Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— Не знаю, — помотал головой все более мрачнеющий партнер.

— А эта обезьяноболониевая тварь. Старая, лысая, бездарная. Ей уже двадцать лет. Но в ней заключен весь смысл жизни одной бешеной старухи. И волевой. Видел мою бабулю? Так вот она божий одуванчик в сравнении с той. Старуха тиранит дочь. Собака тоже тиранит, тем, что гадит в ботинки гостям. И только мужчинам. Дочери тридцать шесть, симпатичная, состоятельная, но никаких шансов выйти замуж. Ибо она не может это сделать, не познакомив жениха с матерью. А это нельзя сделать, не приведя жениха домой. Женихам же не нравится, когда им гадят в ботинок. Если бы ты видел, какими слезами эта несчастная плакала, рассказывая о своем горе. Она приличная старая дева. Она не может затеять шашни на стороне без росписи. Что ей теперь, ждать, когда этот дьявол в собачьем обличье сдохнет? Сколько лет? Сколько, я тебя спрашиваю, лет?!

Денис вошел в роль, к тому же язык ему развязывало то, что они были в доме одни. Марианна Всеволодовна навещала свою приятельницу на другом конце дачного поселка.

Руслан опустил голову, словно собираясь коснуться носом груди. Но грудь была впалая.

— Ты прав.

— Ну, то-то, — Денис стряхнул накипевший на окурке пепел, и тот, рухнув на пол, разбился как надежда Руслана на освобождение.

Денис забычковал сигарету, сказал обычным своим тоном, пододвигая взглядом пачку кредиток к руке друга:

— Ты еще не взял деньги?

— Уже взял.

— Хорошо. С проповедями, по крайней мере на сегодня, покончено. Поднимайтесь к себе в комнату, сеньор. Нас ждут мелкие, но важные дела. Учиться, учиться и учиться.

Руслан мрачно усмехнулся.

— А это еще зачем? Теперь.

— Мы должны во что бы то ни стало оставаться круглыми отличниками, иначе нашим родственникам захочется проверить, чем это мы занимаемся на досуге. В школе пусть все считают, что мы перешли на мирные рельсы. Все колкости в адрес сволочей и идиотов за учительским столом отменяются. Пусть они считают, что мы остепенились и начали зарабатывать золотые медали.

Денис встал и потянулся, разминая мышцы.

— А малолетний плебс пускай свято верует, что самым крутым в школе является Шиба, потому что у него брат сидел, потому что сам он может продать сигарету с травкой и знает, какие именно восьмиклассницы готовы сыграть на флейте за мусорными баками на большой перемене.

9

Его разбудил человек. Он сидел рядом с кроватью на стуле. Длиннолицый, худой, с интеллигентными залысинами, в очках и синем халате.

Халат смутил Никиту не меньше, чем скошенный потолок, но, как выяснилось вскоре, и то и другое объяснить было легко. Потолок — тем, что лежал Никита на верхнем этаже дачи, в мансарде; а халат тем, что длиннолицый был хозяином дачи и имел право одеваться как угодно.

— Чего-нибудь соображаешь? — спросил хозяин. Голос у него был спокойный, почти скучный.

— Только на троих, — пробормотал Никита. Это была не его шутка, он слышал ее от кого-то из калиновских приятелей. И непонятно почему вспомнил о ней именно сейчас.

— Шутишь, значит, выздоровел, — ничуть не изменившимся голосом сказал длиннолицый, — значит, поговорим.

— За что?

— Что за что? А-а, спрашиваешь, почему тебя шарахнули по голове. Сам виноват. Напросился. Ребята решили устроить проверку. Сработали грубовато, ну, уж как умеют. Скажи спасибо, и несколько раз — могло быть хуже.

— Могли убить?

— Не только могли, но и хотели. Я им отсоветовал.

— А вы кто?

Очкастый неторопливо поправил очки и той же рукой погладил левую ноздрю.

— Опять начинаешь вести себя глупо.

Никита закрыл глаза, как бы признавая свою вину.

— Теперь рассказывай.

— Все?

— Может быть, понадобится и все. Для начала объясни, зачем полез к ребятам на вокзале.

— Мне нужно было остаться в Москве.

— Надолго?

— Не знаю точно. Минимум на полтора месяца. Я приехал из Калинова.

