Бешеный куш

После того как текст был составлен, включил шифр. Шифровка на его глазах в течение долей секунды преобразовала слова и фразы текста, полностью изменив его смысл.

Услышав сигнал настольного коммутатора, снял трубку:

— Да?

— Виталий Хайдарович, Нью-Йорк на проводе, — сказала секретарша. — Господин Лапик.

— Он в банке?

— Да. Соединить?

— Конечно.

Тут же услышал голос Лапика:

— Виталий?

— Да, Владимир, привет. Как дела?

— Все в порядке, а у вас?

— У меня тоже. Мне нужна ваша помощь. По «первому».

«Первым» они называли между собой в разговорах по телефону Феро. Помолчав, Лапик сказал:

— Нет проблем. Что нужно?

— Я сейчас пошлю вам несколько строчек по «И-мэйлу». Думаю, вы поймете, что к чему. Если то, о чем я прошу, возможно и у вас появится что-то конкретное, пришлите мне какие-то предварительные материалы. Кроме того, обязательно нужно появление в Москве — ваше и объекта.

— Объекта?

— Да. Какого объекта, вы поймете.

— Хорошо. Когда вы пошлете «И-мэйл»?

— Прямо сейчас. Буду очень вам обязан, если вы займетесь этим сразу.

— Постараюсь. Что-то еще?

— Нет, все. Буду ждать вестей. Пока.

— Пока.

Положив трубку, Хайдаров отослал «И-мэйл». Выключил компьютер, посмотрел на стоящего у двери кабинета Таллаева.

— Знаешь, нужно послать кого-то в горы. К Хурго-зода.

Постояв с каменным лицом, Таллаев произнес:

— К Хурго-зода сейчас попасть очень трудно. В горах давно уже зима.

— Знаю. Может быть, Рахмонулло?

— Рахмонулло… — Таллаев застыл. — Разве что Рахмонулло.

— Он сейчас в Хороге, так ведь?

— Да, хозяин. Я свяжусь с ним. Я правильно понял, вам нужны?..

— Да, Равиль, ты все правильно понял. Мне нужны те самые вещи, которые умеет делать только Хурго-зода. И никто больше. Объясни это Рахмонулло. И скажи ему, что для меня особенно важно, чтобы Хурго-зода прислал мне сюда с Рахмонулло немного сарыгача. Знаешь, что такое сарыгач?

— Конечно. Но, хозяин… — Таллаев замолчал.

— Да? В чем дело?

— Хозяин, боюсь, Рахмонулло не удастся уговорить Хурго-зода дать ему сарыгача.

— Пусть скажет, что просил я. Лично я.

— Боюсь, хозяин, это не поможет. Если бы к Хурго-зода пришли вы лично, вам бы он, может, и дал. Но Рахмонулло слишком молод.

— При чем тут «молод»? Рахмонулло будет действовать от моего имени, пусть он так и скажет Хурго-зода. Мне нужен сарыгач. Прежде всего сарыгач. Объясни это Рахмонулло. Без сарыгача он может не приезжать.

— Хорошо, хозяин. Я постараюсь ему это объяснить.

Глава 39

Митч щелкал затвором не переставая и выкрикивал:

— Поднимись… А теперь опустись… Правая нога вверх… Теперь обними ее… Обними свою ногу, будто ты ее любишь… А теперь посмотри на нее с ненавистью… Надуйся… Ты ненавидишь свою ногу, зла на нее… Снова вверх… Повернись… Посмотри наверх… Обернись из-за плеча… Выпрямилась… Села на корточки… Снова выпрямилась… Так, хорошо… Молодец… Умница…

Зал, в котором шла съемка, сплошь состоял из зеркал. Зеркала были всюду: на стенах, на потолке, на полу. И везде Синтия видела себя, одну себя. Практически она была полностью обнажена, ведь нельзя же считать прикрытием две крохотные полоски телесного цвета на бедрах и груди.

Она крутилась, поворачивалась, вертелась, легко делая все, о чем просил ее Митч. При росте пять футов десять дюймов она весила всего сто восемнадцать фунтов, к тому же была в прекрасной форме, поскольку каждое утро делала десять кругов в Марин-парке, пять кругов трусцой и пять на роликах, и, сколько бы она ни крутилась, сколько бы ни приседала и ни вставала, ее дыхание всегда оставалось ровным.

Наконец Митч сказал:

— Все, хватит… Молодец…

Подойдя к нему, остановилась с легкой улыбкой. Митч Даммонд, высокий, мускулистый, с копной черных волос и улыбкой племенного жеребца, был владельцем модного фотоателье на Пятой авеню. Фотографии топ-моделей, которые он делал, были всюду нарасхват, их охотно брали лучшие журналы Штатов, Англии, Франции и Германии.

Ответив ей улыбкой, Митч положил фотоаппарат на стул. Взял с этого же стула платок, вытер лоб.

