Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса

— Да как вы смеете? — совсем уж потерял над собою контроль Скальцов, налегая на меня пухлой грудью и брызгая во все стороны слюною. — Мальчишка!

Мигом смекнув, что ситуацию надобно немедленно переломить в свою пользу и тем самым отвлечь разъяренных заговорщиков, я с несказанным удовольствием залепил престарелому любителю клубнички пару увесистых пощечин. Ахнув, все разом отступили, оставив нас друг против друга. Сергей Диомидович, раскрыв рот, машинально потер побагровевшую щеку и, взяв себя в руки, прошипел:

— Дуэль! Немедленно!

— Сергей Диомидович, одумайся! — взревел Аркадий Матвеевич, кидаясь к Скальцову. — Павел, умоляю, прости его!

— Дядюшка, я уж делал этому господину предупреждение, — как можно вежливее, отвечал я, радуясь удавшейся задумке. — Увы, он пренебрег моими словами! Сейчас же, даже если Сергей Диомидович слезно упадет мне в ноги, чего, я думаю, он делать ни в коем разе не станет, я не смогу отказать себе в удовольствии продырявить его упрямый лоб. Это — дело моей чести! Быть оскорбленным дважды за пару дней — это, господа, уже слишком, даже по меркам того, с позволения сказать, общества, в котором сей господин воспитывался и возмужал! Кстати, Сергей Диомидович, какое оружие предпочитаете? Право выбора за вами! — я откровенно наслаждался своей победой. — Что же это будет? Попытаюсь отгадать… Чернильницы? Не хотелось бы, грязновато, я слишком чистоплотен для этого… Гусиные перья! Вот достойное оружие для судейской крысы! Нет? Боже, неужто вы хотите меня убить своей ядовитой слюною? Да, тут я, пожалуй, буду бессилен — плюетесь вы как верблюд!

— Замолчите! — прохрипел Скальцов, явно чувствуя, как почва уходит у него из-под ног, — он оказался на территории, которую не знал и не мог контролировать. Этот знаток девочек, крючкотворства, мздоимства и интриг едва ли не впервые в жизни допустил просчет, который запросто мог стоить ему жизни; — Мы будем стреляться!

— Как?! — притворно закатил я глаза, продолжая ломать комедию. — Неужели вы знаете, как обращаться с этой опасной штукой? А вы знаете, что ежели вы промажете — а вы непременно промажете! — я с превеликим наслаждением засажу пулю вам в брюхо, чтобы вы помучились подольше?

— Павел Владимирович! — строго нахмурясь, тронул меня за рукав Кубацкий. — Я попросил бы вас не переходить за те рамки, которые существуют даже в презираемом вами провинциальном обществе. Дуэль так дуэль, но оскорблять Сергея Диомидовича вам не дозволено. Выясняйте свои отношения как положено!

— Боже, как дуэль?! — бросилась ко мне Авдотья Михайловна, видимо, осознав, что вскоре Медынское вполне может пополниться еще одним трупом. — Павел, я запрещаю тебе, слышишь, запрещаю!

— Увы, тетушка, ничего уже не поправить! — деликатно отрывая ее руки от своей одежды, возразил я. — Да и Сергей Диомидович, как истинный патриций духа, не сможет переменить своего решения — тяжело на шестом десятке прослыть на всю губернию трусом… Ведь так, Сергей Диомидович?

— Дайте мне пистолет, я изрешечу его! — уже не в силах более сдерживаться, истерично возопил Скальцов.

— Господа, вы все слышали! Ну как мне прикажете поступать? — делая над собою усилие, чтобы не расхохотаться, обратился я к благодарной аудитории, противу своего желания играющей партитуру по моим нотам. — Кто будет моим секундантом? Святой отец, может быть, вы?

Отец Ксенофонт, испуганно замахав на меня руками, отступил подальше, спрятавшись за Шмилем и Дашей.

— Артемий Иванович, прошу прощения, что обращаюсь к вам в минуту скорби, но не услужите ли единственному мужчине в этом доме, не познавшему греховных утех с вашей дочерью? — не унимался я.

Управляющий, остолбенев, только покачал растрепанной головою, в свою очередь скрываясь за рясой отца Ксенофонта.

— Довольно! — процедил Кубацкий, выводя меня под руку на свежий воздух. — Я буду вашим секундантом, только прекратите этот балаган.

Закурив, я церемонно предложил папиросу и Вадиму Викентьевичу, намекая на отсутствие портсигара, вероятно, так и оставшегося пока среди имущества, увы, уже покойного Юрлова. Поняв мою несложную аллегорию, он сухо усмехнулся одними губами и, не мигая, глядя мне в глаза, неторопливо произнес:

— А я поначалу недооценил вас, Павел Владимирович!