— Это мне известно. Пришлось проверить твои карманы. И паспорт твой смотрел. Он в порядке. Зовут тебя Никита Добрынин.

— Правильно.

Человек в халате откинулся на спинку стула, лицо его едва заметно помрачнело, как если бы лежащий начал его разочаровывать.

— Правильно-то правильно, но мне-то какое дело. Ты сказал там на вокзале, что хотел бы поговорить с тем, кто решает. Так говори.

Никита похлопал ресницами, словно перебирая мысли, не зная, с какой начать.

— Я не могу поступить в институт.

Хозяин дачи хотел было еще дальше откинуться на стуле, но дальше было некуда. Стул встал на дыбы. Непроницаемая физиономия опасно ожила.

— Откуда ты знаешь, что я работаю в институте? — почти беззвучно зашипел очкастый.

Лежащий не видел всех этих внезапных изменений, он смотрел в потолок. Он не слышал того, что произносил тонкогубый злой рот хозяина, потому что продолжал говорить. А говоря, он глох от гула собственного голоса.

— Я не могу сдать экзамены. Я очень много читал, но ничего не могу запомнить как следует. Мне еще мама говорила, чтобы я даже не пробовал, только время терять да травмировать психику.

Очкастый уже сообразил, что испугался, пожалуй, напрасно, и вернулся в прежнее состояние вместе со стулом. Более того, он наклонился к лежащему.

— Понимаю, понимаю, лучшим способом для тебя, чтобы получить спальное место в Москве, было бы поступить в институт. Но ты неспособен, из-за своего идиотизма, да?

— Вы все понимаете.

— Будем надеяться, что так. А почему бы тебе не снять квартиру. На полтора месяца.

— У меня нет денег.

— Совсем?

— Только те, что я выиграл у вашего парня на вокзале. Но я их тут же отдал.

— А на работу?

— На работу? — с искренним удивлением переспросил Никита.

— Ну да, на нее, на родимую.

— Так я же и хотел. Я попросил, чтобы меня познакомили с тем, кто принимает на работу.

— Вот оно что. А на стройку, или… — хозяин дачи запнулся, не зная, как продолжить мысль, ничего больше в голову не приходило. К тому же он и насчет «стройки» стал сомневаться — реально ли явно дебиловатому парню из Калинова подыскать себе место на каком-нибудь столичном строительстве. Никита прервал его абсолютно ненужные размышления следующим заявлением:

— Я ничего строить не умею. И мне нужно достаточно денег. И вовремя.

У очкастого слегка выдвинулась вперед верхняя губа, так у него выражалось сильнейшее веселье, почти хохот.

— А сколько это — достаточно?

— У каждого свое достаточно. Но у всех больше, чем мало.

— Анаксагор, блин, — содрогнулся от смеха халат, — ну, с этим более-менее понятно. А что значит вовремя?

— Я же говорил, не раньше, чем через месяц, а дальше — неизвестно.

Халат встал и вальяжно прошелся вдоль кровати. Лежащему ходящий показался гигантом, по крайней мере интеллектуальным.

— Что ж, если сдуть бред, который ты тут нес, на донышке остается следующее. Тебе нужны деньги. Я дам тебе возможность их заработать.

— Дайте, пожалуйста.

Верхняя губа говорящего опять весело задвигалась. Он откровенно развлекался. При этом накапливание подозрения по поводу этого типа шло своим чередом.

— Я смотрю, у тебя кулаки ничего так, да? Достаточные.

— Только голова гудит. И мутит сильно. А драться я могу. А голова пройдет.

— Голова твоя меня не интересует.

— Я вам верю.

10

Чувствовалось, что шофер его боится. Никита хотел было сказать ему, что зла на него за тот удар по затылку не держит, но не сказал, потому что был не уверен, так ли это на самом деле.

Машина остановилась возле панельной девятиэтажки, неподалеку от гостиницы «Космос».

Молча поднялись на шестой этаж, молча вошли в обыкновенную трехкомнатную квартиру, обставленную в меру обшарпанной мебелью. Чувствовалось, что в квартире кто-то есть.

— Здесь, — сказал шофер Сережа, — здесь ты будешь жить и работать.

Он показал Никите его комнату. По всей видимости, она служила в этой квартире спальней. Почти вся она была занята широченной кроватью. Трех-четырех-спальной.