— Сегодня классно поработали… Может, что-то и получится…

Конечно, она знала, что судьба девушки, снявшейся у Митча и попавшей на обложку журналов типа «Вог» или «Элль» или даже «Плэйбоя», «Пентхауза» или «Виктории Сикрет», будет сразу же решена. Девушка взлетит вверх, ведь куда бы она ни пришла, ей не нужно будет ничего объяснять. Достаточно просто показать обложку журнала с ее изображением. Но она знала также: чтобы фотография девушки, снимающейся у Митча, попала в один из этих журналов, девушке необходимо выполнить одно условие — переспать с Митчем.

Сам Митч, конечно же, никогда ей об этом не скажет. Но это подразумевается. Да и — это видно. По глазам.

Может быть, она и переспала бы с Митчем — если бы он ей нравился. Но ничего отвратительней, чем ночь, проведенная с Митчем, этим жеребцом, она не может себе представить.

Кивнула:

— Буду надеяться. Созваниваемся?

— Созваниваемся. — Сказав это, Митч постарался сделать взгляд равнодушным. — Звони. А я буду звонить тебе.

— О'кей. Си я. [9]

— Си я.

Пройдя в душ, она долго мылась, разглядывая себя в зеркале. Каждый раз, когда видела себя обнаженной, во весь рост, она думала об одном и том же: черт побери, ведь ее фигура, фигура никому сейчас не известной Синтии Розуолл, ничуть не хуже фигуры любой прославленной звезды. Так почему же эта звезда прославлена, а она нет? Ее ноги ничуть не хуже, чем ноги Клаудии Шифер, бедра ни в чем не уступают бедрам Синди Кроуфорд, а грудь — такая же небольшая и крепкая, как у Дрю Барримор. Лицо ее — классика для топ-модели. Серые глаза, светло-каштановые волосы, вздернутый нос, пухлые губы, чуть-чуть, в самую меру капризные. Все говорят ей, что ее лицо немного напоминает лицо Эвы Херциговой, но она считает, оно даже лучше, потому что живей и женственней. Но о них все знают, они нарасхват, им платят пять тысяч долларов за час съемок. Ее же никто не знает, и за час съемок у Митча она должна платить сама. Да еще жизнь толкает ее к тому, чтобы она переспала с ним.

Но она родилась в Бруклине, в семье польских эмигрантов Радзилловских, ставших вскоре Розуоллами, и с самого раннего детства привыкла добиваться своего, никому ни в чем не уступая. Добьется она своего и сейчас.

После душа, натянув колготки и платье от Донны Каран, она около получаса колдовала над макияжем. Сегодня они с Дебби договорились вместе зайти отметиться в профсоюз актеров на Таймс-сквер, а потом съесть легкий ленч неподалеку, в ресторане «Планета Голливуд». Она должна выглядеть на все сто, потому что и в профсоюзе, и в «Планете» можно натолкнуться на кого угодно, в том числе и на серьезного продюсера.

Выйдя на Пятую авеню, подошла к своему «БМВ». Недоверчиво осмотрела ветровое стекло — ба, ну и чудеса, в кои-то веки нет штрафной квитанции, — села в машину. Проехав немного, притормозила у «Рокфеллер-Центра».

Дебби, пухленькая, веснушчатая, верная Дебби, сидела, как и большинство здесь, прямо на гранитном парапете у фонтана. Увидев ее машину, спустилась, открыла дверцу, села рядом. Сказала, сдув со лба волосы:

— Привет.

— Привет. Долго ждешь?

— Да нет, пустяки. Едем?

— Ага. — Синтия дала газ. — Сначала в профсоюз?

— Ну да. Надо показаться.

Проехав несколько блоков, свернула по Восточной 47-й улице к Таймс-сквер. Все разрешенные для парковки места у тротуаров были заняты, и она минут двадцать крутилась по окружности между 46-й и 47-й, выискивая, куда втиснуть «БМВ». Наконец повезло, молодой парень в костюме клерка, подойдя к стоящему у тротуара «Форду», показал рукой: можете занимать мое место, я уезжаю.

Выйдя, они направились в профсоюз. Офис профсоюза кино- и театральных актеров Нью-Йорка помещался на третьем этаже двадцатиэтажного здания на углу Бродвея и Восточной 46-й. Для Синтии этот профсоюз практически ничего не значил, поскольку она знала: шансов сделать кинокарьеру, надеясь на фотографии, хранящиеся в картотеке профсоюза, у нее нет никаких. Для Дебби же профсоюз был всем. Дебби была фанатичкой театральной сцены, она бредила сценой, готова была играть на сцене что угодно и когда угодно, даже бесплатно. Собственно, она два сезона подряд и играла бесплатно в полулюбительском офф-бродвейном театрике — надеясь на рецензии, которые могли бы появиться в «Таймс» или «Нью-Йоркер». Но рецензии так и не появились, и Дебби теперь ничего не оставалось, как зарабатывать в массовках в различных телевизионных ток-шоу — в расчете на лучшую долю. А для того чтобы ее чаще приглашали в массовки, она должна была регулярно наведываться сюда, в профсоюз.