Без веры

Заглянув в гроб, Толливер нервно сглотнул, и его кадык заходил вверх-вниз. Как и бывшая жена, он не знал, что сказать.

Жертвой оказалась девушка лет восемнадцати… Длинные, до пояса, волосы темным плащом укрывали тело. Простое синее платье, белые носочки, туфель нет. Рот приоткрыт, в глазах животный страх, который Сара ощутила физически. Одна рука поднята вверх, пальцы сжаты, будто несчастная все еще пыталась выбраться из ужасной темницы. На белках глаз следы точечных кровоизлияний, давно высохшие слезы оставили на щеках тонкие полоски. В гробу несколько бутылок из-под воды и полупустая банка, которая, по-видимому, использовалась для отходов. Справа от тела — фонарик, слева — наполовину съеденный хлеб. По углам ужасного ящика плесень, ее зеленоватые следы и над верхней губой девушки, как усики. Совсем юная, она не была ослепительно красива, но вполне миловидна.

Опускаясь на землю, Джеффри медленно выдохнул. Как и Сара, он перепачкался в глине. Как и Сара, не обратил на это ни малейшего внимания.

Оба молча смотрели на девушку: свежий ветерок с озера ерошил густые волосы, шевелил длинные рукава платья. Среди темных прядей доктор Линтон заметила синюю, в тон платью, ленточку и подумала: кто ее мог повязать? Мама? Старшая сестра? Или бант прикрепила сама девушка, когда прихорашивалась, сидя перед зеркалом? А что случилось потом? Как она оказалась в гробу?

Начальник полиции вытер руки о джинсы, оставив кровавые следы.

— Думаю, ее не хотели убивать, — предположил он.

— Пожалуй, — согласилась Сара, чувствуя, как душу переполняют печаль и апатия. — Наверное, просто напугать решили.

2

В больнице Лену спросили, откуда у нее синяки и ушибы.

— Дорогая, с вами все в порядке? — поинтересовалась пожилая темнокожая женщина, взволнованно нахмурив брови.

Лена машинально кивнула и, выждав, пока медсестра уйдет, начала одеваться.

Характерные коповские ушибы, почти что знаки отличия: на бедре ссадина от пистолета — иногда он натирает так, что кажется, на кости появится вмятина. На предплечье — голубой, будто нанесенный карандашом пунктир от ствола, который приходится вдавливать в бок: руку нужно держать как можно естественнее, чтобы мирные граждане не догадывались о твоей ноше.

В бытность новичком проблем было еще больше: боли в спине, потертости от кобуры, рубцы от дубинки, бившей по ногам, когда Лена гонялась за злоумышленниками. Порой негодяя хотелось поколотить только за то, что пришлось бежать за ним в сорокаградусную жару в сорокакилограммовом обмундировании. Пуленепробиваемый жилет вообще отдельная история. Лена знала копов, крупных, дородных мужчин, которые от теплового удара падали в обморок. Летом стоит жара, и выбираешь, что хуже: попасть под пулю или умереть от перегрева.

Тем не менее, едва получив значок детектива, Лена начала скучать по привычной тяжести. Не успев сдать форму и рацию, она тосковала по сорока килограммам «второй кожи» полицейского. Детективу полагалось работать без обмундирования. Непозволительно, чтобы на улице форма привлекала внимание, а машина тормозила поток автомобилей, пусть даже идущих на предельной скорости. Следует искать другие способы и варианты того, как призвать злоумышленников к порядку, и лишь мозги должны напоминать о том, что ты все еще коп.

Медсестра наконец ушла, оставив Лену в палате, которую персонал атлантской клиники называл послеоперационной. Молодая женщина рассматривала синяки, сравнивая старые с новыми. На руке багровел «браслет» от чужих пальцев. Вывихнутое запястье распухло. След от удара по левой почке она, слава Богу, не видит, зато чувствует при каждом неловком движении.