— Вы полагали, что я спущу этому слизняку? — удивился я.

— Я не об этом, дорогой Павел Владимирович, и, уверен, вы меня поняли, — прищурился Кубацкий. — Мы с вами, похоже, одного поля ягоды, жалею, что не сумел понять этого раньше. Дело в том, что, вне зависимости от того, кто на самом деле убил этих несчастных, от исхода вашей дуэли сейчас зависит счастливая развязка.

— Счастливая?

— Счастливая, — подтвердил Кубацкий. — Для вас. Для меня. Для князя. Для отца Ксенофонта. Но не для Скальцова! Ведь это он убийца, не правда ли?

— Иными словами, — перебил я Вадима Викентьевича, поражаясь его деловой хватке, — мертвые сраму не имут?

— А разве не так? — холодно парировал Кубацкий. — Его смерть выгодна нам — это совершенно очевидно!

— В таком случае, если допустить мысль, что Скальцову повезет и он, пользуясь правом первого выстрела, выпустит мозги мне, в убийцы немедленно зачислят меня? — предположил я, прочитав это в ледяных глазах губернского Макьявелли.

— Если угодно, то — да! — не стал спорить Вадим Викентьевич. — В данном случае персоналии не имеют значения, важно еще одно тело — оно-то и станет вместилищем зла! Но поскольку я испытываю к вам истинную симпатию, то предпочел бы, чтоб победителем оказались вы, — Сергей Диомидович в роли злодея-маньяка выглядит явно убедительнее! Кстати, уверен — именно он-то и есть истинный убийца, так что, застрелив его, вы окажете обществу неоценимую услугу! Уж поверьте, я знаю о его былых делишках столько малоаппетитных подробностей, что только краткий их перечень сподвиг бы вас не на одну дуэль с ним.

— Я не отношусь к врачевателям общества, — я закурил новую папиросу, обдумывая слова Кубацкого, — и не намерен искоренять зло, тем более таким способом. Скорее, я просто постою в сторонке — брезглив, каюсь! Но ваше предложение, не скрою, вызвало мой живейший интерес, хотя и по сей час я уверен, что убили девицу и старика вы!

— Вполне вероятно! — с потрясающим хладнокровием согласился Кубацкий. — Но, к счастью, это уже не важно!

— А если я выстрелю в воздух или выстрелом оторву Скальцову ухо? — поинтересовался я.

— Эта задачка не имеет однозначных решений… Скажу одно — при таком исходе вы еще не скоро вернетесь в Петербург! — хрустнув косточками, потянулся Кубацкий. — Так что — думайте! Все в ваших руках! — И, развернувшись, направился в дом.

— …или в руках провидения! — бросил я ему в спину, отчетливо осознавая его правоту.

В усадьбе Кашиных тем временем творился жуткий переполох: обе дамы наперебой уговаривали разнервничавшегося и совсем павшего духом Сергея Диомидовича принести мне еще раз свои извинения и покончить дело миром, а Аркадий Матвеевич, которого Скальцов попросил стать его секундантом, суетливо кричал на старика Василия, совсем запамятовавшего, куда подевались пистолеты князя. Сам виновник этой суеты, осунувшись и как-то сразу постарев, безвольно сидел в кресле, где еще недавно кушал свои яишенки Юрлов, и безучастно слушал то бестолковые женские скороговорки, то наставления Кашина относительно дуэльных правил и искусства стрельбы. Едва ли он надеялся убить меня — как человек, несмотря ни на что, разумный, он, вероятнее всего, понимал, что здесь возможен лишь один исход и, увы, не в его пользу! Бог знает, что творилось в душе этого человека, всю жизнь проведшего в моральной и духовной нечистоте и проповедавшего только разврат и себялюбие! Могу предположить только, что едва ли его глодали мысли о раскаянии — к чему-к чему, а к этому он вряд ли был способен…

Уже спустя полчаса, оставив женскую половину обитателей Медынского на попечение Артемия Ивановича, мы вышли в чисто поле за ворота усадьбы, чтобы, наконец, поставить жирную точку в наших со Скальцовым взаимоотношениях. Недавний дождь столь обильно оросил почву и зеленую еще траву, что ноги наши по колено немедленно вымокли. Солнце, словно бы в насмешку, сияло столь ярко, что все происходящее казалось комедией перед величием и торжеством природы, одержавшей, наконец, верх над ненастьем и беспросветностью. Отмерив от воткнутой в землю сабли положенное количество шагов в обе стороны, Кубацкий закурил из своего портсигара, верно, изъятого у покойного Юрлова, и, чему-то радуясь, провозгласил: