревать его своим телом… Вытаскивать из лавины. Столько времени, сколько понадобится. Егор сказал, что собрал совершенно сенсационные материалы по какой-то крупной афере с техникой, в подробности он не вдавался. Что замешана Москва, кто-то из политической верхушки. Что этими документами, вполне возможно, он подписал себе смертный приговор.

Конечно, такие люди не могли не импонировать Лещу, ему всегда нравились смертники, он от них с ума сходил. Я открыто посмотрела на Леща:

– Скажите только, они действительно стоят того, что из-за них погиб человек?

После недолгой паузы Лещ тихо сказал:

– Да. Они этого стоят.

Еще бы не стоили, милый Михаил Юрьевич, романтическая душа, почти что Лермонтов, за такой компромат любой уважающий себя журналист полжизни отдаст, и ни одной строки не правды, и судьба зарвавшегося московского монстра может быть решена в несколько дней!

– Они этого стоят, – еще раз произнес Леш.

– Егор сказал то же самое. Он ничего не боялся, – прости меня, маленький человек, хотя бы после смерти ты побыл героем, – он не боялся. Он очень хотел, чтобы эти документы попали к вам. Он говорил, что вы единственная не продажная компания в этой стране.

– А вы как думаете?

– Никак. Я не смотрю телевизор. Но это неважно. Я не поверила в его слова о смертном приговоре… Наверное, потому, что не смотрю телевизор. Егор сказал, что убивают и за гораздо меньший компромат. И что ему важно, чтобы эти документы попали к вам. Что за ним от самого вокзала следили, хотя он и приписал это разыгравшемуся воображению, но стоит подстраховаться. Ему сказали, что вы будете в Москве ближе к вечеру. И он решил отдать бумаги мне. И если что-нибудь случится, я должна передать их вам. Если не дождусь его у ресторана «Прага» в три часа дня. Я сказала, что останусь с ним, что мы можем отправиться туда, где много людей, что ничего не случится. Он не слушал.

Я замолчала.

– Если вам тяжело говорить, можете не продолжать.

– Нет-нет, все в порядке. Егор сказал, что документы важнее. И что пока они не переданы вам, его жизнь и жизнь людей, которые ему помогали, в опасности. И моя тоже, если я сейчас возьму их. Он сказал: ты можешь отказаться, я пойму.

– Вы не отказались.

– Я не отказалась. Мне плевать на то, что там написано, наверняка ничего нового, еще одна грязь, которая и так всем известна. Коррумпированные чиновники, которые гребут миллиарды, – кого сейчас этим удивишь? Одним выведенным на чистую воду подлецом больше, одним меньше, какая разница? Но меня попросил об этом близкий человек, которому угрожает смерть, разве я могла отказаться, если бы это хоть как-то могло помочь ему?

Что-то новое появилось во взгляде Леща, что-то похожее на сдержанное уважение. Иначе и быть не должно, работа на телевидении приучила его к ненавязчивому пафосу изложения, красивые жесты всегда трогают его; люди, подобные Михаилу Меньших, с готовностью оперируют понятиями «жизнь» и «смерть», это именно их образ жизни. Сейчас нужно чуть-чуть сбить планку, чтобы совсем не уйти в героизм. Героизма за время, прошедшее после Приэльбрусья, у секретарши явно поубавилось, она все-таки слабая женщина.

В глазах моих стояли слезы. Они аккуратно скатывались по щекам к подбородку. Как бы извиняясь за них, я тихо сказала:

– Вы обещали кофе.

– Да. Простите. Я сейчас.

Я видела, как он заваривает кофе, полускрытый стойкой из белого дерева. Интересно, кто же убирает такую прорву квадратных метров, подумала я, все выглядит относительно чистым и ухоженным.

…Когда он вернулся к кровати, я пыталась встать.

– Лежите, лежите, вам нельзя вставать. Голова кружится?

– Есть немного.

– Похоже, у вас сотрясение.

Сотрясение – не то слово, Игнат постарался на славу, который раз помянула я инструктора.

Лещ снова уложил меня в постель и заботливо накрыл одеялом. Устроившись на подушках и удобно уложив раненую руку, я взяла чашку кофе. Сделав несколько глотков, отставила ее и похвалила Леща:

– Вы прекрасно завариваете кофе.

– Я все делаю прекрасно, – в этой фразе не было и намека на кокетство, только констатация. – А сейчас отдыхайте.

Очень мило с его стороны, тем более сейчас, когда мое сознание плывет, покачивается, как лодка на волнах. А для того, чтобы обработать Леща, мне нужна ясная голова.

Лещ еще не отошел от моей постели, когда раздался настойчивый звонок в дверь. Я вздрогнула.

– Не волнуйтесь. Это Эдик. Врач.

Эдик оказался несерьезным молодым человеком, больше похожим на бас-гитариста какой-нибудь продвинутой группы, чем на врача: длинный неухоженный хайр (привет Анне от старых системных хиппи), такая же неухоженная джинса, дешевые серьги в ушах, дешевые перстни на пальцах.

– Врач? – с сомнением произнесла я.

– Не обращайте внимания на внешность, – успокоил меня Лещ. – Лучший хирург Москвы.

– Именно, именно, – весело подтвердил лучший хирург. – Меня даже в Кремлевку звали, отказался, идиот. Ненавижу властей предержащих. Так бы и резал их скальпелем, невзирая на клятву Гиппократа. – Эдик прижал руки к груди:

– Пардон, пардон, ты не в счет, Лещарик! Тебя бы пришил мирно, ты бы у меня из наркоза не вышел. Самая милая смерть.

– И на том спасибо.

Эдик долго мыл руки – гораздо дольше, чем осматривал рану. Он аккуратно снял бинты, наложенные с вечера Лещом, мимоходом похвалив его за профессиональную перевязку, и углубился в изучение ранения.

– Что, в спину стреляли?

– Получилось, что в плечо, – мягко поправила я Эдика; хороша была бы я сейчас, если бы Костя выстрелил как-то иначе!

– Ненавижу оружие. Ненавижу всех этих наемничков! Так бы и резал их скальпелем, невзирая на клятву Гиппократа. Но, в общем, будем считать, что вам крупно повезло, девушка. Пуля навылет, кость не задета, мясо заживет, будет лучше прежнего… Выше, ниже, вправо, влево, – вы бы здесь не лежали и не смотрели бы на меня такими прекрасными глазами.

– Таким прекрасным глазом, – я улыбнулась. – Один, к сожалению, не видит.

– Ну, это временное явление.

– Когда ты только пострижешься, Эдинька, как тебя только начальство терпит и пациенты не боятся? – не к месту спросил Лещ.

– Меня все обожают, Лещарик, ты же знаешь. А волосы стричь – последнее дело. Вдруг не вырастут?