С чем только не приходилось сталкиваться за годы службы! Жертвы домашнего насилия порой забрасывают патрульную машину камнями, не позволяя забрать в участок жестокого, распускающего руки мужа. Соседи устраивают поножовщину из-за того, что разросшаяся шелковица заслоняет окна, или из-за пропавшей газонокосилки, которая в конце концов обнаруживается в гараже, рядом с заветным мешочком марихуаны или чего посерьезнее. Малыши жмутся к отцам и умоляют не увозить их из дома. Потом педиатр обнаруживает анальные и вагинальные разрывы, а нередко и повреждения гортани с множеством маленьких отметин — следов удушья на внутренней поверхности.

В академии инструкторы пытались подготовить слушателей к «рабочим моментам», но разве к такому подготовишь? «Рабочие моменты» нужно увидеть, осознать, прочувствовать. Никто не объяснял, как страшно патрулировать загородное шоссе. Как колотится сердце, когда, держа руку на пистолете, подходишь к водителю, думая, что он, возможно, тоже поглаживает холодный ствол. В учебниках попадались фотографии, изображающие жертв различных преступлений, и Лена помнила, какими смешными казались некоторые из них. Пожилая женщина, которая, перебрав спиртного, утонула в ванне, потому что трусы опутали лодыжки и она не смогла встать. Самоубийца, предварительно оторвавший себе яйца (то, что в руке у парня не спелая слива, удавалось понять далеко не сразу). Он мог быть чьим-то мужем, другом и, вне всякого сомнения, сыном, но для слушателей академии навсегда остался Сливовым Яйцом.

Никакое занятие не заменит практики. Инструктор просто не в силах описать, что чувствуешь рядом со смертью. Входишь в комнату, волосы на затылке встают дыбом, а внутренний голос шепчет: здесь что-то случилось или, еще хуже, вот-вот случится. Инструктор не подскажет, что, сколько ни облизывай губы, от жуткого «неживого» привкуса не избавишься. Никто не объяснит, что отмокать в ванне бесполезно: только время вернет коже более-менее нормальный запах. Каждое утро нужно пробегать несколько километров под палящим солнцем, чтобы пот лил, как дождь из грозовой тучи, потом вставать под душ, а затем отправляться на вызов — в круглосуточный магазин, к брошенной машине или в соседний дом, у которого валяются непрочитанные письма и газеты. Находишь очередную бабушку, дедушку, брата, сестру или дядю, и в поры въедается смытый с таким трудом аромат.

Пока не столкнешься со смертью лицом к лицу, справляться с ней не научат. Без личного опыта непросто примириться с тем, что из-за тебя погиб человек, пусть даже тот, кого все считали монстром. Коп довольно быстро привыкает делить людей на «их» и «нас». Лене казалось, она никогда не будет горевать о «них», но в последнее время только об этом и думала. А сейчас на ее совести еще одна жизнь.

Душа словно умерла, и ничто не заставит ее воскреснуть. Во рту отвратительный привкус кислятины, а каждый новый вдох лишь ускоряет внутреннее разложение. В ушах безостановочно воют сирены, а кожа стала влажной и липкой. Тело непослушное, будто не свое, мысли разбегаются. С момента, когда вышла из клиники, до ночи, проведенной в гостинице, и приезда в дядин дом Лена думала только о том, что сделала и как могла принять подобное решение.

Сейчас, лежа на кровати, Лена смотрела в окно на унылый двор. Хэнк ничего не менял в доме с тех пор, как они с Сибиллой были маленькими. В ее спальне коричневый потек на обоях остался с той самой ночи, когда во время грозы ветка проломила крышу. На стенах, там, где использовали плохую грунтовку, краска отходила слоями, а впитавшие огромное количество никотина обои казались болезненно желтушными.

Лена выросла с сестрой-близнецом Сибиллой. Мать умерла при родах, а отца, полицейского Келвина Адамса, несколькими месяцами раньше застрелили во время патрулирования. Три года назад убили Сибиллу.

Возможно, все это время сестра и держала ее на плаву. Сейчас Лена двигалась по течению, совершала ужасные промахи и даже не пыталась их исправить. Просто жила, как получится, или, правильнее было бы сказать, «существовала».

Молодая женщина коснулась низа живота: всего неделю назад там был ребенок. Лишь один человек смог приспособиться к обстоятельствам. Лишь один выжил. Интересно, малыш родился бы смуглым в мексиканскую бабушку или унаследовал бы светлую кожу и пронзительно-серые глаза отца?